городах и в степных райцентрах не ищите спутника — здешние охотники не любят водоплавающих.
Другое дело — перепел! Серо-желтая, маленькая птица с вечно тоскующим зовом: «Пить-пойдем! Пить-пойдем!» — и с трепетным взлетом, — как волнует она. В начале июля перепел еще худ и невзрачен в полете — старые замучены родительскими заботами, молодые еще в росте, — но вот начинается страда, и он не по дням, а по часам начинает жиреть и в воздухе чем-то красиво запохаживается на маленькую дрофу.
Ждановцы об этом времени говорят: «Перепел наливается жиром и плотно сидит». А им можно поверить, они не только прекрасные стендовые стрелки, но и собак для перепелиных охот лучше, чем у них, ни у кого нет. В степном Володарске многие охотники дикого селезня-крякаша вблизи не видели, а перепелов добывать мастера. Ждановцы любят охотиться только вдвоем и чтобы у каждого был породистый сеттер или пойнтер; макеевцы выезжают в степь коллективами по десять-двенадцать человек с двумя чудесными на поиск собаками; а володарцы отыскивают перепелов в одиночку и уж обязательно без помощи четвероногих, они даже утверждают, что в их районе это придает особую прелесть и красоту.
Мне, ни разу не добывшему перепелки — в прикаспийских степях они не водятся и не бывают пролетом, — в каждом донбасском районе рассказывали о самом чудесном способе перепелиной охоты и все просили накрепко запомнить: как должна быть густа трава суданка, как осторожно следует ходить при поиске в жару, потому что тогда перепел сидит очень плотно и неохотно взлетает.
Наслушавшись о прелестях охоты на маленькую серую птицу, я с нетерпением ожидал первого выезда. Мое нетерпение подогревалось еще и тем, что выехать я должен был со страстным охотником и знатоком Донецкого края, старшим егерем областного общества охотников Иваном Семеновичем Орловым. А что он таков — мне спрашивать не надо, совсем недавно мы с ним на мотоцикле за неделю отмахали более восьмисот километров по югу области, — где только не побывали: в заповедниках Каменные могилы и Хомутовская степь, в Азовской даче, Федоровском лесничестве, на Белосарайке и на косе Седова, на реках Крынке и Миусе. Поездка была прекрасной. Нет, природа Донбасса не затмила прикаспийскую, она поразила меня тем, что все ее прелести или были не тронуты человеком, строго охранялись им, или были вновь созданы. И это обрадовало, вселило в меня уверенность, что со временем мы так же украсим Прикаспий, пока только беднеющий по воле человека. В новой поездке ожидал, что к природным красотам прибавится охотничье «обильное поле», и конечно же заранее радовался ему.
Иван Семенович подъехал к моему дому, когда чуть забрезжил августовский рассвет. Я устроился на заднем сиденье мотоцикла, повесил за плечи рюкзак и зачехленные ружья. От быстрой езды по свободным городским улицам теплое утро показалось мне холодным, осенним. За городом на раннем пустынном шоссе Иван Семенович еще прибавил скорость, любил он быструю езду, и мы стремительно понеслись.
Я несколько минут смотрел на город, оставшийся сбоку и позади. Огромный, каменный, вздыбив вверх сотни труб, десятки огнедышащих домен и коксовых батарей, несчетное число курящихся синей дымкой терриконов, город тяжело и трудно дышал в глубокой и обширной низине. Черный дым клубился и ворочался около частокола труб. Телевизионная мачта, пронзив сизое облако дымной пелены над городом, высилась на фоне чистого неба, и мне показалось, почудилось, что на верху антенны житель Марса, выдуманный Уэллсом, восхищенный мощью человека-землянина, застыл на месте, силясь рассмотреть, что совершается в напряженно гудящей долине.
А впереди раскидывалась степь. Особая, донецкая. Такая же непосильная взгляду, как и все наши русские степи, она так же терялась в голубой дали, сливаясь с прохладным небом, но не была ровной, а колыхалась огромными волнами, и шоссе, мокрое от обильной ночной росы, черной рекой то уносилось круто вниз, то рвалось на гребни степных увалов, становясь все у́же и у́же, вытягивалось кинжальным острием и вонзалось в горизонт. Задумчивые степные курганы седыми великанами грузно шагали навстречу. Грустные, по-осеннему нарядные полосы леса тихо застыли, выбравшись на возвышенности.
Куда ни кинь взглядом — ни домика, ни дымка. Безлюдье… Только обширные поля белесой лохматой кукурузы, сумрачного коричневого подсолнечника, зеленой суданки, сизо-черной зяби да тяжелые скирды золотистой соломы на неоглядных пожнивьях славят человека.
Но вот мы на новой вершине! И далеко внизу в долине речки просторное село. Когда проносимся мимо него, на улицах буйный хор красногребенных петухов; воздух настоян теплым соломенным, пряным и горьким угольным запахом, горькой полынью, запахом поздних яблок и сухого чабреца из стожков сена на каждом подворье. У двора МТС — звон в кузне, гул станков в мастерской, резко пахнет мазутом и бензином.
И снова степь, и снова тишина.
Свернув на мягкую от пыли проселочную дорогу, убегающую вдаль рядом с высокой густой лесополосой, Иван Семенович сбавил скорость, и деревья не стали сливаться в сплошную стену, а словно вышагивали каждое само по себе, разодетое осенью в различные одежды: клен — сплошь в желтые, акации — белесой зелени, будто выгоревшей, а дубы — в пышные, с ярким багрянцем.
— Чумацкий шлях, — не оборачиваясь, сказал Иван Семенович. — Запорожцы рыбу и соль на Сечь возили из Таганрога. Антон Павлович Чехов тут проезжал, помните его «Степь»? Тогда здесь посадки не было, одна степь и степь… Сажали в тридцать пятом.
Когда вдали забелели домики Старо-Бешева, Иван Семенович что-то заметил в стороне от проселка и остановился. Пригляделся, сказал:
— Дрофы. Видите?
Серыми большими валунами громоздились они на черной зяби. Иван Семенович пожалел, что нельзя попробовать обмануть сторожких степных великанов, посостязаться с ними в хитрости — охота на них запрещена. Но, не в силах отказать себе в удовольствии понаблюдать размашистый полет сильных птиц, он засвистел пронзительно и сильно. Дрофы подняли головы, но не тронулись с места.
— Понимают, что мы их не достанем, — одобрил Иван Семенович. — Раньше их здесь много гнездовалось, теперь редко. Только на пролете и увидишь. Целину еще в тридцатом распахали тут.
И снова впереди чумацкий шлях, выпрямленный лесной полосой. Когда наконец-то посадка круто обрывается — за нею большая степь, вправо по балкам будто текут голубые реки — это заросли терна заполнили овраги.
Иван Семенович свернул к голубым балкам. Я еще прикидывал, откуда начать охоту, а из-под колес мотоцикла уже густо начали взлетать перепела. Они, поднимаясь невысоко вверх, отлетали недалеко в стороны и, опускаясь, бесследно пропадали в высокой и золотой от солнца стерне. Мне показалось, что птиц здесь бесчисленно много. Не в силах дальше спокойно наблюдать это обилие перепелов, я тихо попросил:
— Остановитесь…
— Любуйтесь, — обиженно отозвался Иван Семенович.
