— Поддерживать и всячески помогать. Вот вам мое последнее слово, — еще более торжественно заявил Плаксин.
— Да, ничего себе времечко, — горько улыбнувшись, заметил Нестер. Однако, сделав вид, что он занят, больше говорить не стал и тут же вышел в кухню.
На Плаксина бросился Трофим:
— Теперь мы будем считать так, как сказал Паскаль:
«Назови мне своих друзей, и я скажу, кто ты». Недаром рабочие говорят, что ты снюхался с управляющим. Нам, как видно, остается еще добавить: и не только с ним, а со всей черной сворой, обитающей на нашем заводе. Смотри, Василий Ефимович, как бы тебе не пришлось об этом по жалеть.
Плаксин зло уставился на Трофима, но тот как ни в чем не бывало начал рассказывать гостям такие уморительные истории, что вскоре все присутствующие, в том числе и лесничий, захохотали.
Хорошенько насмешив гостей, Трофим подошел к лесничему.
— В самом деле, Василий Ефимович, на что нам вся эта возня с революцией? Проживем мы и без нее. Конечно, про живем! Жили же до этого.
— Вот только другие могут нас не спросить. Дело-то такое, общенародное. Что же тогда, бежать?
— Куда? — не вникая по-настоящему в смысл вопроса, громко спросил Плаксин.
— Да куда же больше? В Англию. Они у нас живут неплохо. Должны же добро помнить. Вы лесничий, я начальник шахты. Сколько Уркварт благодаря нашим стараниям денег нажил? Неужели он не даст нам угла в своем доме? Дом, говорят, у него порядочный.
— Нужны вы ему в Англии, как в Петровку варежки, — вставил вернувшийся в столовую Нестер.
— Как это так? — запротестовал Трофим. — Отец наш родной, и вдруг мы ему не нужны! Кто поверит! Да он нам целую комнату уступит. Думаете, много? Это же пустяки- пзамен родины.
— Дешевенько родину продаете, — заметил Трофиму Нестер. Но тот, многозначительно улыбнувшись, замолчал. Лесничему пришлось закончить разговор одному.
— А на что такая родина нужна? — все еще не поняв цели подстроенного Трофимом разговора, спросил лесничий. — Мне с голодранцами не по пути, я и уеду.
— Но в самой-то Англии тебе делать ведь нечего. Там, как известно, и англичанам места не хватает, — не унимался Нестер.
— Что же прикажете делать? — разводя руками, спросил Плаксин. — Пойти в компанию к голодранцам? Помогать им разрушать все, что для меня свято, встать на нечестный путь? Но я не могу сделать этого, понимаете вы, не могу, — переходя на визг, закричал Плаксин.
Трофим и Нестер были довольны. Наконец-то этот мерзавец разоблачен.
В центре, у стола, блестя опьяневшими глазами, сидел бухгалтер. Его окружили женщины.
— Скажи, Петрович, — хитро улыбаясь, спрашивала Татьяна Ивановна, — удастся нам у тебя на свадьбе погулять или век бобылем будешь? Неужели нет человека, который мог бы тебе понравиться?
— Ну, теперь начнется сказка про белого бычка, — с досадой махнул рукой Калашников.
— Вам пора знать, Татьяна Ивановна, — дергая левым плечом, важно ответил бухгалтер, — что меня нельзя равнять со всеми. У меня есть своя собственная философия. Философия совершенно свободной и ни от кого, ни от чего не зависимой личности…
Сделав паузу, он высокомерно добавил:
— Я сам себе и сам для себя. Все, что стесняет человека, в том числе и жена, для меня неприемлемо. — По лицу бухгалтера прошла нервная судорога, глаза сузились и стали холодными. — Культ личности превыше всего, вот мой девиз, — отрывисто гнусавил он. — Вы, конечно, сейчас же спросите, а как семья? Как строить другие отношения? Например, производственные. Семья-это предрассудок, устаревший метод закабаления одного человека другим, — он презрительно сжал свои тонкие, злые губы. Затем это презрительное выражение лица сменилось глупой улыбкой. — Мы, я, — поправился бухгалтер, — хочу, чтобы на земле все было подчинено требованиям личности. Когда это будет достигнуто, тогда наступит полная гармония и настоящее счастье.
— А как же с историческим материализмом, за который вы когда-то ратовали? — с плохо скрываемым чувством раздражения спросил Нестер.
— Это никому не нужно, — ответил бухгалтер. — Я не признаю никаких закономерностей, поскольку они противоречат основной идее совершенно свободного общества.
Бесцветные глаза бухгалтера забегали. Встретясь с упорным взглядом Калашникова, апологет свободной личности опустил глаза.
Инженер был взволнован. Он встал, вытащил из кармана часы и тут же сердито сунул их обратно. Однако заговорил он спокойно, медленно:
— Сколько же чепухи нагородили нам эти господа сегодня! Целую книгу можно было бы написать и озаглавить ее «Бестолковщина», а еще лучше «Глупость». Может быть, я тоже не скажу ничего дельного, но я решительно заявляю, что меня до глубины души возмущает то, что здесь говорилось. Особенно глупым, мне кажется, было выступление последнего оратора…
…Бухгалтер заерзал на стуле, пытаясь что-то сказать, но Калашников резко прервал его:
— «Свободный паразит»! — вот подлинное определение этих идей. Это идея — не видеть ничего дальше собственного носа.
— Оскорбление! — закричал бухгалтер. — Как вы смеете? — Но его никто не слушал.
— На что надеются эти люди? — кивая на бухгалтера, гневно спросил Калашников. — Они просто-напросто считают, что на их век хватит. — А дальше хоть трава не расти. Им лишь бы пропеть, а там пусть и не рассветает.
— Твое — мое, ваше — наше, — вставил Трофим.
— Культ этих людей, — продолжал Калашников, — хаос и неразбериха. Но мы должны решительно отвергнуть эту гибельную «теорию». Нужно стремиться к другому — к организованному, производительному труду, к умному использованию наших богатств. В мире ведь нет ни одного государства, имеющего такую обширную территорию, и нигде нет таких богатств, как у нас, в России. А где вы найдете таких прекрасных тружеников, как наши русские люди? И вот такая махина, как наше государство, к великому сожалению, в технике равняется мошке. Это наша первая беда. Вторая беда-иностранцы, Напустили их сюда полным-полно, отдали им свои богатства: заводы, фабрики, леса, людей! Ну, а им сам бог велел, ведут себя, как завоеватели, нос задирают. А народ задыхается, мечется, ищет выхода… Интеллигенция чего только не выдумывает-и все впустую. Указывает на власть, как на основное зло, а в этом ли только дело? Власть у нас, действительно, плоховата, и ее нужно улучшить. Это бесспорно, но главное все-таки не это-Главное — это технический прогресс и культура.
Высказав эту заветную мысль, Василий Дмитриевич облегченно вздохнул и обвел глазами присутствующих, как бы спрашивая: слушали вы меня или нет? А если слушали, то разделяете ли мои мысли?
— Вы, наверное, хотите знать мое отношение к революции? — чувствуя необходимость говорить еще, продолжал Калашников. — Да, я тоже стою за революцию, но не пустую, а за революцию умственного и технического прогресса, за культуру. Я буду стоять за любое дело, если оно способствует развитию техники, умножает народное богатство и укрепляет нашу родину. В этом должна быть цель жизни каждого из нас…
К Калашникову подошел Нестер.
— Мне неясно одно, Василий Дмитриевич, — сказал он тихим, грустным голосом. — Я хочу спросить у вас, как вы считаете, кто виновен в нашем отставании? Случайно это или нет?
Калашников задумался.
— Наверное, не случайно. Откровенно говоря, я и сам еще не нашел окончательного ответа на этот вопрос. — Василий Дмитриевич улыбнулся.
Воспользовавшись затишьем, к столу незаметно подошел механик паровозного депо. Разгладив широкую бороду, он значительно кашлянул и вытянул вперед обе руки.
— Вот что хотели мы сделать с буржуазией, — сжимая кулаки, сказал он и обвел взглядом присутствующих. — А теперь видим, что ошиблись. Поторопились, значит. Ну, что же, давайте перестраиваться, выход искать. — Он помолчал и, косясь в сторону хозяина, добавил: — Свободолюбивые создания никогда не прячутся в подполье. Мы должны создать массовую партию и найти широкую основу для соглашений с предпринимателями. Работать открыто, вот…
Заметив, что его никто не слушает, механик умолк и незаметно отошел от стола.
С места поднялся Трофим Папахин.
— К сожалению, — начал он, глядя на Калашникова, — и вы, Василий Дмитриевич, не сказали главного, то есть того, что волнует сейчас всех мыслящих людей. Ваше мнение о техническом прогрессе и культуре совершенно правильно. Вы верно, замечательно почистили анархистов и других горе-теоретиков, сбивающих наш народ с правильного пути. Но, уважая вас, я хотел бы также отметить вашу ошибку. В самом деле: можем ли мы серьезно думать о развитии культуры и технических знаний, не искоренив причин, мешающих этому развитию? Тем более, можно ли рассчитывать на серьезное развитие одного из очень важных элементов социализма — кооперации, в условиях царского самодержавия?
