— Ты считаешь, что мы тебе поверим? — спросил Полынцев.
— Я клянусь, что не знаю!
— Зато я прекрасно знаю. Ты все видел и слышал, а, значит, принимал непосредственное участие в разборке.
— Не принимал. Когда выстрелы раздались, я выскочил из вагончика. Смотрю, под грибками драка: двое одного месят — нерусского. Я спрятался.
— Ты в темноте рассмотрел, что он нерусский?
— Луна была — у реки все видно. И он еще крикнул что-то по-своему.
— Ну, и чем это кончилось?
— Один ему рукояткой по башке врезал — тот вырубился.
— Какой рукояткой?
— Пистолетной, естественно.
— Это для тебя — естественно. Для нас — не очень. Значит, русские с пистолетами были?
— Один. Второй — нет… Сначала.
— В каком смысле — сначала?
— Потом тоже пушку подобрал.
— Где?
— На песке, около мужика.
— Того, что оглушили?
— Нет, у другого. Там еще двое валялось.
Вот теперь начинались те самые нюансы, из которых складывалась длинная цепочка правдивости. Нередко лживые байки задержанных противоречили не только здравому смыслу, но и всем законам физики. Например, однажды преступник рассказал, как переплывал бурную речку строго под прямым углом, совершенно забыв о мощном течении.
— Стоп. Давай-ка по порядку, — вскинул ладонь Полынцев. — Сколько всего было человек на пляже?
— 5 или 6.
— Кто где находился?
— Ну, эти трое дрались. Остальные лежали.
— Убитые?
— Вроде бы. Хотя, точно не знаю.
— Ну и дальше?
— Короче, он рукояткой хачика приложил, а потом поволок его в лодку.
— Там лодка была?
— Да, у берега стояла.
— Пустая?
— Пустая, вроде бы.
— Моторная?
— Нет, на веслах.
Полынцев сделал глубокую затяжку. Получается, что гробокопателя там не было, иначе трупы вывозили бы на «Казанке». Одна сторона дела худо-бедно прояснилась, зато другая покрылась густым мраком. Таинственный Гробокоп по-прежнему оставался в тени. А он был самой интересной главой в этой истории. Впрочем, далеко не факт, что все услышанное — правда. Насколько можно доверять сомнительным показаниям бывшего зэка? Возможно, все происходило совершенно по-другому.
— И что потом? — спросил он, выпуская струйку дыма.
Спасатель без раздумий (что было крайне важно) продолжил.
— Пока этот хачика в лодку тащил, второй подобрал пистолет и тоже поволок за ним другого.
— Из тех, которые лежали?
— Да. Загрузили, короче, этих, потом за последним вернулись. Осмотрели все, взяли его под руки и туда же, в лодку.
— Все?
— Да… А, нет: еще один вернулся потом обратно, следы на песке замел. После этого все уплыли.
— Назад не возвращались?
— Нет.
Полынцев стряхнул пепел. Ситуация выглядела правдоподобно. Придраться было не к чему. Хорошо это или плохо, судить пока рано. В том и другом случае есть свои минусы и плюсы. Казалось бы, что может быть плохого в правдивом рассказе? В принципе — ничего. За исключением рухнувшей надежды на почти состоявшееся раскрытие.
— А сам где в это время был?
— За вагончиком сидел, — потупил взгляд спасатель.
— На место не ходил?
— Нет. В чужие дела нос совать — себе дороже.
— После этого и у себя следы замел?
— Ну… да.
— Зачем?
— Чтоб так же, как те, в «Капкане» не лежать.
Полынцев интуитивно чувствовал, что спасатель говорит правду. Это было видно уже потому, что он вспоминал детали, о которых его никто не спрашивал. Настоящий преступник, как правило, опускает подробности, ссылаясь на невнимательность и забывчивость. Этот же, напротив, сумел рассмотреть даже национальность фигурантов, что в условиях поздней ночи было совсем непросто. А может быть, это всего лишь заранее продуманная легенда? Ведь рецепт ее и заключается в том, чтобы к тоннам правдивой информации подмешать ложку-другую фальшивой. Нет, версия хоть и покосилась, но все же удержалась. Как кривобокая Пизанская башня.
— Почему мы тебе должны верить? — вяло спросил Мошкин.
— А я знал, что веры не будет. Потому и следы заметал.
— Потому и сбежать пытался?
— Да. Пораскинул мозгами и решил, что это самый верный выход. Отдохнул бы недельки три, глядишь, вы бы мокрушников поймали. Тогда б спокойно вернулся. А сейчас будете цепляться к каждому слову. Понятно, с тем, кто под рукой, работать несложно — грузи да грузи, пока не утонет.
— Начнем с того, что ты сам себя загрузил. Если бы рассказал все сразу, то отношение было бы совсем другое.
— Не было б судимости, может, и рассказал бы, а так…
— Кстати, ты сказал, что они хачика только выключили — так?
— Выключить тоже можно по-разному: если хорошо врезать, то — навсегда.
— Значит, на острове может быть еще один труп.
Полынцев затушил сигарету.
— Четвертый.
* * *
Степан Колосков, широкоплечий здоровяк с мясистым носом и огромным животом, заехал в ворота зверохозяйства на вверенном ему уазике. Остановившись у дверей конторы, он с кряхтеньем выбрался из промасленной кабины, держа в руке сложенную вдвое путевку.
— Степан! — выглянула из окошка лисья физиономия секретарши Клавы — Бегом к директору — вызывает.
Бегал Колосков последний раз от старшины в армии, и то неудачно. С тех пор зарекся. Было это годков 15 тому назад, еще в прошлом столетии. Словом, вспоминать молодость ему, солидному человеку, совершенно не хотелось — не серьезно. Оправив сморщенный на поясе пиджак, он степенно зашагал в указанном направлении.
Директорский кабинет напоминал миниатюрный краеведческий музей. Стены были украшены головами лосей, медведей, диких коз, волков. На шкафах и тумбочках стояли чучела хорьков, норок и, конечно же, хонориков. Точнее, целого семейства хонориков.
Колосков без стука открыл дверь, без приглашения сел в кресло, над которым красовалась голова козла.
— Стучаться надо, — проворчал директор, убирая в стол папку с документами.
— Чего стучаться, если сами вызывали, — резонно возразил Колосков.
— Ладно, бескультурье, помалкивай. Тебе начальник замечание делает, а ты слушай.
— Я слушаю.
— Вот и слушай. Рассказать мне ничего не хочешь?
— Не-а.
— А если подумать?
— Тут, кажется, есть, кому думать, — со знанием дела ответил шофер.
— Это само собой, естественно, — польщено согласился директор. — Ну, а поговорить, так сказать, облегчиться?
— Да я только что облегчился, за обедом чей-то не то съел.
— Я не в этом смысле. Душу, говорю, облегчить не желаешь?
— А чего ее облегчать, она у меня не тяжелая.
Глядя на широкие плечи Колоскова, было крайне сложно представить, что в этом 120 килограммовом теле может находиться что-нибудь легкое. Казалось, даже пальцы-сардельки на его огромных лапищах весили по полкилограмма каждый.
— Стало быть, добровольно не желаешь, — хмуро констатировал директор.
— Не-а. А чего звали-то?
— Поговорить хотел.
— Об чем?
— Да вот о чем сейчас говорим, о том и хотел.
— Так мы ж ни о чем еще не говорили.
— В том-то и дело. А надо бы.
— Че-то не пойму я вас.
— Вот и я тебя тоже.
— От, пень-шелупень, — хлопнул себя по коленке шофер. — Вы чего, забыли, зачем звали?
— Да я-то не забыл. Это ты, видно, запамятовал.
Забывал Колосков последний раз ремень в казарме (опять же, в армии) и получил за это 3 наряда вне очереди (командир был не в духе). С тех пор забывчивость как рукой сняло. По сей день всякую мелочь помнил: например — программу телепередач на прошлый четверг… и на среду, и на вторник.
— Про что хотели поговорить-то? — спросил он, отбросив ненужные мысли.
— Про то самое.
— Опять не пойму я вас.
— Ладно, иди и подумай.
— Об чем?
— Сам должен догадаться.
С трудом выбравшись из кресла — ручки плотно держали грузное тело — Колосков вышел в коридор и по-жеребячьи заржал. Говорили ему, что директор самолично занялся следствием, но он не придал этому значения. Пускай ищет, жалко ли, главное, чтоб на работе не сказалось. А тут, как видно, дело далеко зашло. Зачем позвал — забыл, чего хотел — сам не понял. Так и в дурничку можно загреметь, там великих сыщиков много.
Секретарша Клава навострила любопытный носик.
— Ну, что там? Зачем вызывал-то?
— Обхохочешься. Сам, говорит, должен догадаться. Давно у него это? — шофер покрутил пальцем у виска.
— Давно уж, — успокоила земляка Клава.
Дверь директора неожиданно распахнулась.
— Да! И машину сегодня же передай Трофимову.
— А чего это? — промычал Колосков.
— А не твоего ума дело.
Дверь шумно захлопнулась.
Шофер, еще раз покрутив пальцем у виска, грузно зашагал к выходу.
Через минуту Клава услышала в коридоре суетливую поступь главбуха.
