– Люсь, ты здесь? – неожиданно окликнул ее звонкий Нонкин голос. – Ничего себе ты забралась в поднебесье! Привет. Слезай, пошли в бар.
– Привет. К сожалению, сейчас не могу. Но Тамара скоро придет, так что подожди меня, не уходи.
Быстро вытерев пыль с граммофона и увесистого чернильного прибора тридцатых годов, который, говорят, стоял в кабинете у самого Сталина, Люся спустилась со стремянки и лишь тут обратила внимание, какой нарядной явилась на субботник Заболоцкая – в новом брючном костюме и прямиком из парикмахерской: короткая стрижка искрилась лаком. Посверкивали золотые сережки в ушах, кольца на пальцах и пряжка на поясе.
– Ты, я смотрю, опять сачкуешь.
– Обижаете, гражданка! – повела плечиком Нонка. – Это вы здесь погоняете пыль и по домам, а у меня съемка в две смены. И, между прочим, без последующего отгула. Трудимся бескорыстно, в честь субботника, как завещал товарищ с бревном по фамилии Ульянов.
– А что снимаете? Интересное что-нибудь?
– Мы неинтересного не снимаем, – продолжала воображать Заболоцкая, расхаживая между стеллажами и шкафами и разглядывая их содержимое. – Снимаем очередной шедевр под названием «Бунт». Актеры Художественного театра с косами и вилами изображают по системе Станиславского восстание голодающих крестьян в помещичьей усадьбе. В финале угнетателя и кровопийцу-помещика связывают и запирают в подвале, а на его усадьбе водружают красный флаг. Если не придешь взглянуть, много потеряешь!.. Ха-ха-ха!
Пока она болтала, Люся сняла грязный рабочий халат, с которым еще месяц назад почти не расставалась, стесняясь несовершенств своей фигуры, причесалась, плюнула на тушь, махнула два раза щеточкой по ресницам, провела розовой помадой по губам. В старинном овальном зеркале, крепко, на шуруп, прикрученном сегодня Тамарой к стене, выглядела она здорово.
– Артемьева, это ты или не ты? – в изумлении вытаращилась на нее Нонка. – С ума сойти, как ты похудела!.. И когда это ты успела? Вроде я тебя недавно видела… Ну ты даешь, Люська! Прямо Марина Влади в фильме Джузеппе Де Сантиса «Дни любви»!
Нонкины восторженные комплименты показались даже обидными. Получалось, что от «Люськи» никак нельзя было ожидать, что когда-нибудь она будет выглядеть не хуже других. Не хуже самой Нонны Заболоцкой, лучшей подруги, которая считает нормальным разговаривать с ней исключительно свысока.
– А помада у тебя откуда такая потрясная?.. Дай посмотреть… Никак импортная? Где достала-то? Везде ведь только ярко-красное дерьмо фабрики «Свобода». Для колхозниц бальзаковского возраста. Так, где брала, в «Ванде»?
– Нет, это Рита у нас варит. Собирает старые тюбики, разную ненужную помаду, добавляет что-то и варит.
– Может, она и мне сварит?
Легка на помине, наконец-то вернулась Рита – такая же маленькая и худенькая, как и вошедшая следом Тамара. Если бы не хорошенькое личико с огромными черными зрачками светлых, сильно близоруких глаз, можно было бы подумать, что Рита начальнице родная внучка.
– Здорово, Тамар! – в истинно телевизионной, вольно-дружеской манере похлопала «бабушку» по плечу Заболоцкая. – Как жизнь? Кто со мной сегодня «бунтует»? Ты или Нинка Семкина?
– Нина сегодня, она уж в студии давно. А ты чего не идешь? Вроде пора.
– На съемку, как говорится, никогда не опоздаешь! – объявила Заболоцкая со знанием дела и переключилась на Риту: – Ритк, у тебя, я слышала, подпольный цех по производству помады? Сваргань мне. Розовую с сиреневым оттенком можешь?.. А такую, будто в цикламен добавили белила?.. Еще хочу цвета вялой моркови. Слушай, а ты, случайно, тушь не варишь? Нигде не могу приличную тушь купить. Вся какая-то паразитская – комками и течет на ветру…
Нонка могла протрепаться и десять минут, и двадцать, и тридцать. Подмигнув обалдевшей от нее Рите, Люся аккуратно развернула болтушку за плечи и вытолкала за дверь.
В полумраке бара, где за чашкой или стаканом, так называемым двойным, кофе обсуждались не только все телевизионные новости и сплетни, но и служебные дела, народа по случаю субботника было немного. Взяв стаканы с двойным, один с сахаром, второй без, и тарелку с пирожными для Нонки, они уселись друг против друга за стол в середине бара, чтобы держать под прицелом обе лестницы, ведущие в холл первого этажа, – так в случае чего Нонка могла юркнуть под стол или спастись бегством.
– Нонн, у меня к тебе два вопроса.
– Валяй, – кивнула Заболоцкая и, откусив обсыпанное пудрой пирожное, подалась вперед, чтобы не испачкать новый костюмчик.
– Скажи, пожалуйста, кто назвал «Мертвые души» Гоголя «ужасной исповедью современной Руси»? Белинский или Герцен? Нигде не могу найти.
– По-моему, А.И. Он обожал обличать из-за кордона российские порядки. Но точно не помню. Открой энциклопедию на букву «г», посмотри статью о Гоголе, там полно всяких цитат. Я, например, все курсовые списываю с энциклопедии. Отличная штука. Или посмотри вступительную статью в собрании сочинений Гоголя. Литературоведам тоже никак нельзя без цитат из Герцена, Белинского и прочих. Но главное, когда будешь писать сочинение по Гоголю, не забудь процитировать материалы двадцать четвертого съезда КПСС. Это очень приветствуется! – хихикнув, посоветовала Нонка, промокнула губы салфеткой и с сомнением уставилась на второе пирожное. – И зачем я, дура, взяла два?.. Больше не хочу. Люськ, давай.
– Не буду, спасибо.
– Все худеешь? Совсем ничего, что ли, не жрешь? Кстати, у нас в редакции одна баба похудела на двадцать пять килограммов. Рецепт такой: в день надо выпивать трехлитровую банку чая с молоком. Литр молока и два – крепкого чая. Но больше ничего. Девки из ее отдела рассказывают, она два месяца целый день только и делала, что носилась в сортир. Но похудела здорово. Не хочешь попробовать?
Чтобы не обнаружить вновь нахлынувшей обиды и возмущения – столько мучилась, столько голодала, а Заболоцкая опять раздает советы с чувством глубокого превосходства! – Люся начала считать про себя до десяти, как делала близорукая Рита, если кто-нибудь орал на нее: «Ты что, слепая, что ли?!»
Досчитать удалось лишь до пяти: в баре неожиданно появился тот, кого Люся часто видела издалека и каждый раз старалась обойти стороной. Спрятаться было некуда. Не под стол же лезть?
Заговорщически подмигнув ей и приложив палец к губам, он подкрался к Нонке сзади: «Хайль!» – и, чмокнув в макушку, скривился:
– Фу-у-у, что за гадость, этот ваш лак для волос!.. Привет, девчонки!
Перепуганная Нонка, увидев, кто это, сразу расцвела в улыбке:
– Наши люди в Голливуде! Каким ветром вас занесло к нам, штурмбанфюрер? Все в «Экране» калымим?
– Яволь! – лихо щелкнул он каблуками, и Люся против воли подумала, что даже в грязном, разорванном мундире немецкого офицера, с «кровавой» повязкой на голове, с «синяками» и «кровоподтеками» он все равно был красивее всех.
– Совсем, девчонки, замотали нас ваши партизаны, чтоб им пусто было! Третий день допрашивают. Вот решил кофе выпить, пока не расстреляли… Вам что-нибудь взять? Давайте еще по стаканчику за компанию?
Несмотря на бурные Нонкины возражения, он поставил на стол три стакана кофе, две тарелки с горой бутербродов и пирожными, положил две плитки самого дорогого шоколада «Вдохновение» и пропел сначала басом, затем тоненьким голоском: «У-го-щай-тесь… девицы, красавицы, душеньки, подруженьки!»
– А почему я не видел вас никогда раньше? – усевшись рядом с Нонкой, вдруг спросил он. – Вы работаете в Останкино или снимаетесь?
– Работаю.
– Тебе что, фриц, партизаны напрочь память отшибли? – встряла Заболоцкая. – Это же Люська, моя подруга. Я тебя уже знакомила с ней. Помнишь, мы осенью снимали «Добрый город» с вашим театром?.. Ну танцы там еще были? После съемки поехали к тебе… Натали, Танька, Гарик… напились, соседи твои еще ночью звонили…
– Соседей помню, а Люсю нет! – весело рассмеялся он.
Не дожидаясь продолжения Нонкиных воспоминаний – могла бы, между прочим, и промолчать, – Люся поспешила распрощаться.
– Люсенька! – окликнул Принц. – Вы забыли свою шоколадку.
– Спасибо, я сладкого не ем, – резко ответила она, бросила испепеляющий взгляд на вредину Заболоцкую, но та почему-то сердито отвернулась.
Глава шестая
Казалось, земля дрожит под ногами от грохота и треска рухнувших стен, хруста веток только что зацветшей и уже убитой черемухи, рокота, клацанья, дребезжания варварских машин, уничтожающих дом с тенистым садом. Желтый бульдозер, издавая звериное рычание, ползал туда-сюда, туда-сюда, словно хотел сровнять с землей не только бывшие грядки полубезумной тетки Михалины, но и всю ее прошлую жизнь.
С ранней весны до поздней осени старая, одинокая тетка Михалина сидела на маленькой табуретке возле деревянного магазина, торгуя всем, что успело вырасти и сгнить у нее в саду. Сама по себе торговля не особо волновала общительную старуху, главное дело – поговорить со всяким, кто позарится на ее грязный щавель, бисерную смородину, клеваную вишню или червивые яблоки. В дождливые дни она шла на свою точку в солдатской плащ-палатке, руки в боки – такая у нее была странная привычка – и издалека походила на оживший стог мокрого сена.
