Кузи нигде не было видно, и я набрала его. Пара гудков, весёлый голос в наушнике:
— Глинская, стой, где стоишь, я тебя вижу!
Я послушно встала у стеночки, и буквально через несколько секунд меня уже чмокнули в щёку и всучили мне перевязанный ленточкой плед в клеточку.
Знакомый плед!
— Кузя, ты опять поведёшь меня на природу?
Я попыталась вложить в голос возмущение, но получилось только любопытство. По-моему, я уже была готова на всё. Нет, не на всё. Я не готова была заниматься любовью на Дворцовой площади… А так…
— Молчи, Глинская, и сделай загадочное лицо! — ответил Кузя со смешком.
— Конечно, так-то у меня лицо простое, как пять рублей! — фыркнула я.
— Как десять, — отреагировал он.
Мы нырнули в переход и оказались с другой стороны Московского проспекта. Обожаю старый город и его плотную застройку. В каждой подворотне — колодец, за каждым углом — чугунная решётка или мемориальная плашка, а если поднять голову — можно увидеть необыкновенные завитушки на неожиданных колоннах или кованые оградки балконов, или оргию лепных цветов… А сейчас, в ярких пятнах фонарей и ночной подсветки, дома выглядели таинственно и сурово.
Меня пробрал непонятный озноб. Прохладный вечер? Ожидание приключений? Возбуждение?
— Кузя, колись, куда ты меня ведёшь?
— На приватную экскурсию по крышам Питера, — невозмутимо ответил друг, широким жестом приглашая свернуть на одну из Красноармейских улиц. — Смотри, раньше тут были сплошь коммуналки. А теперь вполне приличные квартиры.
— А ты откуда знаешь?
— Прабабка тут прожила почти всю жизнь. Я только в гости приходил.
Он придержал меня у одной из подворотен, толкнул решётку и пригласил:
— Прошу! Сделай лицо попроще!
— Ну вот, то позагадочнее, то попроще… — проворчала я. — По-моему, это нелегально.
— Если нас поймают, мы будем уходить крышами, — на серьёзных щщах сказал этот шутник и притворил за нами решётку обратно.
«Мне не страшно, мне не страшно!» — твердила маленькая законопослушная девочка внутри меня. А большая и сексуально раскованная — старалась ступать тише, не привлекать внимания, не наброситься на Кузю прямо в парадном на широком дореволюционном подоконнике.
Никогда не думала, что выражение «я вся теку» может быть настоящим. Всё врут, все врут, никто не возбуждается настолько… А вот на последнем пролёте четырёхэтажки я поняла, что между ног у меня влажно и горячо. Пальцами я отчаянно цеплялась за Кузину ладонь, черпая в ней уверенность — всё пройдёт, как надо, как задумано, как хочется. Блин, мне уже хочется, и это так волнительно!
Мы поднялись на ступеньки, ведущие к чердаку. Лестница была перекрыта тяжёлой решёткой, и лёгкий вздох разочарования вырвался у меня:
— Заперто…
— Всё продумано, — обернувшись, Кузя подмигнул мне и просто дёрнул решётку на себя. Даже не скрипнув, она отворилась. — Смазано, открыто, замаскировано!
— Затейники, — пробормотала я, пробираясь за ним в щель.
— Не мы первые, не мы последние. Осторожно, тут мусор.
Мусор мы перешагнули, деревянные стояки обошли, перелезли через балку. Чердачное оконце светило тусклым оранжевым на фоне почти непроглядной темноты. Именно туда повёл меня Кузя — на свет, как мотылька. У меня и крылышки трепетали за спиной, воображаемые, но ощутимые.
— Держись, Глинская, — предупредил Кузя, карабкаясь на окно.
Я держалась. И плед держала. И даже дыхание затаила…
Но всё равно не была готова к виду, который открылся перед моим взглядом. Крыши, крыши, крыши… Одни сплошные крыши, куда ни глянь! Серые, красные, окрашенные в закат, опутанные проводами и утыканные антеннами. И на севере, озарённый алым предвестником завтрашнего ветра, залитый белой подсветкой фонариков, Троицкий Собор с его синими куполами, теперь едва-едва голубыми…
— Ну, что застыла, пошли! — Кузя потянул меня вбок, и я осторожно ступила на жестяную кровлю. Страх будто остался на чердаке, а меня наполнил чистый незамутнённый восторг. Как если бы я была Роуз на носу огромного корабля перед дикой стихией моря. Крыши вместо волн, нагретый за день металл вместо дерева палубы, и мужчина рядом — надёжный и желанный.
— Как тут… — пробормотала я, подавив в себе восхищённую птичку, которой хотелось взлететь, — красиво…
— Это все твои эпитеты, Глинская? — усмехнулся Кузя, подводя меня к трубе котельной. — Смотри на закат. Ради него стоило залезть на крышу!
— Стоило, — согласилась.
Я не смотрела. Я впитывала. Я хотела, чтобы этот закат навсегда остался в моей памяти, на долгие годы, потому что без Кузи я вряд ли решусь ещё один раз покорить крышу.
Он обнял меня сзади и шепнул:
— Я держу тебя, Юлька.
Держи меня, держи! Раскину руки, почувствую себя выше всех, выше всего, выше неба…
— Я королева мира, — негромко сообщила я закату и собору, и лёгким розовым облакам. А Кузя фыркнул мне в шею, не удержавшись:
— Предыдущий король мира плохо кончил, дорогая!
— И кто из нас неромантичный, а? — ничуть не рассердившись, я откинула голову на его плечо.
— Всё равно ты, Глинская. У тебя численный перевес по разам!
— Не болтай хотя бы здесь и сейчас!
— Не буду.
Он покладисто замолчал, повернул мою голову к себе и поцеловал.
Так мы стояли молча у трубы и целовались, забыв о времени, забыв о закате, который тускнел, засыпая, забыв о ночи, которая подкралась из-за спины и коварно накрыла нас темнотой, разбавленной лишь фонарями. Потом мы целовались на пледе, заботливо разложенным Кузей у трубы, и никто нас не видел — ведь голуби уже спали…
Терпкое вино не утоляло жажду, только губы сумели.
Тёплая крыша не была мягкой постелью, только бёдра, в которые я вжималась, ловя ускользающие движения, гарцуя, как кавалер-девица на горячем скакуне, были податливы.
Прохладный воздух пах железом, улицей, городом и тем неуловимым свежим бризом, который долетал до нас с залива, не путаясь в домах.
Тёмные волосы пахли любовью…
Мы пропахли ею насквозь, и только она молчаливо улыбалась, глядя на нас, незамеченный свидетель свободы и счастья.
А потом, когда мы оба словили свой законный кайф и лежали, обнимаясь, наполовину одетые, ещё жаркие и утомлённые, Кузя протянул:
— Будет трудно переплюнуть крышу…
— Я верю в тебя, Кузьмин, — фыркнула я в ответ, пряча лицо на его плече. — И в твой гений воображения.
— Ты не знаешь, как трудно придумать следующее место, — пожаловался он, доставая телефон.
— Ну, уж постарайся!
— Давай ты!
— Я?
— Ты!
— Я даже не могу представить, куда можно ещё залезть, чтобы заняться сексом…
— Гугл тебе в помощь, дорогая Глинская!
— Ты серьёзно? — приподнявшись на локте, я поймала его взгляд. Тёмные глаза смеялись, и в них отражались блики собора.
— Конечно, серьёзно! — он поднял телефон, чтобы в объективе камеры отразилось бездонное небо с крохотными светлячками звёзд, и голосом журналиста горячих новостей сказал: — Мы ведём свой репортаж с одной из доступных крыш любимого города. Мирусь, тут клёво! Вид на Питер шикарный, конечно, Невского отсюда не видно, зато старая застройка как на ладони! Юляш, скажи привет дяде Мирановичу!
— Привет, дядя Миранович, — пискнула я.
— Короче, мы допивать винишко и смотреть на крыши, чао!
Кузя выключил камеру и добавил:
— А может, и ещё раунд устроим!
Рассмеявшись, я потянулась к бокалу, глотнула вина и глянула на город.
Может, и устроим.
Глава 19. Новое рабочее место
20 августа, вторник
Когда я искала работу в прошлый раз, всё прошло гораздо быстро и весело. Я отправила резюме, подождала пару дней и позвонила. Мне сказали выходить в понедельник. С тех пор я работала.
А теперь… Может быть, за несколько лет секретари перестали быть профессией, где надо методично относиться к бумагам и предельно вежливо разговаривать с клиентами, превратившись во всё, что угодно? Меня спрашивали, умею ли я рисовать в Кореле, знаю ли основы бухгалтерии, могу ли починить компьютер или сеть. Я отвечала, что нет, но могу научиться. Мне отказывали.
