за границу. Платон и Рафаэл спали в гостиной, окна которой выходили на улицу.
Было уже за полночь. Орудийная стрельба прекратилась, и казалось, ничто уже не нарушит мирного сна поэтов, как вдруг с улицы донесся грохот колес. Прошло пять, десять, пятнадцать минут, но грохот, не только не прекратился, а еще больше усиливался.
Платон проснулся и в испуге прислушивался к зловещему гулу. «Должно быть, артиллерию подбрасывают на фронт, — решил он. — Если у нас есть еще столько орудий, значит, дела наши не так уж плохи», — успокоил он сам себя и попытался снова уснуть. Однако это ему не удалось. И не только из-за грохота: спать не давал немилосердный храп Рафаэла. «Проклятие!.. — со злобой ругался Платон. — Третью ночь уже не сплю из-за него!»
Кто-то неистово начал колотить в дверь. От испуга Платон с головой укрылся одеялом.
— Кто там?.. — сердито крикнул проснувшийся наконец Рафаэл.
— Открой! — послышался знакомый голос.
Рафаэл открыл дверь.
В комнату ворвались Теофил Готуа, Леонардо Табатадзе, Варлам Шеварднадзе и Арсен Лалиашвили. Вместе с ними был и молодой с привлекательной внешностью человек — поэт Бежан Гецадзе, новый член литературной группы.
Выходец из бедной крестьянской семьи, Бежан в течение некоторого времени работал наборщиком. Он любил литературу и начал сам писать стихи. Несколько его стихотворений было напечатано недавно в журнале, который редактировал Варлам Шеварднадзе. Платон ценил талант молодого поэта, но ему не нравилось, что он увлекался преимущественно современными темами.
— Наши отступают… Тифлис окружен… Правительство бежало. Нам тоже нужно спасаться… А вы тут спите, ничего не знаете! — выпалил Готуа.
— Будет тебе трепать языком! — прикрикнул на приятеля Платон и, вытаращив глаза, вдруг остолбенел, словно его хватил паралич. Лишившись дара речи, он мутными, ничего не видящими, бессмысленными глазами глядел куда-то вдаль, прислушиваясь к возобновившемуся грохоту колес. Однако через несколько минут он ожил, заметался, стал жаловаться на нестерпимую головную боль. Сидя на постели по-турецки, обвязав голову полотенцем, Платон походил на дервиша, с той только разницей, что бормотал слова, взятые не из корана, а из молитвенника. — О пресвятая дева Мария! О матерь божья, спаси Грузию от гибели! — молил Платон в неожиданном религиозном экстазе.
Опасаясь, как бы он не рехнулся, Теофил Готуа предложил ему поскорее покинуть город, бежать вместе с ним.
— Нет, ни за что… Я должен разделить участь моего народа — наотрез отказался Платон. — Не может быть, чтобы Англия и Франция оставили нас в этот страшный час!
Рисовка Платона возмутила Бежана Гецадзе:
— Платон Лукич, если вы в самом деле хотите разделить свою участь с участью народа, то вы по-иному расценивали бы происходящие сейчас события, согласились бы, что те, кого вы считаете друзьями и покровителями грузинского народа, на самом деле ни в какой степени не обеспокоены нашим положением, их совершенно не трогают наши беды и невзгоды. Англичане и французы, на которых вы все еще возлагаете свои надежды, вовсе не какие-то поэты-мечтатели, а дельцы! Убедившись в слабости и бездарности меньшевиков, видя, что им ничего больше не выжать из нашей страны, что им не видать как ушей не только бакинской нефти, но и чиатурского марганца, они без всякого сожаления и угрызения совести покидают сейчас своих незадачливых друзей, оставляют их в беде. Они не намерены сражаться из-за них с советскими войсками. Песенка меньшевиков спета, и народ только рад этому, а вы тут чего-то плачетесь на его судьбу, колотите себя в грудь…
— Замолчи! Как ты смеешь это говорить?! — оборвал Платон Гецадзе.
— Я сказал вам, Платон Лукич, то, что должен сказать каждый здравомыслящий человек, познавший правду. В эти дни я многое передумал, и для меня стало совершенно ясно, что нам, поэтам, не к лицу быть на стороне реакции, на стороне меньшевиков.
— Нет, ты что-то несусветное несешь! Нет, Бежан, это не ты, это твоя плебейская кровь говорит, — продолжал возмущаться Платон.
— Платон, нельзя так обижать человека, — остановил его Рафаэл, — Бежан говорит правду. В самом деле — что нам капиталисты и помещики? Что нам меньшевики? Всем им наплевать на народ. И хорошо, что пришел их конец!
— Боже мой! — снова завопил Платон. — Безумцы, безумцы! Это всеотрицающий дьявол гласит вашими устами! Нет, нет, что делать? Мир обезумел!.. Бесы кружат над землей, возмущая расслабленные души. Они тянут Грузию на виселицу, толкают ее в бездну! Ну что ж, если нам суждено погибнуть, мы погибнем… И в гибели мы познаем последнюю сладость духовного очищения, то, что Аристотель назвал катарсисом…
Скрестив на груди руки, Варлам Шеварднадзе и Арсен Лалиашвили благоговейно глядели на «жреца поэзии», изливавшего бурным потоком свой мистический бред.
Грохот колес на улице все продолжался.
— О святая Нино, о пресвятая богородица, — взмолился снова Платон, — заступница наша, спаси Грузию от наваждения бесовского! Дланью своею всесильной огради от гибели и кощунства страну, волей всевышнего ставшую твоим уделом.
— Ваша молитва, Платон Лукич, видать дошла до неба, Грузия будет спасена, — тонко иронизируя, заметил Гецадзе. — Бесы уже бегут с нашей земли. Слышите?..
Он не стал больше полемизировать с Платоном и вышел на улицу.
Через несколько минут за ним последовали Рафаэл Ахвледиани и Леонардо Табатадзе.
2
Миновав Верийский мост и выйдя на проспект Плеханова, части правительственных войск направлялись за город, с тем чтобы выйти к Мцхету и там укрепиться на новых позициях. Первая группа войск, отступавшая из района Кумысского озера, должна была по шоссе дойти до селений Нижние Авчалы и Глдани. Вторая, оставившая Соганлуг, продвигалась по левому берегу Куры, к Верхним Авчалам. Третья, шедшая из Коджор, получила приказ пройти через селение Цхнеты и, выйдя на Военно-Грузинскую дорогу, занять позиции к югу от Мцхета.
— В чем дело? Что случилось? — пытались узнать от офицеров люди, толпившиеся на улицах, но те молчали. Никто ничего не понимал. Бесспорно было одно: близилась развязка.
Отступавшие войска подходили к Тифлису со всех сторон и, не задерживаясь, двигались по Военно-Грузинской дороге к левому берегу Куры, в сторону Мцхета. Однако до Мцхета не дошла и половина этих войск. Солдаты покидали свои части, расходились по домам, унося с собой оружие. Проходя через Тифлис, некоторые из них, поотстав, выбивали прикладами витрины магазинов, растаскивали оставшиеся еще в них продукты и товары.
Когда одна из воинских частей проходила по проспекту Плеханова, вдруг из группы солдат, шедших за двуколкой, раздался душераздирающий крик:
— Братья! До чего мы дожили?! Мы покидаем Тифлис! Я не могу, я застрелюсь!..
Кричал худой солдат с черной бородой и в черных очках — Еремо Годебанидзе. Он в самом деле выхватил наган, пытаясь покончить с собой, но два
