Впиваюсь в ее губы с такой силой, что рот снова наполняется кровью. Но похер. Сплетаемся с ней языками, и целуемся, как ненормальные. Без лишних церемоний, расстегиваю штаны, усаживаю Настьку верхом и, сдвинув ее трусики, прерываю поцелуй. Смачиваю пальцы слюной. Парой мазков по клитору, пытаюсь хоть немного подготовить, но терпения и выдержки не хватает. Толкаюсь в нее. Стараюсь вроде бы аккуратно, но она все равно морщится и со стоном, судорожно выдыхает.
Закрываю ей рот поцелуем и делаю еще один толчок, на этот раз сильнее, на всю длину. Настька вскрикивает, я и сам едва сдерживаю стон. Ее стенки обхватывают меня настолько плотно, что это просто какой-то п*здец.
Такая маленькая, такая тугая и горячая… у меня крышу рвет от кайфа. Не в силах сдерживаться, насаживаю ее на себя и в такт с членом трахаю гостеприимно-распахнутый рот языком. С каждым моим толчком Сластенка стонет все громче и протяжней, а между ног у нее становится мокрее.
Похоже, моей девочке нравится пожестче. Убедившись в этом, окончательно слетаю с катушек. Наматываю ее волосы на кулак и вдалбливаюсь в нее с такой силой, что она уже не просто стонет, а орет от удовольствия.
Потная, задыхающаяся, с задранным платьем и сдвинутыми в бок трусиками она заводит меня до сумасшествия. Провожу языком по ее шеи, втягиваю запах разгоряченного тела и едва не кончаю.
Вкусно. Охерительно вкусно. Хочу в нее еще глубже, сильнее. Проникаю под другим углом и, видимо, попадаю в ту самую, заветную точку. Настька широко распахивает глаза и задохнувшись, открывает рот в немом крике.
– Да, моя сладкая, кончай… – приговариваю, трахая ее так, чтобы четко попадать в ту же точку. Хватает всего лишь нескольких толчков, и Настька вытягивается струной от оргазма, сжимая член так, что кажется раздавит нахрен. От ее фрикций меня тоже накрывает, кончаю в нее со стоном и каким-то совершенно непередаваемым облегчением. Будто выплескиваю всю ярость, злость и нарастающие снежным комом проблемы.
Однако Настька не дает долго пребывать в блаженной неге, едва слышно, смущенно сообщает:
– Сереж, мне надо в аптеку, я после цикла совсем забыла про таблетки.
_____________________________________
(2) Гуинплен – главный герой романа В. Гюго "Человек, который смеется", ещё мальчиком умышленно изуродованный компрачикосами.
Глава 4
« А потом только и остается терпеть и уверять себя, что мучаемся не напрасно.»
К. Макколоу «Поющие в терновнике»
– А если все-таки забеременею? – выпив таблетку экстренной контрацепции, спрашиваю, когда Долгов выходит из душа.
– Ну, значит, будем рожать, – отзывается он без лишних раздумий. Так спокойно, словно речь не о ребенке, а о прогнозе погоды.
Нет, мне, конечно, как и всякой женщине, приятно, что мой мужчина готов взять на себя ответственность, но в нашем случае вполне вероятно, что вся ответственность будет сводится к деньгам и посещениям по выходным.
– Не уверена, что готова быть матерью, – возражаю тихо, представив себя в каком-нибудь шикарном доме, упрятанную вместе с ребёнком, словно в тюрьму и ожидающую, как свет в окошке, появления Долгова.
Впрочем, дело не только в этом, я действительно не готова.
Не готова быть матерью, которая ничего из себя не представляет и зависит от мужчины. Я хочу твёрдо стоять на ногах и быть уверенной, что смогу в одиночку защитить, обеспечить и дать своему малышу все то, чего не смогла дать мне моя мать. А потому прилетевший мне грубоватый ответ не вызывает возмущения.
– Тогда будь внимательней или подбери с врачом другой метод. В конце концов, это не шутки, а твоё здоровье. Я бы вообще поостерегся пить эту дрянь. Ты побочные эффекты читала? – кивает Долгов на упаковку таблеток в моих руках.
– Читала, но перспектива делать аборт пугает меня гораздо сильнее.
– Чего? Какой ещё на хрен аборт?! – моментально вспыхнув, а может, так и не остыв, повышает Серёжа голос и смотрит таким взглядом, что мне становится не по себе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Ну, а что ты предлагаешь? – смутившись, бормочу растерянно и едва слышно добавляю. – Быть матерью – одиночкой?
Долгов бледнеет от гнева, открывает рот, чтобы ответить что-то, судя по всему, резкое, но тут же с шумом выдыхает и холодно цедит:
– Я предлагаю тебе не накручивать на пустом месте – это, во-первых, а во-вторых, никаких абортов!
Взяв какие-то документы и телефон, он уходит в кабинет, я же, мягко говоря, обтекаю.
Таких безапелляционных заявочек я однозначно не ожидала. И хотя не уверена, что решилась бы на аборт, в любом случае считаю, что право решать, прежде всего, должно оставаться за мной. Вот только спорить и что-то доказывать нет ни сил, ни желания.
События сегодняшнего вечера высосали из меня все соки. Мне до сих пор не верится, что все произошедшее правда: что я действительно настолько потеряла разум от обиды и злости.
Сказать, что мне стыдно и я сожалею – не сказать ничего. Всегда осуждала и считала глупым столь вызывающее поведение, а теперь вот сама…
Что теперь будет? И насколько опасны последствия? Даже представить страшно. Долетающий из кабинета телефонный разговор на повышенных тонах только усиливает мою тревогу.
В таком подавленном состоянии отправляюсь в душ, чтобы хоть немного привести себя в чувство. Я все еще пьяна: голова кружится и меня ужасно тошнит. С каждой минутой тошнота накатывает все сильнее и сильнее. И когда, сняв пропахшее клубом платье, в нос ударяет отвратительный, терпкий запах, едва успеваю добежать до унитаза.
Падаю на колени и меня выворачивает с такой силой, что перед глазами все плывет. Не знаю, сколько продолжается этот ужас, но в какой-то момент взбесившийся желудок затихает, только легче отнюдь не становится. Меня трясёт, как припадочную, а внутри нестерпимо горит от желчи и чего-то такого, что сложно объяснить. Я просто чувствую всю неправильность происходящего, и мне до слез плохо.
Плохо от того, что натворила и ничего этим не добилась, кроме проблем. Плохо от того, что Долгов не слышит меня и даже не пытается услышать. Но хуже всего то, что завтра мы вернемся домой, и снова начнутся встречи украдкой, вранье, ревность и бесконечные мысли «Где он? С кем? Нужна – не нужна, любит- не любит?»…
Привалившись к холодной стене, плачу от безысходности и бессилия. Господи, неужели так будет всегда?!
Из душа выползаю совершенно разбитой и опустошенной. Сейчас бы лечь и уснуть, но я точно знаю, что без Серёжи не смогу. Это пугает. Мне страшно осознавать, какие странные черты принимает моя зависимость: ибо чем больше боли Долгов мне причиняет, тем острее я нуждаюсь в нем: в его ласке, тепле, понимании.
Настроившись на примирение и нормальный диалог, иду в кабинет. На часах уже четыре часа утра, пора бы закончить с делами. Но подойдя к двери, слышу, что Долгов продолжает с кем-то говорить по громкой связи. Разочарованно вздохнув, собираюсь уже уйти в спальню, как вдруг слышу фамилию отчима.
Моментально напрягаюсь и, не взирая на внутренний голос, предостерегающий не лезть в это болото, припадаю ухом к двери, чтобы тут же обомлеть от шока.
– Я считаю, что пора принимать жесткие меры и убирать его. Если начнут дальше копать, там не только подписи задним числом всплывут, но и… сам знаешь, а там суд и это встрянет в хорошую копеечку. Подумай об этом хорошенько, тянуть больше нельзя, – наставляет Долгова, судя по всему, сестра. Я же, замерев, с колотящимся сердцем жду ответа Серёжи.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Жесткие меры, говоришь, – тянет он задумчиво, и хмыкнув, повергает меня в ужас. – Можно, но не столь радикально. Убирать пока рано. Достаточно просто припугнуть. Начать можно с сыночка и дочери от первого брака.
– И что это даст?
– Что-что? Время, Зой. Нам самое главное – выиграть, как можно больше, времени. Я тут кое-что узнал, касательно его далеко идущих планов, это даст примерно месяц – полтора, а дальше да, надо действовать через семью, но очень осторожно, подозрения первым делом падут на нас, так что следов нельзя оставлять.
