— Нет, — ответил Даггар. — Это объясняет то, что ночью опять стало темно.
— Я не терплю ловушек, — сказал Другой, — и не люблю, когда со мной хитрят. Ты сделал глупость, когда пошел окольным путем. Счастье твое, что я — достаточно человек, и уже разделил с тобой хлеб.
— Может и так, — ответил Даггар спокойно. — Может быть я в тебе ошибся. А, может, ты попросту стал другим. Ладно, — сказал он, — будем считать, что я понял. Я хочу кое-что узнать…
— Что?
— Сколько нам осталось, Торкас?
— Меньше года для Рансалы и лет пять для всего мира.
— Теперь?
— Да. Барьер должен был дойти до вас дней через сто, теперь доберется дней через триста.
— Спасибо, — сказал Даггар. — Обреченному каждый день подарок. А если сделать сейчас то, что рассчитывал сделать Энрас?
— Дамба? Ерунда! Если эта дрянь выползет из воды, она мигом разогреет себя до плазмы. Тогда ваш счет пойдет не на годы, а на часы!
— Не понимаю, — сказал Даггар, — но это не важно, если с Белой Смертью можно бороться… и победить?
— Нет, — сказал Другой, — победить я не смогу. Поверь на слово, потому что объяснять бесполезно. Может быть, если меня не заставят скоро уйти — оттяну ваш срок на год или два. На большее не надейся.
— Я привык обходиться без надежды, — сказал Даггар с усмешкой. — Но я умею быть благодарным. Я сам, и все чем я владею…
— Ты не владеешь ничем, что могло бы мне пригодиться.
— А, может, этим владеет кто-то другой? Намекни и он недолго будет этим владеть!
Что-то томило его и все гнало куда-то. Опять он бродил по дворцу: огромные залы, лестницы, маленькие каморки, фрески, богатая утварь, вещи, которые он не мог бы назвать, пыль, забвение, запах грядущей смерти…
— Безымянный, — попросил он, — ты не уйдешь? Ты будешь со мной?
— Пока ты жив, мне некуда деться. Может и зря, но не я виноват.
— Ты — мой отец? — спросил и ждал в смущении и тревоге, и ему стало легче, когда Безымянный ответил:
— Нет. Я разминулся с Энрасом, — сказал ему Другой. — Я думаю, Энрас умер от пыток, и я пришел в опустевшее тело. Не думай об этом, — велел Другой. — Похоже, что мы с тобой поладим.
— Знаешь, — сказал он, — мне снятся чудные сны. Иногда огонь, а иногда человек без лица… Всегда мы деремся, и он всегда меня побеждает, но я всегда дерусь до конца. Или это был ты, а не я?
— Может быть, — ответил Другой. — А что?
— Я узнал. Вот сейчас, когда ты сражался с Белой Смертью… Это было совсем как в этих снах.
— Ну и что?
— Даггар удивлялся, что они еще живы… лишних семь лет. Потому, что ты был во мне?
— Может быть, — равнодушно ответил Другой, и Торкас подумал: ему все равно. Но ему не может быть все равно — разве он за этим вернулся?
— Выбрось глупости из головы! — приказал Другой. — Я в эти игры не играю, и тебе не дам. Это смерть — и скорая смерть…
— Я не боюсь смерти!
— Дурачок! Это для меня смерть только немного боли, и немного тьмы перед новой болью, для тебя смерть — это смерть. Ты мне нравишься, Торкас, — сказал Другой. — Слишком долго я был один, и мне приятно, что рядом со мной есть еще кто-то. Я не прочь немного продлить эту жизнь.
«Мама! — подумал Торкас. — Мама, дай мне слова, чтобы его убедить! Я совсем этого не хочу, но я унаследовал долг…»
Мальчика тянет в драку, лениво подумал он. Непросто будет его удержать. Смешно: я хочу удержаться от драки! Но в этот раз я не хочу умирать. «Почему я даю себя убивать? — хмуро подумал он. — Что будет, если теперь я не дам им себя убить?»
7. ЗАСАДА
Вот и все. Простились с Даггаром и Майдой. Простились со слугами — невидимками, которые вдруг обрели естество: один глубокий старик, двое — в тех же годах, что Даггар. Простились с Рансалою; грохнули за спиной ворота, и снова пылит заброшенная дорога, и серое небо вдали сливается с серой землей.
Расшумелись, подумал о спутниках Торкас, рады, что выбрались из Рансалы. А Тайд молчит и поглядывает с тревогой, и Другой затих, словно вовсе исчез, но он никуда не ушел, он где-то во мне, и от этого как-то увереннее и спокойнее. Все равно, как сильный отряд у тебя за спиной.
Через несколько я увижу маму, подумал он, и она сразу встала перед глазами. Девочка в черном со строгим и прекрасным лицом, и в глазах у нее тайна. А у Энраса не было Тайны, подумал он, почему же она его так любит? Я увижу маму, подумал он, и расскажу о Даггаре и Майде. А отец… что я должен сказать отцу? Я люблю отца и почитаю его, но мне не хочется говорить ему все…
Тишина стояла кругом — только топот дормов и звяканье сбруи. Давно уже скрылись из глаз башни Рансалы, и день наливался тяжестью и духотой. Тихий день, но внутри холодок тревоги. Острый тоненький холодок, как жало змеи.
Они ехали, день тянулся к закату, и тревога делалась все сильней.
— Что там? — спросил у Безымянного Торкас, но тот не ответил ему. И когда впереди показались люди, он тоже не дрогнул внутри. Он знает, что делает, подумал Торкас, а я не знаю, что делать мне.
Люди в серых плащах, но не горцы — другая повадка и иначе сидят в седлах. Их втрое больше, подумал Торкас, трое на одного, бывало хуже…
Миг — и вот мы готовы к бою. Тайд по левую руку, Кинкас — справа, остальные трое за нашими спинами. И когда они налетели на нас, мы привычно сомкнулись в круг мечей. Круг мечей, молчаливая доблесть Такемы; малое против большого — но мы стоим до конца, как стоят наши скалы.
Странный, безмолвный бой. Мы молчим, потому что наш клич — это лязг мечей о мечи, но молчат и они, только звон мечей о мечи, только хрип и стоны и редкие крики боли. Кто-то упал позади, но я не могу обернуться. Мы еще держим круг, нас мало, нас слишком мало, Я ошибся, подумал Торкас, надо было пробовать прорваться, вон, справа, подъезжает еще отряд.
Он свалил того, кто был перед ним, и достал того, кто напал на Тайда. Удар! Он еле успел прикрыться, отбил, ударил, снова ушел. Обманный выпад — и его меч яростно взвизгнул, сметая голову с плеч, но Кинкас охнул, упал — и круг мечей разомкнулся.
Он не успел почувствовать страх — Другой откинул его, как щенка; меч вдруг стал легким, словно тростинка, слишком легкий, подумал он, и больше он ничего не думал, он просто смотрел чужими глазами: не его это были уже глаза, не его это было теперь тело.
Так в сушь обходится с зарослями пожар.
Миг — и в руках у странника два меча, и то, что он делает с ними, непостижимо.
— Хей! — он врубается в самую гущу, а все остальные словно стоят, и вялые медленные удары ничем не могут ему повредить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
