Наконец он заснул или потерял сознание. Бекэ не сиделось на месте. Новые мысли, незнакомые ранее чувства не давали ему покоя. В мире идет жестокая борьба между богатыми и бедными, а он ничего до сих пор не знал, занимался охотой, продавал Павлову шкурки и думал, что так будет вечно. Неразумный старик Бекэ!.. Реки бегут с гор в долины и никогда не потекут вспять. Так и время. Оно идет и идет своим чередом, неповторимое, оно ломает людские привычки, меняет жизнь…
Бекэ зашел к сыну, чтобы поделиться своими мыслями, но Александр еще не вернулся с охоты. Тогда он рассказал снохе и маленькому внуку все, что услышал от Игнатьева. От себя он добавил, что не надо бояться большевиков, что это самые справедливые люди, каких он когда-либо видел. Сноха смотрела на него испуганно, вероятно гадая, не рехнулся ли старик. Бекэ с горечью вспомнил покойную Прасковью. Что и говорить, женщина была своенравная, строптивая, но в вопросах жизни ума ей было не занимать. Уж она-то сразу бы поняла всю правду, заключенную в словах догора Игнатьева.
На следующий день раненому стало лучше. Он съел лепешку и выпил чаю.
— Прости, догор, — сказал он со смущенной улыбкой. — Вчера ты сказал мне свое имя, ню я забыл его.
Бекэ назвал себя.
Игнатьев, откинувшись на подушку, долго и напряженно смотрел в потолок, словно силясь что-то припомнить.
— Бекэ… Бекэ… Ты знал купца Кокорева?
— Знал. Он скупал в наших местах пушнину. Давно, однако, дело было.
Игнатьев приподнял голову, возбужденно заблестели глаза.
— Скажи, Бекэ, а не ты ли нашел в тайге драгоценный камень алмаз?
— Я, догор Игнатьев.
Раненый улыбнулся широко, протянул Бекэ здоровую руку.
— Здравствуй еще раз, дружище! Ведь я знаю тебя лет двадцать.
— Ты ошибаешься, догор Игнатьев, — удивленно сказал Бекэ. — Я вижу тебя впервые. Может, ты спутал меня с другим Бекэ?
— Нет, брат, ни с кем я тебя не спутал. Двадцать лет назад, летом девятьсот третьего года я сопровождал петербургского ученого Великанова. Мы надеялись найти в тайге алмазы и очень хотели увидеть тебя. Нам о тебе рассказал Кокорев. Но мы не смогли добраться до Вилюя. Потом в России была революция, и меня сослали сюда, в Якутию. Значит, Великанов так и не приезжал к тебе?
— Нет, не приезжал.
— И ты не находил больше алмазов?
— Не находил, догор Игнатьев. Павлов долго искал, никому говорить не велел про них, но, видно, тоже не нашел.
— Никому не велел говорить? Ишь ты, сразу видно птицу по полету. Он хотел бы один пользоваться всеми богатствами тайги. Нет, не выйдет! Тайга, сокровища ее недр принадлежат всем людям, всему народу, не так ли, догор Бекэ?
«Так, так, догор Игнатьев, ты высказываешь мои мысли, мои думы. Ты русский, но, как настоящий якут-охотник, любишь тайгу. Я вижу тебя впервые, но почему ты стал как родной для меня?»
Так или примерно так хотелось сказать Бекэ в ответ, во он промолчал и только кивнул в знак согласия.
— Ты знаешь, догор Бекэ, за сколько Кокорев твой алмаз продал? За двести тысяч золотом. Представляешь, какие несметные богатства лежат, может быть, у нас под ногами? Придет время, мы найдем и используем их… У тебя есть внук, Бекэ. Ты хочешь, чтобы о» стал ученым человеком? Он будет ученым. Ты переселишься в хороший деревянный дом и будешь продавать пушнину не перекупщикам, а прямо государству, через фактории. Вы, охотники, заживете так, как и не снилось Павлову. Среди вас не будет бедняков, исчезнут голод и болезни. А когда откажут тебе глаза, когда руки не смогут держать ружье, ты заживешь спокойно, отдыхая от трудов. Так будет. Так будет скоро! Ты веришь мне, Бекэ?
— Верю, догор Игнатьев, — тихо отозвался старик. Он чувствовал, как на глаза его просятся слезы, и досадовал на себя: я мужчина, а веду себя, как слабая женщина. Но он звал, что дело не в слабости. Нет, еще крепка у него воля, сильны руки и ноги, верен глаз! Но вся жизнь была для него цепью непрерывных усилий, направленных на то, чтобы выжить. Выжить ему, жене, сыну… Вокруг лежали огромные богатства тайги, а у него умирали от недоедания и болезней дети. Он смутно чувствовал в этом какую-то несправедливость, он чувствовал, что так не должно быть. А как должно быть — он не знал. За терпение, за все невзгоды русский поп сулил райскую жизнь на том свете. Но вот пришел человек, живой обыкновенный человек — не ангел, и посулил райскую жизнь здесь, на земле. Самым удивительным в нем было то, что, несмотря на тяжелую рану, на слабость, на боль, должно быть, сильную боль, он не только не избегал разговоров с Бекэ, а, наоборот, сам начинал их. Он с таким жаром, с такой убежденностью объяснял, словно от того, убедит он Бекэ или нет, зависела судьба всего большевистского дела.
Он был не из тех, кто больше всего жалеет себя, этот человек. Он не просто обещал райскую жизнь, он пролил за нее кровь. И Бекэ верил ему.
— Так будет, — повторил Игнатьев. — Но помни, догор Бекэ, никто нам с тобой не подарит новую жизнь. Мы сами, слышишь, сами: ты, и я, и все бедняки охотники — должны переделать жизнь, потому что переделать ее можно только собственными руками. У нас, большевиков, есть хорошая песня. В ней поется:
Добьемся мы освобожденьяСвоею собственной рукой.
Ты понял меня, Бекэ?
— Понял, догор, и вот что я скажу. — Голос Бекэ звучал торжественно, наверное, впервые за всю жизнь говорил так старый охотник. — Твоих товарищей убили враги, ты лежишь больной и думаешь, что остался в тайге один. Нет, догор Игнатьев, ты не один! Бекэ готов следовать за тобой, куда велишь! Бекэ стар, но опытен.
Игнатьев порывисто сжал руку старика.
— Спасибо, товарищ Бекэ.
…Прошло около месяца. Игнатьев поправлялся, мог вставать с топчана, ходить. Он подружился с Александром, с его женой и маленьким сынишкой. Он много знал, этот русский большевик, умел интересно рассказывать, и по вечерам вся семья слушала его часами. Он говорил о людях, о далеких странах и городах, о борьбе за новую жизнь, о главном большевике — Ленине, и перед взорами неграмотных якутов, никогда ничего не видевших, кроме тайги, сопок и ближайших таежных речек, вставал огромный, кипящий страстями мир. Мир, в котором незнакомые им люди боролись за их будущее. Теперь уже ни сноха, ни сын не удивлялись его речам. А Бекэ этот месяц жил в таком состоянии, словно присутствовал на празднике. Ведь каждый разговор с Игнатьевым и был для него праздником. Думал ли он, что жизнь на закате дней сделает такой великий взлет, наградит его таким богатством мыслей и чувств? Десятилетиями заключенные в мирке ограниченных представлений, примитивных побуждений, мысли его словно вырвались на волю.
