— Я посадила ее в переговорной и собиралась вызвать охрану, но…
— Все нормально, я разберусь. Будь добра, отнеси вот этот пакет айтишникам, они поймут, что и как. И назначь мне на завтра встречу… хотя нет, это потом.
— Кофе сделать, Виктор Викторович?
— Сделай. И еще купи, пожалуйста, замок.
— Что, простите? — не понимает секретарша.
— Ну сбегай в строительный магазин и купи какую-нибудь щеколду или задвижку, на дверь повесить. Ну что ты так смотришь? Обычную щеколду с цепочкой, чтобы запираться изнутри, замок у меня в туалете сломался, понимаешь?
Вряд ли понимает, ведь в нашем мире можно просто вызвать мастера, и в тот же день все починить. Но поэтому она мне и нравится: Ира редко задает лишние вопросы. Она торопливо кивает и подхватывает курточку, висящую на спинке стула.
— И еще… еще купи термокружку. Под кофе, какую-нибудь стильную, лады?
— Конечно, Виктор Викторович, я все сделаю.
Таких даже трахать предосудительно — жаль лишаться хорошего работника.
Ну а я посмотрю, что там за посетительница. И если пойму, что она связана с блогом, то на некоторое время переговорная превратится в пыточную, где я вытрясу из нее все, каждую подробность, каждую деталь. Всю душу вытащу и рассмотрю под микроскопом!
— Доброго дня, секретарь сказала, что вы хотели меня видеть. Чем обязан такой настойчивости?
У нее длинные каштановые волосы и точеная фигура.
— Здравствуй, Витя. Я по тебе скучала.
— Надя.
Сначала я практически уверен, что это сон.
Она сидит в моей переговорке, точно такая, какой я себе представлял. Разве что возраст сказался на ней чуть сильнее. Впрочем, он не превратил ее в старуху. Она все еще идеальна, уже не юной красотой, а уверенностью и статью взрослой и состоявшейся женщины.
Это Надя, нет никаких сомнений.
Не ее сестра, не похожая на нее женщина. Это Надя.
Остается только выяснить, сплю я или схожу с ума.
— Надя…
— Я так рада видеть тебя! Клянусь, если бы эта девица не дала мне твой номер, я просидела бы здесь до понедельника!
Она вскакивает, чтобы обнять меня, а я пытаюсь совладать с мыслями. И с сердцем, которое пускается вскачь.
Нет, этого не может быть. Надя мертва, моя Надя мертва… об этом сказал ее муж. У меня в доме живет ее дочь! Надя не может быть жива, Аврора никогда не знала матери…
- Как… я думал, ты мертва…
— Да. — Надя грустно улыбается. — Узнаю Рогачева. Для него я умерла, он так и сказал. Не смог принять того, что я его не любила. Не позволил мне просто уйти, боясь скандала. Пришлось уехать, у него были связи, мне дали гражданство и купили дом… боже, Витя, это была такая глушь!
Она, как и я, пытается совладать с собой. Голос срывается, руки дрожат. Надя тянется ко мне, а я жадно всматриваюсь в ее лицо, слабо осознавая смысл того, что она говорит.
Меня одолевают одновременно тысячи чувств, но выделить из них получается только злость. Она была жива и все это время молчала?! Жила за границей, счастливая разведенная женщина, которую все считали мертвой! Не интересовалась прошлым, дочерью… или интересовалась?
Я мягко отстраняю Надю и сжимаю спинку кресла с такой силой, что она трещит. Надяиразочарованно отступает, но продолжает улыбаться. У нее все та же улыбка, которая выворачивает мне душу.
— Не злись на меня, Вить. Я всегда его боялась! Он знал о каждом моем шаге, он сказал, что если я посмею появиться в его жизни, то мне конец! Леонид ненавидел меня сильнее, чем всех своих врагов.
Она, кажется, не врет: при упоминании Рогачева Надя испытывает почти панический страх. Я все еще нутром чувствую ее состояние. Лихорадочное возбуждение передается и мне, но ступор и ошеломление еще не отступили.
Надя… блядь! Как?!
— Родители увезли меня и заставили за него выйти. Я надеялась, что Рогачев окажется порядочным, я видела в нем того, кто сможет защитить! Он был старше, умнее, он никого не боялся… и я призналась, что не люблю его и не хочу быть его женой. Он…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ее голос срывается.
— Он сильно избил меня. А потом отошел… сказал, что ему не нужна рядом шлюха, которая будет бегать налево. Поэтому я должна забыть о России. Я никогда не стремилась узнать, как он скрыл наш развод, а теперь поняла. Значит, я была мертва? Ты думал, что я мертва, да?
Она всхлипывает и прижимается ко мне. Совершенно некстати я вспоминаю, как точно так же прижималась ее дочь. День назад я ее целовал, а сейчас сжимаю в объятиях ее мать. И мне хочется расколотить здесь все! От бессильной злости не спрятаться и не сбежать!
Тварь. Рогачев — циничная тварь, для которой собственная репутация дороже чужих судеб.
— Вить… скажи мне, только не лги, хорошо?
От ее близости хрипнет голос. Даже сейчас, когда я вижу ее, чувствую ее, дышу ей, я не верю в происходящее.
— Ты женат? Господи, конечно, ты женат! Наверняка у тебя огромная семья…
— Я в разводе. У меня все так же нет семьи. И детей нет.
Надя поднимает голову, и ее глаза сияют.
— Значит, мы сможем попробовать снова?
Она тянется ко мне за поцелуем, и на миг я будто переношусь в прошлое. Становлюсь тем парнем, почти подростком, потерявшим голову от любви. Мы целуемся не в переговорной офиса, а перед ее подъездом. Пронизывающий насквозь осенний ветер с дождем призывает идти домой, в уютное тепло, но мы просто не можем друг от друга оторваться и греем друг дружкины руки, не прерываясь.
Вот только я уже не тот юнец.
— Надя… — Я мягко, но настойчиво ее отстраняю.
Блядь. Дежавю! Аврора…
— У тебя кто-то есть, да? Ты в отношениях?
— Я… — охрипший ранее голос пропадает вовсе.
Проходят долгие секунды прежде, чем я возвращаю себе способность трезво мыслить. Поцелуй гораздо сильнее выбил меня из колеи, чем хотелось бы.
— Давай не будем пороть горячку. Мне надо время, чтобы все осознать. Ты была мертва… я похоронил тебя пять лет назад, когда узнал…
Когда изнасиловал твою дочь.
Я никогда не произносил этого слова даже мысленно.
— Ты уже сказала дочери? — спрашиваю я.
Сложно представить реакцию Авроры. До сих пор я надеялся скрыть от нее нашу историю, а теперь она все так или иначе узнает.
— Дочери? — Надя хмурится. — О чем ты, Вить? У меня никогда не было детей.
16. Аврора
Когда я возвращаюсь с маникюра, Виктора еще нет, и это хорошо. Я не готова сейчас случайно встречаться на кухне или обсуждать грядущую неделю. Я вообще не понимаю, как в один миг перевернулась вся жизнь. Но хочу, по возможности, жить ее спокойно.
Валентин заносит сумку с вещами и оставляет в гардеробной, но, едва он уходит, я перетаскиваю ее в комнату. Ну и пусть там нет шкафа, Островский же сказал — это всего лишь на пару дней. Он разберется с блогом, и я вернусь в гостиницу. А еще лучше решить вопрос с квартирой до этого знаменательного момента, чтобы переезжать в свое жилье.
Я до жути хочу есть, но у Виктора совершенно пустой холодильник. Я колеблюсь: с одной стороны я отказалась от кредитки бывшего мужа и должна экономить свои деньги, которых не так и много. С другой я совершенно не знаю, где здесь продуктовый магазин. Вряд ли они вообще бывают в таких башнях, здесь закупом продуктов занимаются домработницы и службы доставки.
Займусь этим попозже. А пока я вспоминаю, что видела на барной стойке брошюры ресторанов с первых этажей. Догадываюсь, как питается Островский.
Помимо ярких буклетов с рекламой суши, пиццы и других вкусностей, я вдруг замечаю простой крафтовый конверт. «Аврора» — написано на нем черным маркером. Я не узнаю почерк, но предполагаю, что он принадлежит Виктору. По правде, я никогда не обращала внимания на его почерк.
А внутрь наверняка новые указания от господина-тирана. Или кредитка. Не удивлюсь.
Мои догадки подтверждаются: на ощупь в конверте карточка. Что ж, я планирую зарабатывать себе на жизнь сама, но закупать в дом продукты могу и за счет Островского, в конце концов, он больше ест.
