– Читай, Ленуся. Думаю, это послание с того света адресовано тебе, – пошутил Юрий Борисович, чтобы подбодрить бледную Елену Осиповну, и скромно отошел.
– Нет, Юрочка, я ничего не вижу без очков. Забыла их впопыхах в другой сумке. Читай ты. Читай вслух, мы тут все свои.
– Ну хорошо… – Юрий Борисович откашлялся и начал читать: – « Лена…» Вот видишь, я же говорил, это тебе.
– Продолжай, пожалуйста.
– «Лена! В этом доме с вашим дедушкой я провела самые счастливые дни моей жизни. Здесь я и хочу умереть…» Это все, Ленуся, – сказал, в недоумении пожав плечами, Юрий Борисович, и на террасе воцарилось молчание.
Елена Осиповна терла лоб, видимо, силясь понять, зачем старухе в восемьдесят пять лет понадобилось травиться.
Не перестававшая тихо плакать Нюша вдруг громко всхлипнула:
– Чего ж это она, сердешная, так заторопилась?.. Чай, все лето еще могла бы по садику своему гулять. До зимы до самой. Навряд ли нас до зимы ломать-то станут.
– Вы думаете, она из-за этого… наложила на себя руки? – встрепенулась Елена Осиповна, опять задумалась, а когда снова вскинула голову, в глазах ее стояли крупные слезы. – Да, да, Анна Григорьевна, вы правы. Вероятно, сама мысль о сносе дачи была для нее столь мучительной, что она не могла больше жить.
– Вот что, девочки! – решительно пресек все слезы Юрий Борисович. – Уже половина двенадцатого. Давайте-ка ложиться спать. Утро вечера мудренее. Завтра суббота, утречком обсудим на свежую голову наши дальнейшие…
– Ты что, пап? – испуганно перебила его Нонка. – Я здесь спать не буду. Не знаю, как тебе, а мне страшно!
– Самое страшное, что могло произойти, уже произошло, детка. Но раз ты боишься, можешь переночевать у Артемьевых. Анна Григорьевна, вы не будете против?
– Какой разговор, Юрий Борисыч! Хочете и вы идите, а я покараулю покойницу.
– Спасибо, спасибо, не нужно. Или ты тоже боишься, Ленуся? – обратился он к жене, и та впервые за весь вечер улыбнулась:
– С тобой я ничего не боюсь.
Их трогательно-нежные отношения всегда умиляли Люсю, с того самого летнего дня, когда она, шестилетняя, впервые обедала на этой террасе вместе с семейством Заболоцких. Маленькая, глупенькая девочка была поражена, как спокойно и ласково, оказывается, может разговаривать муж с женой: не орет, не обзывает дурой и по-всякому там, – и для себя решила: когда вырасту большой, выйду замуж только за Юрия Борисовича!
Впрочем, не такой уж и глупенькой она была, если ни разу не разочаровалась в своем первом детском впечатлении.
Обратно через черную дорогу они с Нонкой бежали бегом. Ворвались в Шуркину комнату и плюхнулись на топчан, чтобы наконец-то обсудить поступок Еремевны: что это – великая любовь, сила духа или результат элементарного старческого безумия? Страдание или актерство?
Последнее слово в долгом споре, конечно же, осталось за Нонкой.
– Брось, Люсь, не смеши, какая там любовь! – уже в который раз повторила она, брезгливо скривившись. – Бабке сто лет в обед! Маразм крепчал – вот как это называется! Надька всегда была чудовищной эгоисткой, позершей и самодуркой. А к старости дурные качества, как известно, только прогрессируют!
– Ну не знаю, – словно бы соглашаясь, пожала плечами Люся. Спорить с Заболоцкой было бесполезно. Что сейчас, что вообще. – Ладно, давай лучше спать.
Как положено гостеприимной хозяйке, Люся постелила Нонке на топчане, а сама легла на полу, на сложенном вдвое старом ватном одеяле, и накрылась телогрейкой.
Они долго лежали молча, разделенные полосой лунного света, струившегося из-под коротких занавесок и наводившего на мысли о покойниках и призраках, которые могут просочиться в Шуркину комнату сквозь черные щели скрипучих половиц. Но не страх мучил Люсю, а ощущение, что их с Нонкой разделяет сейчас не только лунный свет.
– Нонн, ты спишь?
– Хочу, но не могу. Мне и здесь покойники чудятся.
– Послушай, Нонн… Ты, пожалуйста, не обижайся на меня. Честное слово, я с твоим Принцем встретилась тогда в баре совершенно случайно. Мы с Ритой пошли поесть, а ее неожиданно позвали к телефону. Тут пришел он. Все столы были заняты, он и подсел ко мне.
– С чего ты взяла, что я обиделась? Надо же, какая чушь! – возмутилась Нонка и, отвернувшись к стене, зазевала: – А-а-а… спать охота невозможно… Не переживай, мы с ним уже давно охладели друг к другу.
Люся еще поворочалась-поворочалась и уснула с легким сердцем.
Глава седьмая
Глаза у летевшей навстречу девчонки из редакции народного творчества буквально лезли на лоб. Схватив Люсю за руку, она потащила ее к лифту, затолкала в кабину и мгновенно нажала на кнопку.
– Спасай, подруга! Привезли Вологодский народный хор, а эти проклятые балалаечники прямо из автобуса разбежались по Останкину в поисках сосисок! – задыхаясь, объяснила Алка, растрепанная и красная как помидор. – Через десять минут съемка! В студии никого! Режиссер меня убьет! Давай на одиннадцатый, гони их оттуда к едрене матери! Я на седьмой!.. Пока, спасибо!
Четыре этажа пролетели в один миг. Из лифта Люся вышла в состоянии полной растерянности: как же она будет гнать взрослых людей к… матери?
– Лю-ся, при-вет, – вдруг вкрадчиво проговорил кто-то прямо у нее над ухом.
– Здравствуйте… – смутилась она, увидев перед собой того, кого никак не ожидала встретить на одиннадцатом этаже. – Извините, мне надо бежать.
– А можно мне пробежаться с вами за компанию? – засмеялся он сзади, кажется, и в самом деле увязавшись за ней. – Далеко бежим? Что вообще приключилось?
– Съемка начинается, а вологодский хор разбежался!
– Так у нас есть шанс спасти телезрителей от еще одной народной свистопляски? Тогда остановитесь, Люся! Уверяю вас, зрители скажут нам огромное спасибо!
Алка не ошиблась: столовая на одиннадцатом этаже пестрела бело-голубыми костюмами. Мужички в косоворотках, примчавшиеся сюда первыми, облепив столы, уже радостно грызли сосиски. Неповоротливые, необъятные тетки в кокошниках образовали такую длинную очередь, что перекрыли вход в столовую.
– Пропустите, пожалуйста! Мне надо сказать всем, чтобы срочно шли на съемку.
Протиснуться сквозь плотные голубые сарафаны, лебединые рукава и накладные косы ниже пояса так и не удалось.
– В очередь стоновьтесь! – крутым боком вытеснила ее обратно в коридор окающая вологжанка… или вологодка, чтоб ей провалиться.
– Вас ждут в студии! Идите, пожалуйста, на съемку!
Опять ничего не получилось, хоть плачь, но самое неприятное – за ее беспомощными попытками докричаться, вразумить этот проклятый хор с ироничной усмешкой наблюдал прибежавший следом Принц.
– Сейчас я приведу их в чувство, – неожиданно шепнул он и, отстранив Люсю, обратился к теткам по-французски: – Миль пардон, мадам, же не манж па сис жур.
Не иначе как решив, что голубоглазый красавец в американских джинсах и фирменной рубашке не кто иной, как сам Ален Делон, который зашел сюда перекусить, горластые певицы из самодеятельности разом затихли и в замешательстве расступились. «Делон» моментально оказался у противоположной стеклянной стены и оттуда громко, перекрыв шум голосов, в сложенные рупором ладони объявил голосом Игоря Кириллова:
– Товарищи участники Вологодского народного хора! Руководство Государственного комитета по радиовещанию и телевидению официально заявляет, что, если вы немедленно не покинете предприятие общественного питания, ваш хор будет расформирован решением Министерства культуры!
Перепуганные тетки и бабки в сарафанах, подхватив подолы, со страху понеслись вниз по лестнице пешком. Сообразительные балалаечники, на бегу доедая дефицитные сосиски, кинулись в сторону лифтов. За ними, все еще в суровом образе представителя Госкомитета, из столовой вышел Принц. Оглянулся по сторонам и широко развел руки:
– Вуаля!.. Одно слово – провинция.
В это время ближайшая из редакционных дверей распахнулась, и оттуда вывалилась сердитая пожилая редакторша с очками на лбу.
– Что за стадо здесь пронеслось? Безобразие! Работать невозможно!
– Бежим, – шепнул Принц, обнял Люсю за плечо и быстро развернул к лестнице. – На всякий пожарный случай лучше уедем с девятого!
И они, фыркая от смеха, поскакали вниз – он впереди, Люся сзади.
– Может, выпьем кофейку в баре?
– Нет, спасибо большое, я спешу домой.
– Тогда я подвезу тебя, я на машине.
– Нет, спасибо, я живу далеко.
– Возражения не принимаются! – Остановившись на лестничной площадке, он посмотрел на нее снизу вверх такими безбрежно-небесными глазами, что, завороженная его взглядом, она споткнулась и чуть не загремела с лестницы.
Вдалеке показалась деревянная беседка у шоссе, но Люсе уже расхотелось выходить на автобусной остановке, как она собиралась поступить еще двадцать минут назад, в смятении садясь в роскошные красные «жигули». Но откуда же ей было знать, что высокомерный, самовлюбленный красавчик, который так жестоко посмеялся над ней прошлой осенью, на самом деле – симпатичный, удивительно простой в общении собеседник, к тому же на редкость образованный и талантливый? Как здорово, артистично он рассказывал анекдоты и разные смешные театральные байки! С каким чувством читал стихи! Особенно те, необыкновенные, принадлежащие Борису Пастернаку:
