Как-то раз Иосиф Эммануилович Бронштейн явился домой поздно ночью и в жопу пьяный. Не раз и не два он являлся домой поздно ночью или рано утром. И ничего удивительного в этом не было. Таковы уж были особенности выбранной им специальности. Но обычно если задерживался не в день дежурства, то непременно звонил Розе Борисовне предупредить, чтобы она не волновалась. На сей раз он не позвонил. Чего не позволял себе никогда прежде. Даже в самых ургентных ситуациях он кричал санитарке: «Позвоните Розе Борисовне, предупредите, что я задержусь!» И ещё – он никогда не приходил домой пьяным. Он выпивал дома. Или в гостях, вместе с Розой Борисовной. Но в такую дымину Иосиф Эммануилович никогда не набирался. Он шатался и, судя по состоянию его одежды, даже падал. Роза Борисовна не спала. Она сидела у кухонного окна, закутавшись в шаль, и стеклянными глазами смотрела в ночь. Она уже позвонила на работу и ей ответили, что Иосиф Эммануилович ушёл домой ещё до полуночи. Роза сидела, смотрела в ночь, и всё откладывала дозвон по милициям, больницам и моргам, просто потому что не могла поверить, что с Йосей что-то могло случиться. Она вела мысленные переговоры с богом и чёртом, с кармой и судьбой, не скупясь предлагая в обмен на «с Йосей всё в порядке», своё здоровье, свою руку или ногу, руку и ногу, все руки и ноги, жизнь – «забирайте, зачем мне она, если с ним не всё в порядке!» – и всё смотрела и смотрела в окно. Когда она увидела его, бредущего к подъезду, спотыкающегося и матерящегося в темноту, её окатило изнутри такой горячей (и ледяной) волной – безо всякой литературщины, – действительно горячечно-ледяной волной вздыбившихся и спавших и снова вздыбившихся от головы до пят (и обратно) сосудов, – что она решила, будто её последняя цена принята. Причём в аду. А буквально через мгновение она поняла, что эта волна другого генеза и что в раю хозяин щедрее и за копейки вроде её жизни не давится – на, бери просто так своего Иосифа. У меня тут этих роз…
Но пока муж добирался до двери квартиры, Роза Борисовна постаралась и пришла в себя – не будь она школьной учительницей, могущей справиться с самым сложным классом! – и не бросилась к Иосифу Эммануиловичу с радостными воплями: «Гнида паскудная, где тебя носило?! У меня даже лобковые волосы поседели!» Не стала его обнимать, целовать, тормошить и плакать, приговаривая что-нибудь гневно-ласковое. О нет! Она справилась с собой и продолжила смотреть в окно стеклянными глазами, выдерживая паузу, за время которой даже самый высокомерный отличник мысленно уже получал годовую двойку по русскому языку и литературе.
Слава всё тому же щедрому богу, что Иосиф Эммануилович повёл себя не как взрослый умный сдержанный интеллигентный человек, а как самый отъявленный семейный скандалист. Сдержи он себя, завались он молча в грязном пальто и чумазых ботинках спать прямо на диван в гостиной, ограничься он сухим: «Извини!» – и их браку пришёл бы конец. И, что куда хуже окончания брака, – скончалась бы их любовь. Съёжилась бы, пожухла, и безмолвно, кротко померла, истекая той не известной никому из людей субстанцией, что не имеет никаких органолептических, физических и химических свойств, но живительней её ничего нет для человека. Чувствуя, что состояние его души терминальнее некуда, Иосиф Эммануилович подошёл к своей жене, схватил её ледяными ладонями за руки, и с ненавистью исторг из себя:
– Сидишь, пизда? Тетрадочки проверила и в окошко смотришь? А я сегодня поздняк делал. Даунше из интерната. Даунше с кушингоидом[27]. Такие в принципе не могут забеременеть, хоть всем колхозом их сношай! Априори не могут! По определению не могут! Такого не бывает! Беременный даун с синдромом Кушинга – это противоречит законам эндокринологии, акушерства-гинекологии и вообще биологии!!! Но я сегодня делал поздняк даунше с кушингоидом… Она родила прекрасный маленький плодик. Совершенный. Только совсем мёртвый. Потому что лично я, вот этими самыми руками, – Иосиф Эммануилович отпустил жену и принялся с крайним изумлением рассматривать собственные ладони, как делают это младенцы перед тем, как начать «играть ручками». – Вот этими самыми руками я индуцировал его смерть. Бог наказывает меня за то, что я делаю! У него был какой-то план на ребёнка этой даунши. Разве может не быть у Бога плана, когда он сотворяет Чудо? Неужели же Господь творит чудеса на манер неразумного малыша, случайным способом складывающего кубики? Не-е-ет! – закачал Иосиф Эммануилович хмельной головой. – На этого ребёнка у Бога был какой-то серьёзный план. Возможно, это был новый Мессия! А я – ррраз! – дёрнулся он всем телом. – И раствором из шприца, введённым в плодный пузырь, уничтожил и Чудо, и Мессию, и планы Бога. – Иосиф Эммануилович упал на колени перед своей женой и зарыдал.
Неизвестно, что наконец разморозило Розу Борисовну. То, что она впервые услышала от своего мужа матерное слово? Да ещё сразу в свой адрес? Или то, что он пьяный, грязный и рыдает, сидя на полу? И сердце его полно глупых ужасов? Не важно. Важно то, что она погладила своего любимого мужа по голове и нормальным, не «учительским», а теплокровным человеческим голосом, тем самым её настоящим голосом, которым когда в метро она назвала ему своё имя, Роза сказала ему:
– Йося, любимый, Бога нет! Есть только ты и я.
И тоже сползла с табуретки на пол, обняла его и разрыдалась. А потом они весь остаток ночи любили друг друга, не думая ни о чём. А после лежали обнявшись и шептали друг другу нежные глупости, а утром пили на кухне чай и болтали, болтали… И уже больше никогда в их жизнь не вернулось ни отчуждение, ни холодная вежливость, ничего из того, что убивает любовь. Они всю свою жизнь были близки, искренни и любили друг друга.
Когда Роза Борисовна умерла, Иосиф Эммануилович очень горевал. Но всё равно был счастлив. Счастлив тем, что она была в его жизни. И тем, что она не дожила до того времени, когда их дочь превратилась в самую обыкновенную дешёвую шлюху. Точнее – сначала в дешёвую шлюху, а потом – в дорогую проститутку.
Да, их дочь. Их дочь родилась, когда Розе Борисовне было слегка за сорок, а Иосифу Эммануиловичу без малого пятьдесят.
О, нет-нет, не потому что к тому времени наконец открыли, что первичное идиопатическое бесплодие является иногда бесплодием иммунологическим и связано с антигенными свойствами спермы, против которой в организме женщины возникает иммунный ответ. В очень редких организмах очень редких женщин. И не потому, что наступила эра экстракорпорального оплодотворения – до этого было ещё далеко. Не так далеко, как до разведения суррогатных матерей на репродуктивных фермах, но тоже ещё не близко.
Их дочь была зачата самым обыкновенным способом и родилась через то самое место, через которое от сотворения мира повелось. Родилась в собственные руки Иосифа Эммануиловича, потому что обе родзальные акушерки были заняты. Совершенно чумовая была ночь! Он даже перчатки не успел надеть. Только что поступившей девчонкой совершенно некому было заниматься, потому что даже санитарки были в мыле. Она лежала на каталке в коридоре родзала и на её вопль: «Ой, я сейчас обосрусь!!!» – Иосиф Эммануилович вылетел из родзала и успел поймать новорождённого женского пола. Вес – 3600, длина – 52 сантиметра. Очень здоровую и красивую девочку. В которую немедленно влюбился. Как не влюбиться в такой совершенный биологический образчик?! Пятнадцатилетняя мамаша от ребёнка отказалась. Бабушка – мать новоявленной мамаши – удочерить не пожелала. Винить её за это было сложно. Это была одинокая, рано состарившаяся календарно молодая ещё женщина, работавшая техничкой в школе, восемь классов которой недавно окончила её дочь.
– Мне одной-то «простигосподи» по самое горло хватает, устала я страшно! Она с тринадцати лет, доктор, этим самым в полный рост занимается. В папашу она своего такая уродилась. Тот ни одной юбки не пропускал, вообще ни одной, ни старой, ни молодой, ни красивой, ни кривой. Не важно ему было, лишь бы это дело… Бросил меня, когда дочери два годика было. А я, вот, не уследила за ней. Если бы вы знали, доктор, какой она была красивой и хорошенькой маленькой девочкой! Ну ангел, не иначе! Волосики – чистый лён. Глазищи огромные, голубые, носик, губки, щёчки – куколка, а не ребёнок! Папаша-то, блядун, красавец был писаный. Я-то, дура, думала любит, раз на мне, такой страшненькой, женился, а потом оказалось, что ему всё равно какая у дырки морда. Он мне первый раз прямо на свадьбе изменил, да ни с кем-нибудь, а со свидетельницей, моей лучшей тогдашней подружкой. – Женщина всхлипнула, утёрла глаза и продолжила: – А доченька моя ласковая какая была – хоть к ране прикладывай. Уж так меня обнимала-целовала-любила. «Мамочка, ты устала? Давай я тебе ножки поглажу!» Посуду любила мыть, такая хозяюшка была, лет в шесть нашла на полке набор открыток «Сто блюд из картошки». Знаете, такие наборы открыток выпускали, с одной стороны картинка красивая, на тарелке всё как в ресторане выложено, а с другой стороны – рецепт? Так она из простой картошки такие кренделя научилась делать, что ой!.. В восемь лет такую штуку купила, спиральки из картошки выкручивать. Я ей: «А куда же всю остальную картошку? Это же только продукт переводить, накладно!» А она, птичка моя, смеётся, говорит: «Ничего и не переводить, мамочка! Из остальной картошки – пюре!» Золото была, а не ребёнок. Уж я нарадоваться не могла… А в тринадцать ну чисто с цепи сорвалась! Я уже и так, я и сяк. И уговорами, и скандалами – ничего не помогало. Учиться не хочет. Хочет тряпок красивых и мальчиков. Всё. А где я ей тех тряпок красивых возьму? И на какие шиши? «Я, – говорит мне, – так, как ты, жить не буду! Я красивая, меня мужчины любят, я буду с них деньги брать, и всё себе на это покупать! И я буду богатая!» Обогатилась, ничего не скажешь… Я же, если б знала вовремя, что она беременная – на аборт бы потащила. Да я ещё в трёх местах прибираюсь, а этой дома никогда нет. Так что когда заметила, было уже слишком поздно… – тяжело и горько вздохнула она в ответ на увещевания Иосифа Эммануиловича. – С неё как с гуся вода, сами видите. Не смогу я в «дочки-матери» по новой играть, сил уж нет, извините меня, доктор…
