— Может, скажете лично? Она ведь вас возненавидит.
— Она уже меня ненавидит. Пусть эта ненависть даст ей силу выжить.
— А если она меня пошлет с этим воспитанием? Вы не забыли, что я с ней сделал?
— Именно поэтому не пошлет. Ненависть — очень сильный мотиватор. Не говори ей ничего об этом разговоре. Пусть ненавидит меня, злится на тебя. Пусть назло всем живет. Когда разведетесь, дай денег на небольшую квартирку. Лучше пусть уедет. Пусть строит жизнь вдали от места, где я ее рушил. Когда встанет на ноги, дай еще. Ей не нужен бизнес, она не справится с ним, вытащи деньги. Достаточно, чтобы ни в чем не нуждалась, но недостаточно, чтобы заплатила за них жизнью. И еще…
Дверь палаты открывается, впуская врача.
— Время для посещений закончилось, покиньте палату, пожалуйста.
— Защити ее, Виктор! Чего бы это ни стоило, даже если придется продать все, что я тебе оставил к чертовой матери, сделай так, чтобы ни минуты моя дочь не оставалась одна! От любой угрозы! Слышишь, Виктор?! Помоги ей! Ты даже не представляешь, что я натворил и чем это может обернуться…
Приборы заходятся в истерике, а медбрат практически силой выставляет меня в коридор. Персонал сбегается к палате Рогачева, наверняка решают, проводить ли срочную операцию. Дверь с грохотом захлопывается, оставляя меня в тишине больничного коридора.
Через несколько минут Леонид Рогачев впадет в кому. Из больницы он уже не выйдет.
А я останусь наедине с его наследством и девушкой, которую надо защитить.
Девушкой, о существовании которой я очень долго старался не вспоминать.
Правильное решение совершенно неожиданно приходит в голову, и становится удивительно легко. Да. Да, она уедет. Как можно дальше отсюда, в другую страну. Подальше от меня и прошлого. В настоящую новую жизнь. Быть может это не совсем то, чего хотел ее отец, но я не умею учить, разыгрывать его спектакль. Зато я могу спрятать ее так, что никто не найдет. Это ведь тоже защита. Это тоже сработает.
Только бы оторваться от нее. Потерпеть ночь и день до рейса, который унесет соблазн за тысячи километров.
Аврора уедет и никогда не узнает, что Надя вернулась и отрицает их родство. Не пострадает от блога. Забудет обо мне и нашей встрече. Я понятия не имею, как со всем этим разберусь, но я постараюсь. Обязательно постараюсь, и однажды выдохну.
А сейчас надо взять себя в руки и оторваться от ее губ.
Но как только я прерываю поцелуй, чувствую нестерпимое желание прикоснуться к коже на шее. Провести кончиками пальцев по контуру ключицы, повторить этот же путь языком. Меня бы отрезвило, если бы Аврора снова начала вырываться, влепила мне еще одну пощечину или хотя бы попросила… но она только тихо стонет и с шумом вдыхает воздух, а я чувствую, как бьется ее сердце: рвано, быстро, сильно.
Я должен остановиться, но не могу. И не хочу. И совсем немного мне интересно: как далеко Аврора позволит зайти? И нужно ли это.
Ее очень легко сломать. Я никогда не замечал, как легко причинить боль тому, кто в десятки раз слабее. Мне просто не попадалось таких противников. Единственная наша с Авророй ночь почти стерлась из памяти, и сейчас я впервые изучаю ее тело. Ловлю реакции, ищу эрогенные зоны. Это волнующее и сносящее крышу занятие. У нее почти нет опыта, но есть чувственность. И влечение ко мне. Наверное, оно обусловлено отсутствием секса, все-таки в двадцать три при воздержании организм требует разрядки и гораздо проще заводится, но я все равно хочу думать, что дрожь и желание вызываю именно я.
Я целую ее снова и снова, представляя, как раздвигаю стройные ножки и вхожу в нее, как слышу сладкие стоны, собственное имя на всхлипе. Раздвигаю ее губы языком, превращая поверхностный поцелуй в нечто интимное и глубокое, а в мыслях ощущаю, как горячая упругая плоть обхватывает член, дарит наслаждение.
Я хочу ее. Хочу бывшую жену. Хочу Аврору.
Знаю, что совсем скоро наваждение спадет, и она испугается, но не могу остановиться первым. Глажу кожу на внутренней стороне бедер, провожу по набухшим влажным складкам, нажимаю на клитор — ее будто бьет током. Подхватываю под ягодицы, не прерывая поцелуя, но чтобы дойти до дивана, приходится отвлечься.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Нет…
Слабое почти отчаянное «нет», продиктованное совсем не страхом. Просто так принято. Так правильно.
Нельзя целовать человека, которого ненавидишь. Нельзя получать удовольствие в руках того, кто однажды причинил боль.
Тысячи «нельзя» разбиваются о реальность, когда я стаскиваю с Авроры платье и языком обвожу напрягшийся розовый сосок. Она откидывает голову, закрывая глаза, сдавшись так и не начав бороться. Мне приходится задействовать весь самоконтроль, чтобы не сорваться, но я все равно ловлю реакции ее тела.
— Я тебе ничего не сделаю… — этот бархатистый тон ее успокаивает. — Ты всегда можешь меня остановить…
Развожу ее ноги в стороны, открывая для себя. Удивительно гладкая кожа, капельки влаги и уже готовый взорваться удовольствием клитор. Мне остается только втянуть его в рот, обвести языком, чтобы вырвать у Авроры сладкий стон. Она так возбуждена, что хватает всего пары минут. Ритмично и немного грубо языком я ласкаю пульсирующий клитор и, когда чувствую, как Аврора сжимается, не в силах больше сопротивляться оргазму, проникаю в нее пальцем.
Черт подери… я бы хотел в нее войти, трахнуть ее, избавиться от навязчивых мыслей и просто получить то, о чем не могу перестать думать с тех пор, как ее притащили в номер дурацкого клуба.
Но не здесь же… не на диване в гостиной, в стеклянной коробке, после того, как она плакала у меня в руках.
Не сейчас.
Никогда.
Завтра она уедет.
А сейчас я продолжаю мучить ее, проникая пальцами снова и снова, и, когда Аврора затихает, начинаю пытку сначала. У нее вряд ли получится поймать оргазм не от клитора сегодня, но подготовить ее для него будет приятно…
Неожиданно бесит мысль, что я разбужу ее чувственность для кого-то другого.
— Хватит… — задыхается она. — Остановись, пожалуйста…
Я снова нависаю над ней, прикусываю нижнюю губу и сжимаю грудь, перекатывая между пальцами сосок.
— Уверена? — спрашиваю, поражаясь тому, как хрипло звучит голос. — Хочешь, чтобы я вот сейчас взял и ушел… или все-таки хочешь кончить?
Авроре даже дышать удается с трудом, какой смысл в диалогах? Она утыкается лбом мне в плечо и — внутри меня все ликует — разводит ножки шире. Блядь… как же адски ноет член от желания войти в нее! Только мысль о том, что как бы я ее ни разогрел, все равно будет больно, останавливает. И еще ее страх, когда я стаскиваю джинсы.
— Не бойся… — Даже мое дыхание и голос заставляют ее вздрогнуть. — Ничего не будет. Я просто немного…
Я беру ее руку, вынуждая обхватить ладонью член. Адская пытка. И одновременно самое нереальное ощущение на свете.
Мы сходим с ума. Аврора — лаская мой член рукой. И я — медленно, но неотвратимо рукой подводя ее к оргазму.
Но дороги назад для нас уже нет. И сколько бы я ни верил, что завтра отпущу ее в Канаду, забыв о том, как ее хотел. Сколько бы она ни убеждала себя, что не испытывает ничего, кроме ненависти.
Мы пропали.
Утонули в друг дружкиных глазах. Согрелись в общем дыхании.
Растворились в одном оргазме.
И отключились здесь же. На диване в стеклянном аквариуме. Вслушиваясь в медленно приходящие к нормальному ритму сердца.
Аврора прошептала «никогда больше… никогда!».
Но когда я закутал ее в свою рубашку, послушно опустила голову на мое плечо и сладко зевнула.
18. Аврора
У меня больше нет морального права обвинять Островского в чем-либо. Не после вчерашнего. Не после того, как я проснулась с ним на диване в гостиной, одетая только в его рубашку. И пусть он был пьян, но я?! Я-то не выпила ни грамма, нельзя списать все на затуманенный алкоголем разум. Я была совершенно трезва, и хотела бы сказать, что не отдавала отчета в том, что творю, но это было бы лицемерно.
