— Блеск! — Он обвел взглядом надраенные до блеска медные ручки и полки, тяжелые бархатные портьеры в тон дивану и креслам, стены и двери из красного дерева. — Вот так будет путешествовать лет через десять каждый гражданин Советского Союза!
— Совершенно излишняя роскошь! — отозвался из своего купе Игнат Савельич.
— А как же слова Ильича о нужниках из золота?
— Я думаю, пока в обозримом будущем золото нам будет нужно совсем для других целей.
— Каких же? — Сергей прекрасно понимал, что ему ответит напарник, но у него было отличное расположение духа и хотелось чуточку подурачиться.
— Строительство заводов, электростанций, армии. — Игнат Савельич ответил спокойно, заглянул в купе Сергея и долго смотрел на него. Уловив его настроение, рассмеялся.
— В таких вагонах я до революции исколесил всю Европу. Удобно, приятно. Не скажу, что всякий раз, но частенько я вспоминал о голодном русском мужике. И мне становилось не по себе. И я проклинал всяческую роскошь и всех, кто в ней купался за счет этого самого мужика.
В Столбцах поезд стоял довольно долго. Когда тщательнейшая проверка паспортов была наконец завершена, Сергей встал с дивана, сладко потянулся и сказал:
— Пойти в вокзальный буфет заглянуть, что ли? А то мы и чай пьем, и перекусываем в этих клетушках, как бирюки-хуторяне.
— Думать не моги! — отрезал Игнат Савельич. — Ты что — забыл инструкцию? Выход куда бы то ни было только вдвоем. А куда мы с тобой можем выйти, когда диппочта при нас?
Сергей сел, стал смотреть в окно. По платформе прогуливались нарядные пары, мимо окна проплывали причудливые прически и кокетливые шляпки дам, котелки и кепи кавалеров. Приглушенно доносились смех, отдельные фразы. «Ничего, дядька Игнат, — думал добродушно Сергей, — погоди, приедем в Варшаву, там тебе расскажут, что на всякую инструкцию бывает своя особая конструкция». Рифмовка эта получилась непроизвольно, и так же непроизвольно он ей улыбнулся. Игнат же Савельич истолковал ее по-своему:
— Молодец, дисциплина превыше всякой прихоти.
В Варшаву поезд прибыл утром. На Восточном вокзале их встретил работник консульской службы. Хмурый, усталый, он непрестанно оглядывался по сторонам, веки левого глаза вздрагивали. Его нервозность передалась Игнату Савельичу, он тоже стал бросать вокруг себя косые взгляды. Когда погрузили мешки в полпредовскую «испано-сюизу» и отъехали от вокзала, Сергей с осторожной улыбкой спросил:
— Как обстановочка в Речи Посполитой?
— Как всегда, — был мрачный ответ. — Вчера опять обстреляли здание Полпредства. А завхоза, который с двумя дежурными комендантами выехал на рынок за продуктами, оэнеровцы так изволтузили, что пришлось госпитализировать.
Все остальное время ехали молча. Лишь когда въехали в ворота, консульский сотрудник глазами показал на два авто, оставшиеся за оградой, заметил:
— Наш постоянный почетный эскорт. Дефензива не дремлет.
Игнату Савельичу и Сергею отвели маленькую комнатку на втором этаже.
Сдав диппочту, они собрались было позавтракать, как радостно объявил дядька Игнат, добровольный провиантмейстер, остались «московские харчишки: буханка ржаного, шматок сала, две каспийские селедочки и аж три цибули», как дежурный сообщил, что их вызывает на ковер «сам». «Сам» оказался радушным, интеллигентным, гостеприимным. Сразу предложил побеседовать «за английским завтраком».
— Ничего особенного, — сообщил он, проходя в комнату за обширным кабинетом и усаживая гостей за стол, который уже был накрыт на три персоны. — Овсяная каша, яичница с беконом, тосты, кофе.
Разговор вели полпред и Игнат Савельич. Из него Сергей с удивлением узнал, что «сам» участвовал в «эксах» вместе со Сталиным в Тифлисе; что потом он и дядька Игнат были на Лондонском съезде. А в Гражданскую вместе воевали против Колчака, попали в плен, были приговорены военно-полевым судом к расстрелу и за час до казни бежали.
Полпред жадно расспрашивал о московских новостях, обрисовал обстановку в Польше.
— У нас здесь много друзей, — говорил он тихо, близоруко щурясь и покашливая. — Но, увы, у власти не они, а те, кто лютой ненавистью ненавидит не только советское, но и вообще все русское. С тоской вспоминают семнадцатый век и свои три похода в Московию, «царя» Гришку Отрепьева и «царицу» Марину Мнишек.
— Еще небось злорадствуют, что совсем недавно, в двадцатом отменно высекли красного маршала Тухачевского. А ведь дошел почти до Варшавы! — воскликнул в сердцах Игнат Савельич.
— Бездарно профуканная кампания, — согласился полпред. И без всякого перехода, без паузы даже продолжал: — Как в литературе знамя поляков — Мицкевич и Сенкевич, а в музыке — Шопен, так в политике — Пилсудский. Вопреки интересам Польши идет сближение с Германией. Нынешняя «санация» — не что иное, как фашизм славянского пошиба. Убийство моего предшественника, Петра Войкова, правительство и пресса расценили не как злодейское преступление, а как героический подвиг. Работать нам здесь предельно трудно.
Он помолчал, посмотрел на Сергея, добавил:
— И весьма опасно. Впрочем… волков бояться — в лес не ходить…
«Толковый мужик. — Сергей молча пил кофе, слушал, как прилежный студент, диалог двух многоопытных профессоров. — И гостеприимный. А то дядька Игнат обрадовал — сало, цибули. Только вот увалень и тихоня наш полпред. Бережет себя чересчур, что ли?»
— Такой вроде с виду тихий, спокойный, медлительный, — сказал Игнат Савельич о полпреде, когда они с Сергеем вернулись после завтрака в свою комнатку. — А я мало встречал бойцов такой отваги. В бою быстрый, взрывной…
Было начало двенадцатого. Игнат Савельич отправился в душевую, а Сергей, сославшись на головную боль («Мигрень, сынок, это барская болезнь!»), прилег на кровать. Встреча с Нероном должна была состояться в четырнадцать ноль-ноль. Сергей, прикоснувшись к реальной обстановке и почувствовав всю ее истинную серьезность, почел за благо перед встречей слегка расслабиться. Подложив руку под голову, он закрыл глаза и вдруг увидел откуда-то сверху здание Полпредства, и улицы вокруг него, и скверы, и дворцы, и костелы. Они медленно кружились. Сергей понял: это вращается земля, а он наблюдает за ней из поднебесья. Почувствовав чье-то прикосновение к щеке — сладостно-нежное и вместе с тем будоражаще-земное, Сергей осторожно повернулся, и… Элис, это была Элис в прозрачном сиреневом газовом платье, с пышным венком полевых цветов на голове. Темно-синие, ярко-желтые, бледно-розовые цветы издавали терпкий дурманящий аромат. Элис, сидевшая на золотистом облачке, подплыла к нему вплотную, он обнял ее и поцеловал долгим радостным поцелуем. И тут почувствовал, что Элис выскальзывает из его рук, и он медленно падает, как парашютист, у которого не раскрылся парашют. «Слабенькое облачко, — успел подумать он. — Двоих не выдержало».
Вздрогнув, Сергей открыл глаза — в окошко легонько постукивали ветви липы. Среди ярко-зеленых листочков вырисовывалась серенькая птичка. Заглядывая в комнату, она склонила голову слегка набок, пушистый хохолок на ней вздрагивал.
— Что, пичуга, интересуешься, как мы живем? — Сергей резко поднялся с койки, однако любопытная птичка не испугалась, лишь склонила голову на другой бок. Он посмотрел на часы, великолепный карманный старинный «Патрик Филипп», подарок рабочих «Арсенала» по случаю его отъезда в Москву. Была половина второго. Ополоснув лицо, Сергей переоделся и быстро сбежал по лестнице вниз. Охранник преградил ему путь: «В одиночку в город не положено». Сергей попросил вызвать дежурного.
— Все в порядке, Харитоныч, — начальственно бросил тот, взглянув на Сергея.
До извозчичьей стоянки было метров триста, и Сергей шел вразвалочку, как бесцельно фланирующий жуир. Он сразу же заметил «хвост» — двоих коренастых, одетых в одинаковые костюмы и туфли парней. «И точно — оба со смазанными лицами, без особых примет. Все точно, как говорили в Москве…»
Он вспомнил последний предотъездный день. После серии бесед, инструктажей, ситуационных проверок и отработки десятка возможных вариантов хитроумных вражеских ходов и провокаций Сергей был принят Вячеславом Рудольфовичем Менжинским. В кабинете председателя ОПГУ напряженное волнение, которое Сергей испытывал перед этой встречей, как-то незаметно сменилось спокойным ощущением близости к старшему, строго-заботливому, искушенному жизнью брату.
— Только вчера я разговаривал о вас с Петровским, — начал Менжинский, сев рядом с Сергеем на старинный диван, обтянутый мягкой зеленой кожей. — А днем раньше с Косиором.
Сергей напрягся, и заметивший это Менжинский улыбнулся и глянул ему в глаза. И от этого взгляда Сергею вдруг стало тепло, как в детстве, когда отец ласково клал свою большую ладонь на его голову. А Менжинский, переходя на «ты», продолжил:
