место, – сказал он, выходя из автомобиля и подавая ей руку.
Маша соскочила на землю и увидела необыкновенно чудесный пейзаж. Они стояли на горе, у подножья которой раскинулось море.
Море было тихое, ласковое с белыми корабликами и чайками. А под ногами лежал зеленый травяной ковер с разбросанными полевыми цветами. А сверху небо, такое же голубое, как и море, и теплое весеннее солнце.
Маша подняла руки к небу:
– Боже, какая красота! – выкрикнула она.
А Микеле стоял рядом и любовался ею.
– Да, красота необычайная. Я очень люблю это место, и когда мне бывает плохо, я приезжаю сюда. Посидев на этой горе, вдохнув в себя силу моря и неба, я успокаиваюсь и продолжаю жить дальше.
Маша почувствовала в его голосе какую-то боль, какую-то необъяснимую печаль и безысходность.
Он потянул Машу за руку.
– Иди, посидим, смотри какая трава мягкая, как ковер.
И опять его рука обожгла ее. Она опустилась рядом.
– А попалась! – засмеялся он и нежно обняв, стал целовать ее губы, щеки, шею. Маша не заметила, когда он расстегнул кофточку, повалил на мягкую весеннюю траву и стал жадно целовать ее прелести. Он лежал на Маше такой большой и тяжелый, но как ей было приятно ощущать на себе этот вес. Микеле горячими и требовательными губами опускался все ниже. Кровь бурлила в Маше, но ее коммунистический ум все твердил:
«Нельзя, нельзя, нельзя!»
Маша вырвалась из его объятий, вскочила, застегивая, кофточку и закричала:
– Я не могу так под кустами, поехали! – и быстро пошла к машине.
– Не под кустами, а под солнцем, – улыбнулся Микеле.
Маша влезла в машину, он следом за нею, быстро откинул сиденье назад и опять его горячие поцелуи покрыли ее тело.
Его ласковый рот отыскал ее губы, язык влез в ее рот и стал выплясывать сумасшедший танец. Маша уже не могла, да и не хотела сопротивляться. Ее охватило одно огромное желание, от которого избавиться уже было невозможно. О, какое наслаждение! Какое блаженство. Машин коммунистический ум наконец-то замолчал, не устояв перед этой огненной страстью. Она стала одной трепетной птичкой. А он все ласкал и целовал, ласкал и целовал и шептал:
– Как ты прекрасна, сладенькая моя!
Восторг и нега переполняли Машу.
Немного полежав на спине, Микеле встал, вылез из машины и бросился в мягкую траву. Он был одет, в чем мама родила. Маша улыбнулась: «Вот эти беззастенчивые итальянцы!» Но увидев, что она тоже обнажена, махнула рукой:
– А ничего!
– Маша, иди, солнечные ванны примем, – позвал он.
Она схватила свой шарф, который раньше был у нее на шее, и завязала его на бедрах. Получилась голубая прозрачная юбочка, которая очаровательно прикрывала ее бедра.
– О, как ты сексуальна в этом наряде! – воскликнул Микеле. – Иди ко мне.
Он потянул ее за руку и повалил на себя.
– Как ты прекрасна! А глаза у тебя такие же зеленые, как эта трава.
– И у тебя тоже такие же зеленые-зеленые, прямо два изумруда.
Она смотрела ему в глаза и нежно гладила по его седеющим жестким волосам. Сейчас он выглядел совершенным красавцем. Его мужественное лицо с большим носом и пухлыми губами было полно неги и восторга. Его искристые глаза проникли в нее, и она опять почувствовала, как тепло наполняло ее. Странно, но впервые за свою жизнь Маша лежала с этим мужчиной обнаженной при ярком солнечном свете и ей совсем, ну ни капельки, не было стыдно.
Ей было хорошо, ей было так хорошо, как никогда ни с кем не было. Она почувствовала, что она жива и что жизнь, оказывается, необычайно чудесна.
Микеле ласкал ее, и опять в Маше зарождалось желание. Он перевернул ее на спину и стал покрывать все ее тело жаркими поцелуями.
– Люблю, люблю, люблю! – шептал он. Маше захотелось с неистовой силой целовать его горячо, нежно, как получится, но целовать, целовать, целовать бесконечно. Она вдруг почувствовала, что только этого мужчину она ждала всю жизнь, и она поняла, что она уже любит его.
«Нет, нет, это невозможно! Так не бывает», – думала она. Но страсть уже поглотила ее полностью и она уже не могла ни о чем думать.
Когда они лежали на траве и глубоко дышали от удовольствия, которое доставили друг другу, Маша поняла – вот оно ее счастье. Ей было так хорошо, так спокойно лежать на этом зеленом ковре и укрываться шелковым, голубым небесным одеялом. Думать ни о чем не хотелось, делать ничего не хотелось, а хотелось просто так лежать и лежать целую вечность, и смотреть на белые облака, которые даже подумать не могли, как на земле бывает жить прекрасно.
Маша посмотрела на часы и вскочила:
– Боже, через полчаса мой последний поезд.
Она побежала к машине и стала быстро натягивать на себя одежду. Когда они оделись, Микеле вытащил из бардачка машины бархатную коробочку.
– Что это? – спросила Маша, открывая ее.
Она увидела сережки, они были золотые и удивительно красивые.
– Какая прелесть! – воскликнула она и повисла у Микеле на шее, страстно целуя его.
– Боже, какая прелесть!
– А почему ты мне их сразу не подарил? – спросила она.
– А потому, что тогда ты была бы, ну как это сказать – зависимой от меня из-за этого подарка и не могла бы вести себя так естественно, как ты вела себя со мной. И если бы ты захотела мне отказать, то уже тебе было бы трудно это сделать.
– Психолог, – улыбнулась Маша и опять прильнула к нему.
Когда ехали на вокзал, Микеле сказал:
– Я приеду к тебе на следующий выходной, я уже не дождусь нашей встречи.
– Нет, нет ко мне нельзя, у меня муж и я с ним пока еще живу, – сказала Маша и добавила:
– Если хочешь, давай встретимся в Перуджи, этот город в полчасе езды от нашего.
– Хорошо, договорились, – согласился Микеле.
Он купил билет, и они еще десять минут ждали поезд. Они сели на скамью, что стояла в стороне, и потихоньку целовались. Маше было так хорошо и тепло с ним. Уезжать не хотелось, но он не оставлял ее. Он сказал:
– Мне в ночь на работу.
Когда Маша вошла в вагон и села у окна, Микеле все стоял и смотрел на нее. Он улыбался, а в глазах его Маша опять увидела тоску, какую-то отчаянную тоску и безнадежность. Но он улыбался Маше и махал на прощание рукой.
Маша послала ему воздушный последний поцелуй, и он скрылся из вида.
«Ах, как же не хочется уезжать! – думала она. –
