— Чудеса, профессор? — сказал капитан Кирибеев. — Здесь еще не то можно встретить! Вернетесь в Москву, начнете рассказывать — не поверят. А?
Я сказал, что мне непонятно это явление: как же так, кругом туман, а тут чисто? Кирибеев запалил трубку и, жадно затянувшись (почти весь переход в тумане он не курил, а только грыз мундштук), сказал:
— Вы слышали, профессор, что–нибудь о «глазе бури»?
— Нет, — сказал я.
— «Глазом бури» называют центр вращающегося циклона. Непонятно?.. Представьте себе такую картину, когда небо и вода перестают отличаться друг от друга, когда все кругом кипит и бушует, словно в аду кромешном, а в середине этого ада — тишина и спокойствие… Вот эта область затишья и называется центром вращающегося циклона, или «глазом бури». Понятно?
Я кивнул.
— Ну вот, — продолжал Кирибеев, — а сейчас мы, очевидно, попали в «глаз тумана».
— Да, — сказал я, — понятно, а поверить трудно. Но что ж мы будем здесь делать? Стоять и ждать погоды?
— Нет, профессор. Ждать не в моей натуре.
— Но здесь же нет китов, — сказал я.
— А я и не собираюсь бить китов там, где их нет. Но учиться бить китов можно и здесь! Я все искал случая, и вот он сам пришел.
— Как?
— Увидите… Конечно, будет скандал. Но нам ли волков бояться?
— А почему скандал?
— Потерпите, потом узнаете. А сейчас пойдемте перекусим.
Спускаясь по ступенькам трапа, он неожиданно остановился и спросил:
— Слышите, профессор, какая тишина? Словно в кратере потухшего вулкана. Вы любите тишину? А я нет! Тишина — конец жизни. Я люблю действие, а действие — враг тишины. После обеда мы устроим тут такой сабантуй — горы задрожат, вода закипит! Кое–кому это не понравится, например Плужнику, вашему «друку» Кнудсену, штурману Небылицыну, он сразу же донесет на «Аян». Кстати, как вам понравился наш капитан–директор?
Я пожал плечами. Капитан–директор показался мне человеком, в котором превосходно уживались сытая энергия и наигранный пафос. Он не любил слушать других, но испытывал явное удовольствие от своей собственной речи. Когда говорил, устремлял взгляд вверх. На мягких подушечках–щеках появлялся склеротический румянец. Перебирая связку ключей, он произносил: «партия поручила мне», «раз цека не принял решение по этому вопросу, нам нечего рассуждать», «наше дело выполнять, а не выдумывать» и так далее.
Когда в кают–компании заходил разговор о международных событиях, о сложной и трудной, требующей большого терпения и выдержки работе наших дипломатов, Плужник говорил:
«Эх, в наше время этого цирлиха–манирлиха не было. Мы смокинги да цилиндры не надевали, «бонжур–пардоны» не говорили, а в ушанке да в полушубке гранатой разговаривали…»
Когда кто–нибудь во время обеда в кают–компании «Аяна» жаловался, что на стол подаются очень тяжелые, тупые ножи и вилки и безобразные, неуклюжие тарелки, Плужник поднимал голову и, глядя поверх стола, укоризненно замечал:
«Вот вилочку требуете изящную, да тарелочку звонкую, да ножичек острый, да чтобы салфеточки, да деликатесы разные… А в наше время — отварную картошечку на газеточке или там печеную, руки так и обжигает… А ее, родимую, крутой солью посыплешь, да с черствым хлебцем, да кипяточком запьешь!.. Как раскаленную сталь глотаешь! И ничего, жили. Да что там!.. Революцию, понимаете, ре–во–лю–цию делали, буржуев били, Советскую власть отстаивали! А вы — ложечки да вилочки!..»
Он жил прошлым. Оно заслоняло перед ним настоящее и будущее.
Ну что я мог сказать о нем нового капитану Кирибееву? Они — старые друзья и вместе с тем абсолютно разные люди по уму и по темпераменту. Плужник не понимал капитана Кирибеева.
«Норовист Степан, — говорил он, — горячая голова…«Все вперед лезет, а для чего?»
Он не понимал капитана Кирибеева не потому, что не хотел понять его, а потому, что, как мне кажется, не умел понять. Он невольно мешал ему — не потому, что хотел мешать, а потому, что не понимал, что мешает. Безусловно, честный, но недалекий человек — таким мне представлялся капитан–директор флотилии. Так я и сказал капитану Кирибееву.
Да, профессор, все это правда. Не умеет он вперед смотреть… Все назад оглядывается, вспоминает. Жить прошлым, оглядываться назад — значит идти задним ходом. А к цели нужно идти полным вперед… Задним ходом моряк пользуется лишь для маневров. А ведь был герой, партизан. Да он и сейчас не задумываясь умрет за Советскую власть. Но не понимает, что сейчас не умирать за Советскую власть надо, а жить для нее! Не понимает он новой жизни. Вот поэтому и будет мешать мне… Ну что же, а мы все равно будем делать свое дело.
Он на миг задумался, потом спросил:
— А помполит Каринцев?
Я сказал, что Каринцев — человек трезвого ума, с заглядом в будущее, но ему трудно обламывать Плужника. Кирибеев согласно кивнул головой.
— Вот на Каринцева я и рассчитываю. Да-а, такие вот дела, профессор. Ну что ж… А теперь, как говорят англичане, фул спид [7] на обед!
Он махнул рукой и сбежал с трапа.
22Бухта Сторож ничем не примечательна, кроме того, что в ней имеется якорная стоянка. Промысловые суда, застигнутые непогодой, могут зайти сюда и отстояться. Вероятно, она и в дальнейшем осталась бы ничем не примечательной, если бы туман не загнал сюда китобоев во главе с их смелым и решительным капитаном.
Я сидел у себя в каюте и заносил в дневник события сегодняшнего дня, когда выстрел из гарпунной пушки возвестил о начале «сабантуя».
Я вышел на палубу. Птицы, всполошенные выстрелом, с диким гвалтом кружились в воздухе. На воде, метрах примерно в пятнадцати от борта «Тайфуна», плавал какой–то длинный предмет, похожий на колоду, а вокруг него покачивалась вверх брюхом оглушенная рыба.
Капитан Кирибеев стоял на носовой площадке у гарпунной пушки, где, кроме него, хлопотали Чубенко и марсовый Жилин.
Капитан был оживлен; зажав трубку в кулаке, он что–то быстро говорил, указывая на бухту. У пушки стоял Чубенко. Широко расставив ноги, изогнувшись, держась за ручку пушки, он целился в ящик. Да, это был ящик, вернее, несколько сколоченных в длину ящиков, размалеванных грубой боцманской кистью под силуэт кита.
На палубе находился почти весь экипаж. Китобои вели между собой оживленный разговор. Тут же был и мой «друк» Олаф Кнудсен. Прислонившись спиной к двери каюты, он покуривал трубку. На нем были толстый свитер из гаруса, вязаная шапочка с помпоном, стеганые, на гагачьем пуху брюки и мягкие, на толстой каучуковой подошве, овчинные сапожки.
Я поднялся на переходной мостик. Увидев меня, капитан Кирибеев сказал:
— А, профессор!
Заметив, что я улыбаюсь, он спросил:
— Чего вы смеетесь? Думаете, тешимся, да? Баловством занимаемся? Щепки колем?.. А ну–ка, Жилин! Живо сбегайте к механику и штурману Небылицыну! Передайте, чтобы выбрали якорь и дали ход кораблю!
Жилин повернулся на каблуках и полетел выполнять приказание.
Не прошло и десяти минут, как Чубенко доложил, что якорь чист. Китобоец вздрогнул и пошел вперед. Кирибеев сам встал к пушке, которую Чубенко и Жилин успели уже зарядить. Гарпунная пушка — главное оружие китобоев, или, как говорят, «длинная рука китобоев», — сооружение довольно примитивное. Пушка заряжается с казенной части, а гарпун — прямо с дула, однако эта примитивность и создает трудность и сложность работы гарпунера: ведь он стреляет в кита прямой наводкой и часто «на качке», то есть во время волны.
Обучая Чубенко, Жилина и Макарова стрельбе по ящикам, капитан Кирибеев хотел приблизить учебу к условиям промысла. Но как это сделать? Ящик есть ящик, он при подходе китобойца не шарахается в сторону, не ныряет и не тащит за собой лини.
Встав у пушки, Кирибеев приказывает стоящему на мостике Небылицыну «полный вперед», затем «самый полный» и показывает рукой «лево руля». Китобоец описывает круг. Вызванная им волна покачивает мишень и корабль. Кирибеев, не сбавляя хода, — целится и стреляет. Гарпун вонзается в спину «кита».
— Кашалот с левого борта! — раздается голос Жилина из бочки.
Все бросаются к левому борту, но ничего, кроме разбитых ящиков, не обнаруживают.
— Молодец, Жилин! — кричит Кирибеев, поняв хитрость наблюдателя. А тот, поощренный похвалой капитана, снова провозглашает:
— Два фонтана с правого борта!
Благодаря догадливости «бочкаря», на китобойце создалась напряженная обстановка. Капитан Кирибеев подогрел настроение китобоев командой «право на борт» и бросился к пушке.
— Шевелись! — скомандовал он и, взявшись за ручку пушки, быстро прикинул на линейку мишень, затем нажал гашетку, и второй гарпун лег рядом с предыдущим. Китобои, пораженные меткостью капитана, закричали:
— Ура!
— Что вы кричите? Что тут, парад? Праздник?..
Кирибеев огляделся, подмигнул мне и крикнул:
— Жилин, к пушке! Макаров, в бочку!
Обжигая руки, Жилин быстро скатился по фордуну вниз, а Макаров побежал по вантам на марс.
