охоту, а и для того, чтобы показать еще один прекрасный уголок Донецкого края.
…Мне больше не довелось поездить с Иваном Семеновичем Орловым.
Поздней осенью он возвращался с контрольного объезда Белосарайских лиманов на мотоцикле с коляской. Сторонясь шофера-лихача грузовой машины, Иван Семенович подался на середину шоссе и стал притормаживать.
В это время из-за крутого поворота, прикрытого лесной полосой, показался рейсовый красный автобус, переполненный людьми.
Столкновение было неизбежным. Иван Семенович ясно понял, что автобус подомнет мотоцикл под колеса, не удержится на крутом вираже и свалится под глубокий крупнокаменистый откос.
И многие увидели, как, освобождая дорогу автобусу с пассажирами, охотник резко направил свою машину под откос.
Белый как полотно выскочил шофер автобуса. В несколько прыжков достиг он неподвижного Ивана Семеновича, с надеждой склонился над ним.
Сурово сжав губы, выпрямился. Содрал с опущенной головы фуражку.
На шоссе слышались голоса детей. Молча стояли взрослые.
НА КАЛЬМИУСЕ
Майское предрассветье. На небе кумачовые облака, но не от зари, а от мартеновских плавок, еще почти без пассажиров трамваи, еще не ползут на вершины громоздких террикоников вагонетки с породой — в третьей смене шахтой владеют ремонтники, — а по берегу Кальмиуса, широко раскинувшегося в центре города перед плотиной, уже маячат рыболовы. Настороженные, торопливо передвигающиеся фигуры смутно отражаются в темной воде. Тонкие и упругие удилища нацеливаются на водную гладь ставка; устанавливаются сторожки, подвешиваются заливистые колокольчики: чутко слушать, что будет твориться в глубине, около крючков закидных лесок.
Молодой шахтер Василий Чуб торопится — на востоке вот-вот займется заря. Из ночных теней уже выплывают белые от цветов сады; нарастает гул пробуждающегося города. Светлеет водное зеркало.
И вдруг! Посреди пруда с шумом вымахивает вверх в фонтане воды огромная золотисто-желтая рыбина! Блеснув в воздухе, она с плеском ухает вниз, и к берегу бегут, торопятся маленькие волны.
Все на берегу видят это весеннее буйство сазана. Василий Чуб поворачивается к проходчику Карамазову и восхищенно шепчет:
— Видал? — Смотрит на крепильщика Никитина, вздыхая, кивает на середину пруда: — Видал каков, а? Вот такого бы на-гора выдать, а?
Вздох проносится по берегу. Все несколько минут смотрят на то место, где только что вымахивал сазан, все забыли о своих поплавках.
А над водой опять взвивается золотая рыбина. Потом еще. Еще! И вот нет уже водного зеркала, множество фонтанов вырывается вверх, а от них разбегаются во все стороны волны. Они сшибаются друг с другом, иные достигают берега, вздымают легкие поплавки, покачивают закидные лески, и колокольчики мелодично звякают.
Завороженно смотрят на веселое буйство рыболовы. А у Никитина уже дрогнул поплавок и опять застыл. Это полосатый красноплавниковый окунь подошел к крючку, тронул наживку и замер рядом, выжидая, что будет дальше. Все спокойно, окунь глотает червяка и продолжает свой путь. Поплавок медленно уходит вертикально вниз, скрывается под водой. Начинает покачиваться упругое удилище, то склоняясь, то выпрямляясь. Окунь, почувствовав неладное, тянет изо всех сил — леска натягивается струной, не отпускает рыбу. Она, испугавшись, кидается в сторону, налетает на нитку закидной лески. Колокольчик зябко вздрагивает, тихий звон в ушах рыболова гремит раскатом грома. Никитин вскакивает, хватает первое попавшееся под руку удилище и тянет к себе. Но на крючке ничего нет. Рыболов оторопело оглядывает нетронутого червяка на удочке, зачем-то начинает менять его, но в это время почти рядом выбрасывается золотистая туша сазана, и опять громко звякает колокольчик. Никитин протягивает руку к другому удилищу, а сам застыл, не сводит глаз с места, где секунду назад сияла рыбина.
— Эх, вот это-о ле-ший! — шепчет он, удерживая себя от желания кинуться в пруд, чтобы подсачить буйствующих сазанов. — Ну и леший!
Всходит большое красное солнце, и начинают редеть фонтаны, стихают волны — прекращается весеннее буйство золотых рыбин. Рыболовы вытаскивают попавших на крючки окуней, заменяют съеденных червяков, усаживаются поудобнее на раскладных стульчиках и терпеливо следят за чуткими поплавками.
Теперь не успеет дрогнуть леска, как Никитин, не глядя, безошибочно хватает нужное удилище, резко и ловко подсекает и тащит наружу оплошавшего окуня.
Василий Чуб сидит на собственноручно сделанном стульчике, он у него аккуратен, легок, разборный, почти не занимает места в рюкзаке. Василий красив, лицо у него темно от загара, волосы, несмотря на раннюю весну, уже успели выгореть от солнца, а концы их даже побелели на частых рыбалках. Рядом неторопливо закуривает Никитин, этот тяжел в плечах, обычно молчалив, случается, за день слова не услышишь, любит объясняться жестами. Слева от Василия на большом камне, полусогнувшись, склонился к удилищам Карамазов; он только так сидит и обязательно ни на кого не смотрит, иначе не может удержаться от советов: как насадить ловчее червяка, как удачнее забросить леску. Теперь каждый занят своим любимым делом, чуток и терпелив.
Вдруг колокольчик Чуба дрогнул, звякнул громко и отрывисто. Василий подхватил леску, подсек и, перебирая руками, потянул.
— Идет, идет, — зашептал Василий и приподнялся со стульчика. Движения его рук плавны и ласковы, но вот он настороженно остановился. — Ишь, боком стал, уперся. — Чуб покачал головой. — Ну, а мы приотпустим, приотпустим. — Он быстро поослабил леску и ласково проговорил: — Ну, а теперь иди, снова иди… Чего же ты заартачился? Я же не рву, не тяну, как малолетка-рыбачишка.
Соседи, забыв о своих поплавках, все с тревогой смотрят на воюющего с сазаном Чуба. Его леска, разрезая воду, звенит, потом покойно обвисает.
— Иди, иди, — просит Василий и снова начинает выбирать леску. — Ну вот, опять ты боком встал, — обижается он, продолжая тихонько тянуть.
— Дай слабины, — широко раскрыв глаза и заикаясь от волнения, просит и приказывает Никитин. Свистящим шепотом продолжает: — Он может… — взмахивая рукой вверх, будто что-то перерубывая, быстро опускает ее вниз. — Он может рубануть хвостом… по леске! А теперь тише, ласковее, — просит он и вдруг, озлясь, кричит: — Ласковее!
Карамазов впился глазами в леску Василия, молчит, забыл о привычке давать советы.
У Василия Чуба проступает на лбу пот, ему жарко. Он пальцами чувствует, как где-то на конце длинной закидной лески ворочается и борется большая рыбина. Она то быстро идет к берегу, и тогда кажется, что на крючке никого нет — так свободно выбирается леса, то стремительно бросается вглубь, и тогда нитка моментально натягивается, впивается в руки, готовая вот-вот лопнуть. Все видят противоборство Василия с ловкой рыбиной, затихают.
Никитин бросил самокрутку, вскочил, крадучись шагнул к Василию. Остановился рядом, вытянул вперед руки, заговорил горячо:
— Сейчас ударит и… поминай его добрым словом. Он ведь, леший, хитер! О-о… — Никитин от охватившего его
