отец, приподнимаясь.
В последний раз повел я взглядом по зарослям, по потемневшим без солнца водам Каспия, забирая их в свою собственность и радуясь, что моими они останутся навсегда, как травничок с Актрыкской косы. Мне захотелось вслух перечислить свои сокровища, но я постеснялся отца, хотя он и понял бы меня. Начал перечислять про себя: камышовые крепи, заросли чакана, розовоцветную кугу, белолобых лысух, красавицу камышницу, всех пролетных! Море, все море! И вот ту высокую кулигу камыша-каржатника на Верхней косе! И вдруг почувствовал какую-то тревогу. Чтобы понять ее причины, почему-то закрыл глаза. А-а, вон оно что! Темная ночь, человек во льдах… около Верхней косы! Стало неудобно, стыдно: отец рассказывал о минутах, которые могли стать его последними, а я радовался буйству травника.
— Что дальше… на Верхней косе? — виновато спросил я.
— А я тоже… забылся, очень уж он радостный, — отозвался отец. Он уже отошел несколько, давая мне возможность побыть одному. — Очнулся я от громкого лая. Сразу ничего не понял, потом по мешку догадался, где я. Лаяла на меня лисица. Наткнулась и проверяла: живой или уже можно подойти? Заворочался — она сбежала. Сказал ей спасибо, все она мне поведала. Далеко во льды она не могла забрести, не в ее характере. Шла вдоль окрайка камышей, учуяла меня и подошла. Ну, а когда понял, что до дома недалеко, откуда-то и силы взялись.
«Оказывается, нет мест, не помеченных войной. Просто для каждого они свои», — подумал я.
Мы вышли на пробитую в камышах торную дорогу. Выбирая более высокие места, она несколько раз вильнула туда-сюда, выбралась на сухую гриву и вытянулась, нацелилась, как стрела, на дальние дома поселка.
ПОСЛЕДНИЙ
Лебедь — гордая и умная птица. Среди охотников бытует легенда: самец, увидя смерть своей подруги, взвился высоко в небо, сложил крылья, бросился вниз и разбился.
Живя в Прикаспии, приметил я, что настоящий охотник не добывает лебедей. Весной при перелете они в запрете, охота на них не разрешается. Поздней осенью, когда над всеми птичьими базарами трубный клекот гудит над взморьем, легко взять кликуна. Но большинство местных охотников только любуются гордой птицей.
Рассказав про лебедей много, Филиппов говорил мне однажды:
— Убьешь молодого, а старики плачут.
Охотясь с Филипповым, я и подумать не мог о добыче лебедя: мне не хотелось из-за этого терять дружбу с настоящим охотником.
Но вот однажды мне привелось добыть лебедя. Первого лебедя…
В ноябре, когда до конца моего отпуска оставалось несколько дней, не поехал я на Морские острова, решил отдохнуть перед выходом на работу. Просидел день, а на второй не вытерпел, пошел на взморье. Охотник это поймет. Поговорите с ним после неудачной или очень тяжелой охоты — он и ружье согласен продать, а на другой день соберется и уйдет на утрянку. Не высидел и я. Иду, а сам думаю: «Ну какая сегодня охота? Девятибалльный норд-воет целые сутки свирепствует, воду угнал от камышей до самого горизонта, вся дичь сидит на отмелях, километров за пятнадцать от берегов».
Вышел на побережье. Нигде ни птицы, ни охотников. Прошел на косу, стал в осоке. Долго стоял, все не хотелось уйти без выстрела, ни с чем возвращаться. Замерзать стал.
И вдруг вижу: ко мне летят пять лебедей. Я забыл про Филиппова и про все на свете. Спасаясь от ветра, лебеди шли низко над землей. Впереди летели старики — белые, за ними три серых — молодые. Стая плыла спокойно, не видя меня.
И вот надо мной, совсем рядом, черный клюв, длинная шея, полутораметровые крылья. Я торопливо беру на мушку серого, молодого, и бью! Лебедь вздрагивает. Я перевожу ружье на другого, но вижу, первый не падает, и перекидываю ружье на него. Гремит мой выстрел.
Птица резко теряет высоту, разворачивается к камышу, но ветер так силен, что вся стая лебедей висит надо мной.
Волнуясь, я поспешно разряжаю ружье, вытаскиваю пустые патроны и вдруг вижу…
К раненому подлетает старый лебедь. Толчком мощного крыла он подбрасывает молодого кверху, призывно кричит, вылетает вперед, зовет его за собой. Молодой, теряя высоту, жалобно отвечает, и старик вновь возвращается и крылом поднимает молодого лебедя.
Ружье у меня в руках стало тяжелым и ненужным…
Птицы над головой. Раненый лебедь кричит, борется с ветром, но его покидают силы. Он уже еле взмахивает крыльями, вот-вот должен упасть, но к нему на помощь вновь приходит старый белый лебедь. Он подставляет крыло и зовет, зовет вперед. Молодой летит — все дальше и дальше. Метрах в ста от меня его покидают силы, и он опускается…
Тотчас рядом с ним садится старый лебедь. Гордо поднимают головы птицы, и кажется мне, что на меня они смотрят с укором и презрением.
Я медленно бреду к ним.
Белый лебедь разбежится, чтобы взлететь, закричит, но, видя, что за ним не поднимается молодой, возвращается и все повторяет сначала.
Я подошел совсем близко.
Лебеди поворачиваются ко мне, раскидывают крылья, вытягивают шеи, грозно кричат, наступают на меня.
Вдруг раненый лебедь уронил гордую голову и упал. Старик вскрикнул, взлетел и с жалобным стоном промчался надо мной. Шум его могучих крыльев и неповторимый стон придавили меня.
Молча и долго смотрел я на улетающую белую птицу…
Так добыл я первого лебедя.
…Филиппов, конечно, узнал, что я убил лебедя, и перестал со мной разговаривать. Много прошло времени, пока старик смягчился. Но каждый раз, когда мы видели гордых и умных птиц, он не забывал напомнить мне:
— Уважать надо гордость… и стариков!
…До сих пор мой первый лебедь остается последним.
29 ноября 1949 г.
II. НЕТРОНУТАЯ ТИШИНА
ИВАН СЕМЕНОВИЧ
Хороши охотничьи зори у Азовского моря. Осенью недалеко от села Ялта, на Белосарайских лиманах, немало сизых кряковых селезней, серых шилохвостей, красноголовых нырков, а в Седовке, на родине полярного исследователя Седова и прославленного Людникова, командира героев-солдат, для которых за Волгой земли не было, любой мальчишка укажет на мелкие плесы, богатые широконосками, лысухами и чирками — свистунками и трескунками. В этих селах можно запросто найти бывалого следопыта-старожила, с которым можно спокойно, не опасаясь заблудиться, побродить по густым, занимающим не одну сотню гектаров камышовым зарослям, а потом, слушая охотничью бывальщину, незаметно скоротать темную осеннюю ночь у костра.
Но на такую охоту в донецких
