И вот опять…
Клавдия подоила корову. Молока в ведерке литра два, не больше.
— С таких кормов не попьешь парного да холодненького, — сказала она Егору. — А дальше-то чё будет? Чё будет-то, Егор?
А что Егор? У Егора ответ наготове. Пушинкой слетел с крыльца, мелким бесом прошелся вокруг Клавдии. Лицо вмиг сделалось ласковое, доброе-предоброе, глаза полны сияния, азарта и восторга.
— Ехать надо, Клань. И все тут! — как о решенном говорит Басаров. — Дожжа не пойдут — загнется колхоз к едрене-фене. Как пить дать! А, Клань? Корову продать, избу на замок — и всем привет! Нет, ты слушай, слушай! У Егора, между протчим, все продумано и развешено, как в аптеке. Рванем чуть к северу и чуть к востоку. А, Клань? Между протчим, хорошо там. Ох, хорошо!
— Фигушку с маслом себе! — оборвала его Клавдия. — Мало один мотался — теперь и нас за собой. Да я чё, рехнулась?
Егор обиженно захлопал глазами, дернул губами, вроде готов заплакать. Но тут же лицо его опять сделалось строгим и решительным.
— Поговори у меня! — прикрикнул он и снова сел на крылечко. Покачивает головой и сердито глядит, как поднимается, играя, большое и тяжелое солнце.
Пока Клавдия провожала корову в табун, цедила молоко в узкогорлую кринку, споласкивала теплой водой подойник, Басаров будто дремал. Но стоило Клавдии уйти в летнюю избенку готовить завтрак, Егор Харитонович сразу нашел себе заделье. Озираясь на двери избенки, начал замерять складным метром ширину окон. «Я вас, между протчим, перед большим фактом поставлю», — усмехнулся он и подмигнул неизвестно кому.
Шмыгнув под навес, он воровски завозился там, выбирая доски из запаса, сготовленного на ремонт бани. Внимательно проверил остроту и развод ножовки. Хороша! Пила легко вошла в сухую древесину, густо брызнула под ноги желтыми опилками.
— Сама садик я садила, сама буду поливать, сама милого любила, сама буду забывать! — вполголоса напевал Егор Харитонович.
Клавдия нашла его, когда была раскромсана шестая по счету доска.
— Егорушка! — всплеснула она руками и в изумлении выгнула брови. — Ты чё такое делаешь, Егорушка? Доски пилишь?
— Нет, семечки грызу! — буркнул он, не оборачиваясь. — Ты иди, Клань, занимайся своим делом… Ну, чего вылупилась, чего? Доски как доски… Между протчим, не люблю я, Клань, как ты смотришь. Тоже мне, прокурор нашлась. Кышь отсюда!
Знает Егор Харитонович, что активная оборона самая крепкая. Поэтому напустил на лицо зверское выражение, задергал худыми плечами, прокуренными зубами скрежетнул. Но минуло, видать, времечко, когда Клавдия подчинялась даже единому слову. Ревела, конечно, не без этого, но чтобы воспротивиться… А тут подошла, молчком отняла ножовку и спрятала за спину. Еще и с улыбочкой. Легонькая такая, но ехидная улыбочка, когда лицо делается неподвижно-строгим, а губы чуть открываются. Тут не понять: или весело засмеется, или злое слово на кончике языка держит.
— Зря расстарался, Егорушка… Доски-то какие добрые были, — вздохнула Клавдия. — Вот глупый человек!
— А как же! Конешно, здря. Егор — он кто? Опять же дурал?. Но шалишь, между протчим! — он погрозил кривым пальцем. — У Егора голова с ба-альшим понятием! Дай-ка пилу, некогда мне рассусоливать!
— Разевай рот шире, — ответила на это Клавдия.
Егор к ней, она — скок в бок. И начались во дворе догонялки. Более резвая Клавдия отбежит и ждет. Пока Егор, поддергивая штаны, подскочил — ее уже ветром сдуло. Скоро такая игра надоела Басарову. Закраснел, засопел.
— Отдай пилу, в бога-мать! — заорал он пронзительно и заполошно. — Не греши, Кланька!
Егор Харитонович схватил попавший под руку кусок доски, запустил в Клавдию. Попасть не попал, но та только и ждала момента. Завела во весь звонкий голос — сразу все в доме поднялось. Выскочил Пашка, следом двойняшки Леночка и Верочка, за ними пятилеток Шурка, последним переполз порог голопузый Витька. Малышня сразу реветь, а Павел с ходу поймал идущего впритруску отца, и тот, успев только крякнуть, покатился по земле.
— Ты чего это делаешь, паршивец? — удивился Егор Харитонович. — На отца руку подымать? В бога-крестителя!
Тут только опомнилась Клавдия. Доигралась! — ругнула она себя. Подскочила к Егору, присела на корточки, погладила колючую щеку.
— Не ушибся, Егорушка?
Егор Харитонович рычал и закатывал глаза.
— Мы же понарошке, — сказала Клавдия сыну.
— Чего там понарошке! — ломким баском проворчал Пашка. Он взял отца за шиворот, потянул — Подымайся, нечего притворяться.
Постанывая, будто разбился насмерть, Егор Харитонович встал. Ему бы тут же засмеяться, а он напустился на сына:
— Это с отцом так говоришь? Ну-ка, подь сюды!
— Была нужда! — Пашка тряхнул кудлатой головой. Руки в брюки и пошел со двора.
— Нехорошо ты с ним, Егорушка, — плаксиво заговорила Клавдия. — Парню в армию скоро, а ты кричишь, как на маленького.
— Поучи! — огрызнулся Егор Харитонович и опять заорал: — Пашка, вернись! Мать-перемать! Вернись, кому сказано! — окончательно распалился Басаров, мягко затопал, замахал руками. — В обчем, так… Даю на сборы нынешний день до вечера. Все! Расходись, кина не будет, киньщик заболел.
Говорит и косит глаз на Клавдию: какая у нее реакция на такое заявление. Никакой реакции. Стоит очень даже спокойно, руки на груди сложены. Да еще усмехается!
— Прижми хвост и сиди, — ответила она. — Чё забесился? Надысь в конторе слышала: никому из колхоза теперь хода не будет. Решенье вышло такое насчет бродячего народа. Вроде тебя.
— Бреши больше! — Егор Харитонович хохотнул. — Я законы вдоль-поперек знаю, между протчим… Ишь, боговы племянники. Я вот прямо счас иду к председателю. Из горла документы выну!
И пошел бы, но тут вернулся Пашка. Вразвалочку, не вынимая рук из карманов, надвигается на отца, сверлит недобрым жгучим взглядом, кожа на скулах сделалась белая-белая.
— Но-но! Не балуй! — Егор Харитонович попятился. — Кому сказано!
— Ты вот чего, батя, — небрежно так говорит Пашка. — Раз пятки зачесались — дуй и не оглядывайся. Нам и тут хорошо.
— Во как! — Егор Харитонович в растерянности озирается по сторонам: все ли на месте в этом мире, не сдвинулось ли что. — Интересно девки пляшут!
2
Владения председателя хомутовского колхоза «Новый путь» Глазкова простираются неровным треугольником, вершина которого обращена к райцентру, а основание сдвинуто в глухомань, напичканную чистыми и заболоченными озерами и озерками, березовыми и осиновыми колками. Хомутово стоит как раз в центре треугольника, в лесах прячется еще одна деревенька — Максимов хутор.
В хозяйстве Глазкова под шесть тысяч гектаров пашни, многочисленные гурты дойного и мясного скота, машинный двор полон техники самого разного назначения.
Мнения в районе об Алексее Глазкове противоречивые, как всегда бывает, если человек вдруг оказался на виду и за ним начинают следить пристально и придирчиво. Одни восхищаются энергией Глазкова, мгновенной реакцией на новое, его хваткой, довольно крутым характером и делают из этого естественный вывод, что в совокупности положительные качества помогли молодому председателю быстро вывести колхоз в первую тройку хозяйств Уваловского района. Другие же уверенно считают Глазкова обыкновенным делягой, нарушителем писаных и неписаных законов, но которому все сходит с рук как любимчику первого секретаря райкома Дубова. А раз попал в любимчики, то от этого и все остальное идет на пользу «Нового пути»: для милого дружка и сережку из ушка. Да любой в таком положении, азартно рассуждают руководители средних возможностей, да любой, когда позволено снимать пенки со всего, что дается району, удивит показателями роста, эффективностью, продуктивностью и прочим. Третьи, которые не вашим и не нашим, многозначительно и отвлеченно, с некоторой загадочностью, говорят о том, что и не такие, как Глазков, рога ломали. Чем выше, дескать, забираются, тем стремительнее падают. Мы же воздержимся от столь категорических оценок и будем следовать старому правилу: поживем — увидим…
С наступлением тепла каждое утро у Глазкова начинается одинаково. Просыпается в пять по зову будильника. Можно бы полежать, уставившись в потолок, но нет. Нахлынут ненужные и большей частью пустяковые мысли, которые любят являться утром, когда человек расслаблен и податлив. Лучше сразу вскочить и во двор, крутнуться на турнике, поиграть гирей-пудовкой, пробежаться узким проулком до озера и с ходу врезаться в воду, расколоть ее стеклянно-тяжелую гладь.
Ольга еще спит. Но вот он включил бритву, и она недовольно завозилась, прячет голову под одеяло.
Завтракает он молоком с пряниками: привычка со студенчества. Ольга такой привычкой довольна, не надо вставать и готовить.
