В конце концов это лучший выход из создавшегося положения. Какое мне дело до чьих–то интриг! Приняв это решение, я почувствовал, что на душе у меня стало легко.
После обеда ко мне зашел Небылицын. Лицо его было обветрено, руки красны — он только что сменился с вахты.
— Здравствуйте, профессор, — сказал он смущенно, оглядывая каюту. Увидев мой чемодан, он спросил: — Уже собрались?
— Да, — ответил я.
— Зря, — сказал он, присаживаясь. — Зря уходите, профессор, — повторил он. — Мне давно хотелось поговорить с вами, но я как–то не находил подходящего момента. Вам что–нибудь говорил обо мне капитан Кирибеев?.. Я имею в виду нехорошее.
Я отрицательно покачал головой.
— Как! — воскликнул он. — Неужели ничего не говорил?!
— Нет, ничего!
Он вздохнул и, глядя куда–то мимо меня, спросил:
— Вы думаете, что уходите из–за Кнудсена?
— Не знаю, да, по правде говоря, меня это мало интересует.
— Нет, профессор, — сказал Небылицын, сощурив глаза и как–то весь подобравшись, — нет, — повторял он. — Кнудсен тут ни при чем. Это капитан хочет от вас избавиться. Я слышал, как он говорил о вас: «Мальчишка считает себя ученым, а у самого молоко на губах не обсохло». И Кнудсена он не любит. Не понимаю, почему он так относится к норвежцу. Олаф Кнудсен — лучший в мире гарпунер. Если бы капитан Кирибеев был хорош с Кнудсеном, как бы мы работали! Вы молчите?.. Не согласны со мной?
Я не ответил, хотя и не был с ним согласен. Мне не хотелось спорить. Я не видел в этом никакого смысла: переубедить его нельзя, а ругаться ни к чему. В душе я считал, что неправильно поступаю, но мне хотелось понять, что за человек штурман Небылицын, за что его третирует капитан Кирибеев.
Я решил дать ему выговориться.
— Конечно, — продолжал он, — как же вам соглашаться со мной! Капитан Кирибеев — герой… Он сильный, смелый, властный, вам нравятся такие люди… Не правда ли? А герой ли он, если разобраться серьезно? Позер… Мы же с вами не женщины, чтобы перед нами так рисоваться. Скажите — зачем нужно капитану концы сращивать, медяшку драить? Это ложный демократизм, профессор! Капитан — единоначальник. Он должен не панибратствовать с командой, а держать ее в руках. А что делает капитан Кирибеев? Он с командой курит из одного кисета, песни поет… Место капитана — мостик.
— За что вы на него так сердиты? — спросил я.
— Сердит? — сказал Небылицын. — Нет, я просто не уважаю его. Он некультурен; ему ничего не стоит обидеть человека. Он ведет себя, как боцман с какой–нибудь шаланды… Скажите — что он хочет от Кнудсена? Не знаете? А я знаю… Он хочет, чтобы Кнудсен соревновался с Хенсеном — гарпунером «Вихря». Ну, не смешно ли это? Какое там соревнование?! Кнудсен — иностранный специалист. Надо уважать таких людей. Кирибеев же придирается. Он хочет сам встать к пушке, а Кнудсен его не пускает. И правильно делает. В мире нет почти ни одной гарпунной пушки, у которой не стоял бы норвежец!.. Даже на английском флотинге «Балена» все гарпунеры — норвежцы. Вы же не станете, профессор, отрицать, что англичане, как говорится, божьей милостью первостатейные моряки. А японцы? А голландцы? У них тоже все гарпунеры норвежцы!
— Позвольте, штурман, — сказал я, — но что же тут такого, если капитан Кирибеев хочет, чтобы китобои работали быстрее, чтобы у наших пушек, на наших китобойцах стояли наши советские гарпунеры? Иностранные–то специалисты дорого обходятся… Им же золотом нужно платить… Разве случайно, что большинство наших предприятий, где работали раньше иностранные специалисты, давно освободилось от них? Я ничего плохого не вижу в действиях Кирибеева.
Не отвечая на мой вопрос, Небылицын сказал:
— А разве англичане и японцы железом платят?.. Не в этом дело, профессор.
— А в чем?
— А в том, что пока у нас нет своих гарпунеров, надо проявлять терпимость к иностранным специалистам.
— Терпимость? — переспросил я. — Да откуда у вас, молодого специалиста, такая, с позволения сказать, философия? Если вы так рассуждаете, значит, тысячу раз прав капитан: у нас должны быть свои гарпунеры.
— Нет, профессор! Если бы я командовал «Тайфуном», я не стал бы себя так вести. Нет! И должен вам сказать, капитан–директор флотилии Плужник не поддержит Кирибеева.
— Почему?
— Да потому, что у нас есть план. Нам некогда возиться с обучением гарпунеров. Ну какой из капитана Кирибеева гарпунер? Или, может быть, вы думаете, что из Чубенко или Жилина получатся гарпунеры?
— А почему бы и нет? — сказал я.
Он помолчал. Вынул из кармана кителя серебряный портсигар с выпуклым изображением русалки и некоторое время не раскрывал его. Затем сдвинул брови и, глядя куда–то в пол, достал сигарету и долго разминал ее. Руки у него заметно дрожали.
Спички гасли.
Он глубоко вздохнул.
— Эх, профессор, — сказал он, — вы здесь новый человек, многого не знаете… Известно ли вам, например, что для того, чтобы стать гарпунером, надо десять лет учиться? А капитан Кирибеев хочет чуть ли не за один сезон подготовить людей. Разве это серьезно? Как вы думаете? Я лично полагаю, что это очковтирательство. Конечно, капитан Кирибеев от своего не отступится, он же упрямый, бык! Но так у него ничего не выйдет.
— Вы просто не любите его, — заметил я, — и… извините меня, завидуете ему.
Небылицын покраснел и сказал заикаясь:
— Я?! Завидую? Нет, профессор! А вы вот ослепли. Вы не видите, что он презирает вас…
Штурман не договорил и вышел из каюты, хлопнув дверью.
Когда шаги его затихли, я с горечью подумал: «Ну вот, еще один человек против меня».
Я вспомнил свой разговор с Жилиным и Чубенко, который состоялся всего несколько дней назад. Было уже близко к полуночи. Прогуливаясь перед сном, я встретился на палубе с Жилиным. Он стоял у борта и курил. Не помню, о чем он спросил меня, я ответил. Он еще что–то спросил, и мы разговорились. Затем к нам подошел Чубенко. Поговорили, вспомнили профессора Вериго—Катковского, а потом и туман, помешавший началу нашей охоты.
Жилин сказал:
— Хорошо, что на судно вернулся капитан Кирибеев. Теперь он тут все поломает.
Я спросил, что же тут нужно ломать.
На мой вопрос ответил Чубенко.
— А все, — сказал он, — все ломать надо… Три года назад Степан Петрович начал с нами изучать гарпунную пушку, а профессор Вериго—Катковский читал лекции по биологии китов; словом, учеба шла на полный ход. Особенно много мы занимались, когда возвращались с промысла в Приморск; Кнудсен уезжал к себе на родину в отпуск, а мы с капитаном и механиком разбирали и собирали пушку. Но когда капитан Кирибеев уехал в Ленинград и китобойцем стал командовать штурман Небылицын, все прахом пошло. Он отменил учебу, а Кнудсен за версту никого не подпускал к пушке. Когда он у пушки, заметили вы, как он колдует? То чекель ближе к дулу передвинет, то обратно к лапам гарпуна. То начнет выкидывать какие–то манипуляции с прицельной линейкой, то еще что–нибудь… Он думает — мы лопоухие и ничего не видим. Стоит у пушки, как шаман. И все норовит спиной к нам устроиться… Чужой он нам человек. А штурман в нем души не чает.
— Штурман у него в боковом кармане, как карандаш, — подтвердил Жилин. — Что хочет гарпунер, то и делает. Сколько раз я видел, как он разложит карту на коленях н ползает по ней глазами, как таракан по стенке… Это у него своя, секретная карта: он на ней планктонные поля отмечает, течения, скопления китов, рунный ход рыбы.
— А на нас орал, как американец на негров, — сказал Чубенко. — Теперь нет, теперь капитана боится. Штурман, наверное, вам уже жаловался, да вы не очень–то его слушайте, — перешел на шепот боцман. — Ему тут, на флотилии, делать–то нечего, вот только капитан–директор почему–то поддерживает.
— Капитан–директором надо было назначить нашего Кирибеева, — сказал Жилин, — он бы тут всех в божью веру привел…
Я попробовал объяснить себе, каким образом и откуда появляются в наше время люди типа штурмана Небылицына.
Кто такой Небылицын? К его анкете не придерется ни один отдел кадров. Родители его (отец — телеграфист и мать — домашняя хозяйка) погибли в японской контрразведке во время американо–японской оккупации Дальнего Востока. Небылицын воспитывался в детском доме, потом учился в Приморском мореходном училище. Плавал стажером на пароходе «Ильич» на линии Приморск — Петропавловск–на–Камчатке. Вместе с Плужником совершил переход из Ленинграда в Приморск на китобойной флотилии «Аян» в качестве третьего помощника на китобойце. Плужник хорошо знал отца Небылицына по партизанскому отряду и считал своим долгом проявлять заботу о сыне погибшего товарища.
Я не знаю, что любит Небылицын, кто его товарищи, каковы его вкусы и стремления. Знаю только, что он всегда щеголяет в отменно сшитой морской тужурке, пуговицы которой блестят, как огни океанского парохода, и карманы его набиты различными заграничными безделушками. Однако это только факты, а не объяснение их. Что же сформировало мировоззрение штурмана Небылицына? Неужели его не коснулись события последних лет, ну хотя бы такие, как пуск новых заводов в Горьком, Челябинске, Горловке, война в Испании… Да мало ли событий произошло за последние годы — с тех пор как он, безусый юнец, после окончания мореходного училища вступил в жизнь. Почему капитан Кирибеев, человек старшего поколения, весь охвачен идеей созидания, идеей большого, самоотверженного труда, а штурман Небылицын видит в труде не его глубокую сущность, а лишь внешний эффект? В чем тут дело?
