Я убрала ключ обратно в конверт. И подумала, что уберу его в шкаф. Вместе с записками от Тоби, русским чайником и кассетами с «Реквиемом». И еще подумала, что, скорее всего, никогда не пойду смотреть на портрет. Хотя твердой уверенности у меня не было.
Грета допила горячий шоколад, процедила сквозь зубы:
— Ладно, как скажешь, — взяла свой конвертик и вышла из кухни, даже не взглянув в мою сторону.
После ужина, когда все давно позабыли про ту газету, я потихонечку вытащила страницу со статьей про солдата, больного СПИДом. Перечитала статью еще раз и возненавидела этого человека. Как можно быть таким эгоистом?! С таким человеком я никогда бы не поехала на электричке. И никогда не взяла бы у него крендель.
Я сложила газетную страницу, сунула ее в конверт и написала на нем адрес Финна и имя Тоби. Спустилась в гостиную, чтобы взять марку из ящика письменного стола. Вернулась к себе и наклеила марку на конверт. Я могла бы отослать его прямо так, но я сделала по-другому. Я написала обратный адрес и свое имя в верхнем левом углу. Мне хотелось, чтобы Тоби знал, что письмо — от меня.
Ответ пришел через несколько дней. Обычно я прихожу домой самой первой и раньше всех вижу почту, но Тоби об этом не знал и поэтому очень тщательно замаскировал свое письмо. Он взял большой плотный конверт и напечатал обратный адрес на машинке, причем отправителем указал «Лигу юных сокольничих». Это заставило меня улыбнуться, но лишь на секунду. Потому что потом до меня дошло, что это значит. Получается, Финн рассказал Тоби о моей тайной страсти к соколиной охоте. Сперва я подумала, что это какая-то рекламная рассылка, но мое имя и адрес были написаны от руки. Внутри было несколько чистых листов, сложенных пополам, — чтобы на ощупь казалось, что в конверте лежит много всего, — и одна коротенькая записка.
«Дорогая Джун,
все было не так. Честное слово. Надеюсь, это что-то изменит.
Тоби».
25
Когда Финн в первый раз привел меня в «Клойстерс», он показал мне одну статую. Деву Марию, вырезанную из березовой древесины. С очень простым — можно даже сказать, невзрачным — лицом. У нее удивительное выражение: она не то чтобы печальна, но и не улыбается. Скульптор изобразил ее сидящей, но все равно видно, какая у нее плотная, крепкая фигура. На коленях у нее лежит что-то похожее на куклу, на ее собственную миниатюрную копию. Только это не кукла, а младенец Иисус, и Мария держит его двумя руками, как обычно держат книгу. Первое, что бросается в глаза: у Иисуса нет головы. Из шеи торчит только тонкая щепка. Иисус держит книгу, а Мария глядит на тебя, словно не замечая, что у ее ребенка отсутствует голова. Или, возможно, она все знает и с вызовом смотрит на мир: кто посмеет об этом упомянуть? Или, может быть, этот тяжелый, суровый взгляд говорит о том, что она уже знает, какая судьба уготована ее сыну.
Мы с Финном стояли перед этой статуей уже, наверное, в сотый раз и слушали шум дождя, целовавшего каменную мостовую внутреннего двора замка.
— Я бы хотел написать портрет, — сказал Финн. — Твой портрет. Тебя вместе с Гретой. Вас обеих.
— Почему?
— Просто так. Вы сейчас в таком возрасте… самом правильном для портрета. И потом, я уже очень давно никого не писал. — Он наклонил голову набок и прищурился, глядя на статую.
— Тринадцать лет — самый правильный возраст для портрета?
— Конечно. — Финн повернулся ко мне. — Краткий миг перед тем, как ты ускользнешь в свою взрослую жизнь.
— А как же быть с Гретой?
Финн рассмеялся.
— Ну, я попробую перехватить ее раньше. До того, как она ускользнет окончательно.
На самом деле мне не хотелось, чтобы кто-то — пусть даже Финн — писал мой портрет. Хотя я была совершенно уверена, что уж Финн-то напишет отличный портрет. Но все равно не смогла ничего возразить.
— А сколько времени это займет? — спросила я.
— Это зависит от многих причин.
— Каких, например?
Финн опять обернулся к статуе Девы Марии и указал на нее пальцем.
— Как ты думаешь, сколько времени ушло на нее?
Я не знала. Резьба была не особенно тонкой, а местами — так и грубоватой. Она была безыскусной и даже наивной, но в то же время в ней ощущалась какая-то скрытая сила. Лицо Марии притягивало к себе взгляд. Хотелось смотреть на него бесконечно. Такую скульптуру могли изготовить буквально за день. А могли и за год.
Я пожала плечами.
— Вот именно, — сказал Финн. — Пока не приступишь, понять невозможно.
— Да, наверное… Но я даже не знаю…
— Пожалуйста, Крокодил. Дай мне сделать тебе подарок. Тебе и Грете. — Финн посмотрел на меня так печально, как умел смотреть только он, когда ему это было зачем-то нужно. И он назвал меня Крокодилом, что всегда вызывало у меня улыбку. — Давай посидим во дворе, — предложил он. — У меня есть две банки холодного чая. Посидим. Ты подумаешь.
В тот день Финн был в таком замечательном настроении! Знаете, как бывает радостно и хорошо, когда ты наконец сложишь гигантский пазл, состоящий из тысяч крошечных кусочков, которые кажутся совершенно одинаковыми. В тот день глаза Финна лучились как раз такой радостью.
— Хорошо, — сказала я. — Ты иди, я догоню.
Я еще пару минут постояла перед статуей, глядя на безголового Иисуса и размышляя о том, где сейчас может быть его голова. Она вообще сохранилась? Или ее уже нет? И вот интересно: а что сказали бы Мария с Иисусом, если бы их спросили, хотят ли они превращаться в произведения искусства? Мне почему-то казалось, что им бы не слишком понравилась эта идея. Превратиться в произведение искусства — это как заразиться тяжелой болезнью. Вот ты был человеком, а вот превратился в объект: тебя обсуждают, анализируют, строят догадки. Мне не хотелось, чтобы люди таращились на меня и пытались понять, о чем я думаю. Вот эта девочка, которая покрупнее. Та, которая с косами. Вполне очевидно, что она влюблена в художника. Как это трогательно. И как грустно. Нет, спасибо. Такой радости мне не надо.
26
В следующий раз, когда я увидела Тоби, он ждал меня прямо у школы. Сидел на багажнике той же маленькой синей машины, на которой приезжал на похороны и которая — как я только теперь поняла — раньше все время стояла у дома Финна. Я всегда думала, что это машина Финна. Потому что он иногда спускался к ней и брал из багажника разные вещи, например холст или зеленый плащ.
Увидев меня, Тоби спрыгнул с багажника и принялся махать руками как ненормальный. Как будто он — жертва кораблекрушения на необитаемом острове или что-то типа того. У меня по спине побежали мурашки. Я понимала, что это неправильно, но мне все равно было волнительно и приятно, что Тоби приехал меня искать.
День был ясный и солнечный, хоть и морозный. Только что прозвенел звонок с последнего урока, и ребята уже выходили из школы на улицу. Я было подумала: а не пойти ли мне в другую сторону? Но поняла, что надо остановить Тоби. Чтобы он прекратил мне махать. Мне не хотелось даже думать о том, что будет, если Грета увидит, как Тоби машет мне, словно мы с ним — лучшие друзья. Я быстро оглядела себя, проверяя, как я одета: сапоги, подаренные Финном (хорошо), длинная юбка из черного вельвета (в общем, нормально, хотя тут есть сомнения) и темно-бордовый свитер, который, по мнению мамы, велик мне на три-четыре размера (хорошо). Еще раз оглядевшись по сторонам, я направилась к синей машине, старательно делая вид, что я просто так тут гуляю.
Когда я подошла, Тоби схватил меня за обе руки, как будто мы с ним брат и сестра, которые потерялись сто лет назад, а теперь вдруг нашлись.
— Джун, это чудо. Я уже отчаялся тебя найти, — сказал он. — Давай садись.
Я стояла рядом с машиной и не знала, что делать. Умом-то я понимала, что не стоит садиться в машину с человеком, которого я совершенно не знала, но сердце подсказывало иначе: А вдруг там валяется оброненный карандаш, или коробочка из-под лакричных конфет, или один-единственный светлый волосок? Вдруг там остался один-единственный атом воздуха, которым дышал Финн?
Я по-прежнему стояла столбом, а Тоби уже сел за руль. Перегнулся через переднее сиденье и открыл дверь с пассажирской стороны — открыл для меня. Я оглянулась через плечо. На школьном дворе было полно детей, но никто вроде бы не смотрел в мою сторону. Никому не было до меня дела. И я села в машину.
Внутри пахло сигаретным дымом и ягодами. Ненатуральной клубникой. Потому что Тоби жевал клубничную жвачку. Он был в тесном твидовом пиджаке, явно ему маловатом. А под пиджак надел зеленую футболку с узором из крупных кактусов, нарисованных вручную. Я сразу же поняла, кто разрисовывал эту футболку. Конечно, Финн — кто же еще? Наверное, я таращилась на нее слишком долго, потому что Тоби поплотнее запахнул пиджак на груди. Потом улыбнулся мне робкой, но в то же время лукавой улыбкой и сказал:
