– К телефону её только с двумя санитарками подпускать. И чтобы за руки держали. Понятно? А ещё лучше – с Александром Вячеславовичем. Он здоровый. Или даже пусть Александр Вячеславович к ней сам пойдёт в изолятор, с мобильным. И дверь за ними закрывайте.
– Да в ней-то, господи, сорок килограммов вместе с тапками! – хмыкнула акушерка.
– Сейчас её отпустит седация и снова накроет ломка. И в ломке она своими сорока килограммами вместе с тапками вырвется не то что от санитарок, а из железной клетки. Разорвав прутья своими тоненькими синенькими ручками. Никого к ней, кроме меня, не пускать. Через дверь ей крикните, что пока не будет паспорта – не будет анестезиолога. И не будет свободы. И дозы… И так далее. Юрист обещал быть завтра. Сегодня никак. Так что ночка будет весёлая, крепитесь.
Поздно вечером Татьяна Георгиевна и Маргарита Андреевна пили кофе в кабинете у старшей. У них была куча работы, потому что КРУ из главного корпуса переползало в родильный дом. В раскрытую дверь кабинета аккуратно постучала учительница Елена Александровна, родильница, лежащая в порядочной палате благопристойного второго этажа.
– Простите, я вас не отвлекаю? – спросила она тоненьким голосочком.
– Если ничего срочного, то отвлекаешь! – безапелляционно ляпнула Марго в своей обыкновенной манере.
– Нет-нет, ничего срочного, я просто хотела спросить…
– Заходите, Елена Александровна, – ласково пригласила Татьяна Георгиевна. – Садитесь. Если доберётесь до стула. У нас тут немного не прибрано, – коротко хохотнула она.
– Вы что, инвентаризацию проводите? – спросила милая молоденькая учительница, оглядывая разложенные тут и там ящики с медикаментами, инструментами и бельём.
– Вроде того.
– КРУ, что ли?
– О, какая вы грамотная, Елена Александровна!
– А у меня мама всю жизнь проработала старшей медсестрой в гастрохирургии, в главном корпусе. Я всё про это знаю.
– Так ты что, Любови Савельевны дочка? – тут же сменила свой надменно-высокомерный тон Марго. На такой же обыкновенный для неё искренне-дружелюбный. Обыкновенный в том случае, если кто-то оказывался дочкой Любови Савельевны, невесткой Семёна Ильича, соседкой Ивановых, племянником Петровых или просто хорошим человеком.
– Ага. Хотите, я вам помогу?
– Нет! Сиди, ничего не трогай! – испуганно взвилась Марго. – Мы сами. Тут навык нужен. Если ты Любы дочь, то должна знать, что какой-нибудь херни на ампулу меньше – расстрел. Операционного белья на тряпку больше – расстрел с последующим утоплением.
– Знаю, знаю! – рассмеялась Елена Александровна. – Я только спрошу и не буду вам больше мешать. Татьяна Георгиевна, это правда, что та девочка, что рожала со мной… В смысле, в одну смену со мной, но в изоляторе… Это правда, что она от ребёнка отказывается?
– Вы откуда это знаете, Елена Александровна? Это, в общем-то, правда. Но правда из серии материалов с грифом «для служебного пользования». Не «совершенно секретно», разумеется, но тем не менее… В изолятор вам доступа нет, с Егоровой вы не виделись. Так откуда?
Елена Александровна покраснела.
– Я сегодня мобилку уронила, простите, в унитаз. Выловила, конечно, но она не работает. Я пошла в ординаторскую и попросила разрешения позвонить мужу. Чтобы он мне новый телефон привёз, и творог, какой я люблю, и там… Не важно! – сама себя оборвала Елена Александровна. – Мне, конечно же, позволили. И пока я разговаривала по телефону, я невольно подслушала… Я не хотела, но я же, понимаете, учительница… Да и вообще, каждый человек слышит, когда при нём говорят, даже если он сам говорит… – Окончательно разалелась Елена Александровна. – Получается, вроде как я их предаю, но я же не знала, что им нельзя об этом говорить при посторонних. Я не думала, что это информация для служебного пользования. Раз говорят при мне – значит, можно. Или, если они знают, что нельзя, значит, они просто думали, что я, говоря по телефону, их не слышу…
– Эти две «старые калоши», что ли, обсуждали? – оборвала поток путаных излияний Марго.
– Да, Надежда Капитоновна и Зинаида Никитична обсуждали… «Да» я хочу сказать, не в том смысле, что они старые калоши, Маргарита Андреевна, а в том смысле, что они действительно обсуждали то, что девочка из изолятора отказывается от ребёнка, – тараторила молоденькая Елена Александровна, не замечая, что заведующая отделением и старшая акушерка давятся от смеха над этим её «не в том смысле «да». – Они говорили, мол, как так можно, как их только земля носит, волчица своего щенка не выкинет, пока не выкормит, не подрастит, ну и всё такое прочее. Нет-нет, они добрые, хорошие женщины, Надежда Капитоновна и Зинаида Никитична. Просто я ту девочку видела, а они нет. В жизни же всякое случиться может. Всякое и со всяким. Мало ли какие обстоятельства могут быть у человека. Человек же он, всё-таки, не волк…
– Да, к сожалению! – утёрла выступившие от смеха слёзы Маргарита Андреевна. – К сожалению, Леночка, человек именно что всё-таки не волк. И в чём-то «старые калоши» правы. Кроме того, что вслух при родильнице свистели на рабочие темы. То есть нарушали врачебную этику и деонтологию.
– Ох, Марго! – прихлебнула остывший кофе Татьяна Георгиевна. – Не сыпь мне соль на слизистые. Я пока, дай бог, тьфу-тьфу-тьфу, от «грязного халата» избавилась. Но и до этих доберусь.
– До тебя, Тань, как бы раньше не добрались. Будет ещё какая-нибудь Леночка свистеть по телефону, а две «старые калоши» между собой за чайком будут обсуждать, мол, ай какая нехорошая девочка лежит в палате номер три! И ВИЧ у неё положительный, и гонококк в посеве густо заколосился. Нам суды нужны?
– Маргарита Андреевна! Я тебя прошу!.. Елена Александровна, так вы что спросить-то хотели?
– Я хотела спросить, Татьяна Георгиевна, а какой он вообще, тот мальчик, от которого отказывается эта… девушка? Я пошла к Владимиру Сергеевичу узнать, а он мне, мол, вы кто, родственница? Если не родственница, то и идите себе к своему малышу.
– Ельский своё дело знает! Хотя и говнюк! – констатировала Марго.
– Почему он… говнюк? – удивлённо посмотрела на Маргариту Андреевну учительница Леночка, взмахнув ресницами. – Все говорят, что он очень хороший доктор.
– Он не просто хороший, он прекрасный доктор, Елена Александровна! – сказала Татьяна Георгиевна, еле сдерживая смешинку.
– Да, доктор прекрасный. Отменный просто. Была бы младенцем – только у него бы лечилась! – подтвердила Марго. – А как человек – полное говно!
– Маргарита Андреевна! Вы сейчас тоже нарушаете эти самые этику с деонтологией! – нарочито строго сказала Мальцева. И обратившись к молоденькой учительнице, спросила: – Зачем вы интересовались состоянием ребёнка Егоровой, Елена Александровна?
– Потому что я, Татьяна Георгиевна, хочу этого ребёнка усыновить. Мы с мужем хотим. Мы с ним уже всё обсудили. И решили усыновить, даже если он не совсем здоров. Потому что это неправильно, что на свете есть дети, от которых отказались. Я не говорю, что их матери плохие, потому что у каждого свои причины. Я просто говорю, что сироты – это неправильно. И раз я оказалась с ней тогда в родзале одной и той же ночью и даже родили мы в одно и то же время, то, значит, я же не зря там и тогда оказалась.
– Ага, не зря. Ты там оказалась, потому что рожала, дубина! – язвительно прокомментировала восторженную речь учительницы Леночки Маргарита Андреевна.
– Это понятно! – нисколько не обижаясь на «дубину», щебетала Елена Александровна. – Но не только поэтому. Наши судьбы пересеклись, и этот мальчик, он же ни в чём не виноват…
– Сперматозоиды с яйцеклетками вообще вины не имут, – вставила Марго весьма ехидно.
– …и я вдруг совершенно ясно осознала, что у этого мальчика должны быть родители. И что этими родителями должны быть именно мы! У моей дочери будет брат. У моего сына будет сестра. И у обоих моих детей будут родители. Потому что никто – никто! – не должен оставаться без любви. И уж тем более без любви не должен оставаться крохотный беззащитный ребёнок. Особенно, если он оказался рядом с тобой! Я очень люблю детей. Пусть их у меня будет сразу двое! – чуть не экстатически завершила Леночка.
– Елена Александровна, у вас, часом, не синдром Иисуса Христа? – скептически уставилась на неё Маргарита Андреевна. – А то и вовсе, тьфу-тьфу-тьфу, послеродовый психоз? Чего вас так любовью накрыло-то? Мама ваша в курсе?
– Так, дамы! Все успокоились. Вы, Елена Александровна, идите пока в палату, ладно? Мы с Маргаритой Андреевной тут закончим, я к вам поднимусь, и мы поговорим. Если будет ещё не слишком поздно.
– Хорошо, Татьяна Георгиевна. Я вас буду ждать. Вы обязательно приходите, даже если поздно. Я твёрдо решила усыновить этого несчастного ребёнка.
Когда Елена Александровна вышла, Маргарита Андреевна только пальцем у виска покрутила. И подруги приступили к ревизии, обмениваясь репликами только по делу. Часа через три, когда всё было посчитано, пересчитано, сверено и перепроверено, Марго сказала Татьяне Георгиевне:
