ее тоже не слишком разбавил. В чай наверняка подмешали что-то еще – как иначе он мог обжечь глотку? Похоже, имбирь…
Я удостоверился в своем предположении, ощутив, как запылали внутренности. Впрочем, через секунду жар утих.
– Кто тебя научил пить залпом? Потягивай мелкими глоточками. – Словно родная бабушка, сотый раз повторявшая бросить острую палку – иначе выколешь глаз.
Я прислушался к совету и замолчал, размышляя над ее рассказом. Значит, она наблюдала, как я бился со змеем. Бился! С другого берега реки наше противостояние смотрелось настоящим сражением из старых легенд. Мне была известна и другая истина: я был жутко напуган и действовал в панике, к которой примешивались глубоко запрятанные в недрах мозга первобытные инстинкты выживания.
Так или иначе, Лаки, бабушка и лудильщик видели во мне человека, убившего Наг-лоха. Зачем спорить с их правдой? Она такова, какой мы ее себе представляем. Стоит ли мешать естественному ходу событий? В реальности все могло быть по-другому, да только каждый из нас помнит ровно то, что себе придумал.
Вот и получается, что мы невольно лжем и себе, и другим.
Но… как же история?
Запомнит ли она маленького напуганного Ари, вступившего в безнадежную битву со страшным речным чудовищем?
Ничего подобного… В памяти людей отложится герой, разрушивший гору одним-единственным словом и погубивший древнее божество. История сохранит великое сражение.
Истины она не помнит, записывая на своих страницах события так, как мы ей велим, то, что мы повторяем из раза в раз. Именно подобные рассказы и создадут ткань прошлого, пока кто-то не отважится сказать правду, а сделать это под силу далеко не каждому.
Лежа на тонком тюфячке, я хотел лишь знать, что именно видели участники драмы с другого берега реки. Об этом я их и спросил, отхлебнув еще лимонного чая.
– Я видела, как ты преследовал Наг-лоха. – Сияющая Лаки наклонилась над моим ложем. Ей явно не терпелось поведать о своих ощущениях. – Вы с приятелем ударили его в глаз и висели на копье, змей же пытался вас стряхнуть.
Она слегка задохнулась от непривычно многословного рассказа и все же продолжила:
– Наг-лох поволок вас в гору, и я уже ничего не могла разглядеть, зато слышала голоса сквозь рев бури. Ты приказал горе пасть. А потом… – Она замолчала, задумалась. – Эхо повторило твой крик, и гора рухнула.
Вот эту правду люди и запомнят. Правду Лаки…
Такова природа рождения историй. Истины в них немного: кто-то что-то знает, слышал, рассказал другим. Разумеется, отголоски подлинных событий в легендах, мифах и сказках есть, но все они порождены мечтами, детскими фантазиями, верой в великие дела и удачу.
Подобная вера – основная составляющая историй, сколько бы мы ни пытались себя убедить, что это не так.
А правда моей истории заключалась в следующем: я действительно обрушил гору, однако плетение тут было ни при чем. Огромную роль сыграла удача. И все же я повелел горе упасть – и она упала.
Я убил Наг-лоха и погреб Ампур подо льдом и снегом.
Никто не вспомнит об Ашура, об алом огне и о красном дыме. В легендах не будет упоминаний о кровоточащих камнях и разбитых в щепу домах.
Зато все будут говорить о змее и мальчике, убившем его в холодных северных далях, на пике мира.
Я улыбнулся, дослушав рассказ Лаки, и решил, что заслужил право на долгий сон до самого возвращения.
* * *
Патар снова привез нас в Вольти, и к этому времени самые серьезные мои повреждения зажили. Не могу сказать, что я совсем поправился, однако горло лимонный чай точно восстановил. Из бесформенной, покрытой синяками массы, которая не ощущала своего тела, я превратился в жалкое подобие человека, и все же мои чувства восстановились.
Зазвенели струны мандолины, и из-за дверцы фургона донесся голос Ради. Должен признать, в Ашраме я не слишком задумывался о его таланте, однако сейчас музыка и стихи друга меня покорили.
Его голос был глубоким и звучным, а каждая пропетая фраза – легкой и жизнерадостной. Мелодия вибрировала в моем теле, словно струна на музыкальном инструменте. Каждая нота – горячий вздох любовника на шее любимой, поцелуй, тронувший не губы и не язык, но самую душу.
Песня удалялась, а с ней и обращающийся к Ради голос Патара. Похоже, оба спрыгнули с фургона и направились в деревню. Я сильно сомневался, что смогу за ними последовать, и все же скинул с себя одеяло. Каждая клеточка тела пульсировала от боли.
Лаки слегка толкнула меня в грудь, пытаясь вновь уложить в постель, однако я покачал головой:
– Я в порядке.
Увы, сказать можно что угодно, но любопытство было сильнее меня. Мне хотелось знать, куда собрались эти двое.
Бабушка положила руку на плечо Лаки:
– Мужчины так же упорны, как барсуки, дорогая, только еще более упрямы и склонны к гневу. Нет смысла им указывать, что они должны делать, а от чего воздержаться. Мудрая женщина позволит мужчине поступать по своему разумению, зато всегда окажется рядом, если он потерпит крах. Давай-ка мы лучше составим ему компанию и не дадим упасть по дороге, иначе наш герой раскроит себе голову. Лучше так, чем оставить его метаться в тесном фургоне.
Я сердито зыркнул в их сторону:
– Все со мной нормально. Не надо заговаривать мне зубы.
Лаки вздохнула и убрала руку:
– Джи, бабушка. Ты права. Я ему помогу. Пройдемся и, может, заодно найдем лекарства, которые облегчат его страдания.
Бабушка кивнула:
– А еще неплохо бы купить сладостей. Я бы тоже не отказалась. Понимаешь, если поить его горьким чаем, он будет исходить желчью. Иногда мужчине надо сахарку дать – глядишь, он и смягчится.
Я прожег их сердитым взглядом, однако никто моего раздражения не заметил – или не стал обращать внимания.
Лаки прошла в заднюю часть фургона и открыла дверцу. Бабушка подала мне посох. Впервые я осознал, почему некоторые плетущие называют его клюкой. Похоже, именно в этом качестве он мне сегодня и послужит. Женщины помогли мне выбраться на площадку за дверцей, и я оценил расстояние до земли. Не так уж и высоко – точно меньше моего роста. Пустяки.
Лаки с бабушкой слезли и встали, вытянув ко мне руки, однако я отмахнулся и лихо спрыгнул. Приземлившись, покачнулся, колени отчего-то подогнулись, и я грохнулся лицом в сугроб.
В первый миг я даже испытал наслаждение от прохлады. Холодный снег приглушил боль, а встряска от падения слегка очистила ум. Затем в груди закипел гнев, тело полыхнуло жаром – того и гляди растопит
