Арнольд Силверсливз оставался компаньоном в фирме «Гриндер и Уотсон» и только недавно ушел на покой. Его деяния на ниве машиностроения снискали уважение. И все-таки проекты, в которые он втягивал фирму, по странной причине не приносили большого дохода. Он выбирал их, исходя либо из технической сложности, либо из личного перфекционизма в ущерб доходности. Задолго до его ухода от дел партнеры в разговорах с ним выказывали легкое нетерпение. Что до подъема по социальной лестнице, то он об этом просто никогда не задумывался. Семья уважаемая, обеспеченная – чего еще желать?
Но голова у него, как признавали все партнеры, была золотая – лучшая в Лондоне. И нет сомнений, что именно поэтому он получил аванс от богатого американского джентльмена, чье присутствие в доме за неделю до Рождества повергло в трепет Эстер Силверсливз.
Вынашивая планы об улучшении человечества или хотя бы лондонцев, Арнольд Силверсливз наслаждался новшествами, которыми многие из них уже пользовались. Когда в конце пятидесятых парламент наконец принял решение о полной перестройке лондонской канализации, подряд достался не его фирме, а выдающемуся архитектору Базалгетту. Естественно, Силверсливз тотчас же предложил этому великому человеку свои чертежи существовавшей системы, и тот сопоставлял их с собственными. «Я нахожу ваши планы безупречными во всех отношениях», – великодушно похвалил он Силверсливза. Возникшая в итоге набережная Темзы, тянувшаяся ныне по осушенному берегу над новыми стоками от Вестминстера до Блэкфрайерса, радовала почтенного инженера, как если бы он сам на ней заработал. А еще его пригласили в качестве консультанта на строительство другого гигантского сооружения на Темзе. Две массивные башни Тауэрского моста одели в камень и декорировали в возвышенном викторианском готическом стиле в гармонии с лондонским Тауэром и в подражание зданию парламента. «Но камень – это только видимость, – ликующе сказал Силверсливз жене. – Внутри находятся здоровенный каркас и огромный механизм – целиком стальные». То были могучие крылья – пара массивных стальных частей, которые в поднятом состоянии пропускали крупные суда, и к ним он приложил руку в качестве советника инженера Бэрри. Напарник последнего – Брюнель – призвал его снова для проверки сложных математических расчетов для системы поддержки и управления двумя стофутовыми пролетами. Но главные восторги он припас для нового проекта, аванс за который получил от американца.
– Это откроет путь в будущее! – взволнованно говорил он жене.
Мечта о лондонской подземке, не покидавшая его никогда, частично сбылась. Для паровозов уже создали систему глубоких шахт и туннелей, оборудованных вентиляционными ходами. Однако преобразовать ее в более сложную, в которой ныне нуждался Лондон, не удавалось – мешали жар, копоть и неизбежный снос многих зданий, рисковавших пострадать. «Но если углубиться футов на сорок, то можно спокойно построить целую сеть, – объяснял Силверсливз. – На глубине будет глина, она достаточно мягкая. Потом сделаем туннель. И по нему пустим поезд». Но было совершенно немыслимо гонять паровоз по глубоко проложенному туннелю. «Значит, – радостно заключал он, – это будут электрические поезда!»
Электричество. Для прогрессивного Арнольда Силверсливза оно было символом современной эпохи. Суон изобрел электрическую лампу еще в 1860 году, но электрическое освещение, украсившее набережную Темзы, появилось в Лондоне всего десять лет назад. Однако с тех пор прогресс наступал стремительно. В 1884 году пустили первые трамваи, которые начали вытеснять конные экипажи. А в нынешнем году глубоко под землей уже прокладывали туннель для электропоезда. Силверсливз успел построить собственный генератор и провести – к ужасу Эстер – электричество в дом. Он был полон энтузиазма.
– То будет чистый поезд, – обещал он жене. – И поразительно дешевый, если построить с умом. Любому работяге по карману.
Единственная трудность заключалась в отыскании смельчаков для строительства и обслуживания. Власти не тратились на подобные проекты, да и не имели таких средств. Туннель, как чуть ли не все в викторианской Англии, обещал стать коммерческим предприятием, но британские инвесторы пока еще осторожно относились к новейшей технологии. В отличие от американцев. И мистер Горэм Доггет в свое последнее посещение Лондона сошелся с Арнольдом Силверсливзом.
– В Чикаго электрические дороги себя оправдали, – сообщил он. – А Лондон – самый людный город в мире, остро нуждающийся в транспорте. Составьте мне разумную смету. Инвесторов я найду. У нас получится!
И выплатил первую часть гонорара наличными, при виде которых инженер растерянно заморгал.
Эстер Силверсливз ввергло в ажиотаж присутствие в ее доме мистера Горэма Доггета. Она обратилась за помощью к Пенни. Барникели, хоть и любили ее, сочли эти светские ухищрения обременительными. Буллы, неизменно приветливые, самоустранились. Но на почтенных Пенни всегда можно было положиться. Они привели и сына – подававшего надежды юношу из Сити, одетого так элегантно, что она осталась довольна. Джентльмен из Бостона счел их приемлемой компанией. Неплох был и стол: Арнольд предпочитал простую пищу, но она втайне пошла на немалую дерзость и заказала стряпухе пудинги. Прислуге дважды накрахмалили форму. Эстер беспокоило только одно, и, пока не подали утку, она все прикидывала, как поступить и стоит ли вообще об этом заговаривать.
– Моя девичья фамилия – Доггет, как ваша, – наконец решилась она.
– Неужели? Ваш отец был Доггет? Чем он занимался?
Женщина перехватила тревожный взгляд Гарриет Пенни, но подготовилась к этому.
– Он был инвестором, – сказала она, покраснев лишь самую малость.
– Видать, достойный человек! Мы прибыли на «Мейфлауэре», – сообщил мистер Горэм Доггет и снова переключил внимание на молодого Пенни, который заинтересовал его какими-то мыслями.
По мнению Эстер, бостонский гость был чуточку неучтив к ее гостям, но это окупалось удовольствием, с которым он общался с молодым поколением. Ее старший сын Мэтью с женой явно ходили в любимчиках. Мэтью был адвокатом в солидной конторе, и бостонец успел сообщить, что у него есть на примете хорошее дело. Что касалось юного Пенни, тот собирался распространить семейный страховой бизнес на совершенно новую область.
– Впервые в истории преуспевает не только средний класс, но и мелкие лавочники и даже опытные ремесленники; все они могут позволить себе страховку, – доложил он Доггету. – Конечно, полисы будут скромными, но их общее количество обещает быть колоссальным. В этом уже участвует «Пруденшл иншуренс компани», но хватит места и нам. – («Пенни иншуренс компани» недавно приняла младшего Силверсливза в качестве актуария.[77]) – Рассчитать количество, установить дешевые тарифы – и для нас не станет ничего невозможного, – заверил всех собравшихся Пенни.
– У вас обстоятельный, прогрессивно мыслящий сын, – шепнул бостонец Гарриет Пенни.
Но подлинную возможность блеснуть Эстер Силверсливз получила, когда подали десерт. Именно в этот момент мистер Горэм Доггет, окинув общество взглядом, небрежно осведомился:
– Известно ли здесь кому-нибудь о малом, которого зовут лорд Сент-Джеймс?
Еще бы ей не знать! Залившись краской от удовольствия блеснуть связями с высшим светом, Эстер заговорила:
– Надеюсь, вы не сочтете, что мы садимся не в свои сани… – Это вступление, которое она делала всякий раз, когда преисполнялась социальной значимостью, заставляло семейство Пенни украдкой морщиться, а Буллов – неизменно дистанцироваться. – Но я могу рассказать вам о графе решительно все. Он компаньон моего зятя по морской торговле.
– Вы говорите о судне?
– Да, о нем самом. Это клипер «Шарлотта Роуз». Они думают, что он обгонит даже «Катти Сарк»! – Она перешла на доверительный тон. – Граф столько поставил на эту гонку, что все его состояние, по-моему, зависит от моего зятя. Он, знаете ли, капитан.
И она просияла, победно взглянув на собравшихся и премного довольная собой, а мистер Горэм Доггет впал в глубокую задумчивость.
У Люси Доггет осталось мало времени. Если она хотела спасти девушку, ей следовало поторопиться.
В этом году Люси исполнилось семьдесят, но выглядела она старше – на доброе поколение, а вовсе не на десяток лет в сравнении с дочками Доггета. Часами просиживая за рабочим столом, она теперь порой давалась диву, что сделалось с ее жизнью.
Матери-одиночке приходилось несладко в Уайтчепеле. Иным бывало и хуже – по шесть-семь детей и безработный отец. Единственным выходом становились проституция и воровство, за которыми по пятам шли болезни и смерть. Для Люси, пытавшейся уберечь своего малыша от этой участи, жизнь превратилась в сплошную борьбу. Его отец тайком помогал все пять лет, что прожил, но после она осталась одна.
