Александр Васильев часто останавливал отряд, а сам уходил вперед на разведку. По признакам, знакомым ему одному, по очертаниям кустарника, по преобладанию того или иного вида травы, по ее наклону он безошибочно угадывал сухие проходы среди болот и нужное направление.
Из одной такой разведки он вернулся промокший до витки: провалился в яму с холодной водой. Останавливаться на ночлег и разводить костер еще не пришло время, и Александр больше всего боялся, что из-за него может произойти непредвиденная задержка.
Вечером на привале он почувствовал озноб и не отходил от костра. Ночью разболелась голова, начался жар. Утром он поднялся наравне со всеми. Преодолевая слабость и стараясь скрыть ее от других, двинулся вперед. Стало как будто легче. Вскоре он вывел отряд к неширокой безымянной речке. Метрах в двухстах, на опушке низкорослого леса, над рекой стояла бревенчатая избушка, покрытая, подобно якутской юрте, шкурами. Избушка вдруг расплылась в глазах Александра, качнулась в одну сторону, потом в другую и начала переворачиваться. Подоспевшие товарищи подхватили Васильева на руки. Он был без сознания.
— В избу его! — распорядился Семенов.
Из избушки навстречу путникам вышел старик якут в заячьем малахае. У него было сухое, покрытое мелкой сеткой морщин лицо, вислые седые усы, жиденькая бородка; ввалившиеся глаза под седыми бровями смотрели не по-стариковски внимательно и остро.
— Мы к тебе в гости, отец. Пустишь? — с трудом подбирая якутские слова, сказал Федул Николаевич.
— Добро пожаловать, товарищи, — по-русски ответил старик.
Александра положили на широкую лавку, раздели. Его осмотрел фельдшер отряда.
— Жесточайшее воспаление легких, — сказал он.
— Сколько времени потребуется, чтобы поднять его на ноги? — спросил, Федул Николаевич.
— Недели две.
Начальник экспедиции помрачнел. Великанов взял его под руку, вывел на крыльцо.
— Надо искать какой-то выход, Федул Николаевич.
— Да, две недели мы ждать не можем. И как его угораздило заболеть?
Наступило молчание.
— Я вот о чем думаю, — заговорил наконец Великанов. — Не взять ли пока проводником старика? Вероятно, здешние места он знает неплохо.
— Так-то оно так, — в раздумье сказал Семенов, — но вы же понимаете, Владимир Иванович: мы избегаем брать в экспедицию случайных людей. Мы ищем алмазы.
Великанов улыбнулся.
— Что же, если у нас нет анкетных бланков, ничто не помешает нам устроить ему устную анкету.
Федул Николаевич сошел с крыльца, окинул взглядом избушку, словно ее внешний вид что-то мог сказать о характере, наклонностях и политических убеждениях хозяина.
— Ладно, — согласился он, — пойдемте устраивать анкету.
В избушке было тесно. Рабочие сидели прямо на полу (стол оказался мал, да и сидеть было не на чем), уплетали жаренную на рожнах рыбу, запивая ее чаем из почерневшего от времени чайника. Ели с аппетитом, похваливая кулинарные способности старого якута. Над глинобитной печкой сочилась паром мокрая обувь. Тепло, уютно казалось в избушке после ночевок под открытым небом.
Мефодий Трофимович, наливая четвертую кружку чая, обратился к хозяину:
— Спасибо за привет, дедушка! А мы ведь к амаке в гости наладились. Уж он-то, поди, не догадался бы нас хлебом-солью встретить. Давно тут живешь?
— Э-э, давно, — безучастно отозвался старик.
— Что же ты место такое неподходящее выбрал, болота кругом?
— В болотах дичи мною.
— Много и вся твоя. Верно? — поддакнул кто-го из рабочих. Все засмеялись.
— Выходит, ты, дедушка, вроде как хозяин здешних болот?
Едва заметная тень пробежала по лицу старика.
— Какой я хозяин? Ты пришел — тоже хозяин.
Семенов и Великанов сели к столу рядом со стариком.
— Давайте познакомимся, — сказал, протянув руку, Федул Николаевич. — Начальник экспедиции Семенов. А это ученый человек, академик Великанов.
— Павлов моя фамилия, — отозвался старик.
У Великанова дрогнуло лицо.
— Как вы сказали? Павлов?
— Так, начальник.
— А имя-отчество?
— Алексей Павлович.
— Жили на Большой Ботуобии?
— Жил.
— Батюшки, вот так встреча! Дорогой вы мой, вот не ожидал, не ожидал…
Они обнялись.
Старый академик почувствовал на глазах слезы, в горле першило. Далекой молодостью пахнуло на него. Весна 1910 года… Дорога на Мурбай… Каюр Дороппун… медвежье мясо… обширный двор старшины… путешествие на Чону…
— Дорогой вы мой… Живы! Я вот тоже еще попираю землю… Сколько лет прошло, боже мой!.. Как я вам рад!..
Павлов улыбался, большим пальцем вытирал уголки глаз.
— Я тоже рад, Владимир Иванович. Ты теперь большой начальник, во старая дружба, говорят, не ржавеет.
— Именно, именно, дорогой друг. Но как же я вас сразу не узнал?!
— Да ведь сколько годов прошло… Я тоже вот сплоховал.
Они стояли обнявшись, два старика, одни в новенькой телогрейке и огромных, похожих на ботфорты болотных сапогах, другой в синей ситцевой рубахе и мешковатых лосевых штанах. Окружившие их плотным кольцом рабочие улыбались задумчиво, словно каждый вспоминал свое.
На миг наступила тишина, и все услышали стон.
— Пришел в себя, — сказал фельдшер.
Владимир Иванович подошел к больному.
Александр увидел его, приподнялся, намереваясь встать, но тут же уронил голову на подушку. Лицо его пылало, дышал он учащенно, с хрипом. Разжал слипшиеся губы, слабо улыбнулся, сказал:
— Всю войну прошел, в болотах сутками лежал, через Днепр в ноябре переправлялся — сухого места не осталось. И даже насморка не подхватил. А тут… Черт знает что… — проговорил он, слаб» улыбнувшись.
Великанов положил руку ему на лоб.
— Лежите спокойно. Все будет хорошо.
— Как же теперь без меня?
— Об этом, товарищ Васильев, не беспокойтесь.
Через четверть часа Великанов, Семенов и Павлов уединились в тесном чуланчике, видимо служившем хозяину кладовой.
— У нас к вам, Алексей Павлович, важное дело, — начал Великанов. — Во-первых, хорошо ли вы знаете верховья Мархи?
— Как не звать! Тут что ни тропка, то я проложил. Кто лучше меня знает?
«Старик для экспедиции — находка, если, конечно, не хвастает», — подумал Семенов, а вслух сказал:
— Трудно все-то знать, одних речек да ручейков, поди-ка, больше сотни.
Старик усмехнулся снисходительно, как человек, услышавший лепет ребенка, и, не сходя с места, пошел перечислять ему все притоки, ущелья, сопки, пороги и водопады в радиусе пятидесяти-шестидесяти километров.
