Рядом с ним останавливается Франта Энгель:
— Сними вещмешок, Ярда, и давай положим его на машину.
Тот отмахивается: мол, солдат есть солдат.
— Ярда! — уже более настойчиво зовет его Франта, но он даже не оборачивается…
— За тем лесом противник? — спрашивает молодой автоматчик.
— Возможно, — лаконично отвечает Тонда Сохор. — Немцы идут на север, к Харькову.
— Значит, прямо на нас, пан поручик? — уточняет автоматчик.
— Не знаю, прямо или нет, но танков у них достаточно и продвигаются они по дороге. Все может случиться…
— Это нам понятно.
— Да, ребята, скоро бой. Командиров ко мне!
Приказ Сохора лаконичен: взводу автоматчиков вести пешую разведку впереди первой роты, которая следует во главе правой походной колонны в направлении деревни Миргород. Левая колонна идет в Артюховку.
Владя старается держаться рядом с Иркой Франком. Они делятся друг с другом махоркой и закуривают. Четверка солдат, шагающих за ними, тихонько обсуждает подробности какого-то романа, так внезапно оборвавшегося.
Навстречу везут раненых. Их измученные, заросшие лица производят тягостное впечатление.
— Как там дела?
— Плохо, — отвечает один из раненых.
Роты идут лесом на Тимченков. Издалека доносятся пулеметные очереди и артиллерийская канонада. Иногда все стихает. Время от времени попадаются советские солдаты, небритые, уставшие. Их немного, и они шагают куда-то на юго-восток. Говорят, это был стрелковый батальон, но теперь оставшихся в живых едва ли наберется с роту. Однако у них имеется две батареи 76-мм орудий.
Каждый раз, когда стрельба впереди усиливается, чехословацкие воины ждут, что появятся вражеские танки и завяжется встречный бой. Они имеют о нем представление только по учениям, проводившимся на полях между Бузулуком и Сухоречкой. Все больше дают о себе знать пройденные пешком четыреста пятьдесят километров. Солдаты не падают духом лишь потому, что надеются на скорый привал.
Стрельба немного стихает. Советский конный разведывательный дозор докладывает полковнику Свободе обстановку и исчезает. Новости неплохие: советская гвардейская часть остановила немецкие танки примерно в 20 километрах к югу. Какие населенные пункты расположены в 20 километрах отсюда? Тарановка, Мжа, Соколове… Чехословацким воинам почему-то кажется, что все это очень знакомые названия. Может, так оно и есть?
Марш окончен. Они выходят из леса и видят, как садится солнце. Прямо перед ними — широкая полоса застывшей реки, а за ней подковой вытянулось село с низкими хатами и церковью. Раздается команда «Окопаться!» — здесь будет проходить линия обороны.
Миловидная медсестра в ушанке, сдвинутой на ухо, накладывает в котелок снег, чтобы вскипятить чай.
Владя сразу же выбирает наблюдательный пункт — пару высоких сосен. Потом наскоро прощается с Иркой, который уходит с первой ротой в Соколове. Франтишек Энгель организует в одном из сохранившихся на левом берегу реки домов перевязочный пункт. Связисты тянут кабель к совхозу и далее к Артюховке, куда в составе второй роты ушли Бедржих Скала и Курт Вольф. Служба просвещения располагается в лесной сторожке, чтобы в спокойной обстановке подготовить номер батальонной газеты.
* * *
В Миргороде, на правом фланге обороны, тоже отрывают окопы. Прерывисто дыша, появляется Ярда Достал. С минуту он смотрит на заходящее солнце, потом сбрасывает вещмешок и, взяв в руки лом, присоединяется к товарищам. Земля промерзла как камень, и рыть окопы очень трудно. Лицо у Ярды быстро синеет — ему не хватает кислорода. К нему подходит солдат и без лишних слов забирает лом.
Солдата зовут Василий, в их роте он служит всего полгода, а родом он из Закарпатья. В тридцать девятом, чтобы не попасть в венгерскую армию, он, как многие из его друзей, решил бежать к русским. Когда он сказал об этом домашним, отец долго молчал, а младшие братья и сестры смотрели на него как на героя. Мать плакала. Потом она насушила ему полную сумку сухарей и собрала в дорогу. Василию в ту пору не было и шестнадцати.
Односельчанин Давид Вейс, узнав о готовящемся побеге, сунул ему на дорогу две плитки почти хорошего шоколада: только сверху он немного покрылся плесенью. У Давида было очень много детей, а сколько точно — никто в Ричке не знал, потому что дети у Вейса рождались и умирали ежегодно. «Давид, бежим с нами, — уговаривал Василий Вейса, — не то придут немцы и убьют тебя». Давид посмотрел на стайку детей, на озабоченную жену, которая правой рукой что-то вытирала, а левой держала у пышной груди самого младшего, сказал что-то о боге, которому лучше известно, что должно случиться, и отрицательно покачал головой. Как знать, может, Василий и встретит Давида, когда вернется домой…
Передохнув, Ярда Достал хочет взяться за лом, но Василий его не отдает:
— Поберегите силы, они вам еще пригодятся.
Обращаться к Досталу на «ты» Василий не решается, ведь он, говорят, был в Советской Армии офицером. А еще говорят, что он — коммунист. «Если все коммунисты такие же самоотверженные, как этот, с ними можно горы свернуть», — думает Василий, глядя, как Ярда хватает свободную лопату и начинает ею орудовать.
* * *
Командир батальона направляет Владю в Тарановку в отделение десатника Бродавки с задачей докладывать о том, что происходит на переднем крае. По дороге Владя ненадолго останавливается в Соколовской церкви, где доктор и медсестры развернули перевязочный пункт. Дальше его путь лежит вдоль линии обороны, расположенной на юго-западной окраине Соколова.
Оттуда доносится непрерывная пальба. Над горизонтом то и дело взлетают разноцветные ракеты. Видно, как вражеские штурмовики один за другим покидают строй и пикируют к земле. После их атак в небо вздымаются столбы черного дыма. Наконец самолеты исчезают и все вокруг затихает.
— Н-но! — подгоняет ездовой испуганного коня. — Не любит, чертяка, стрельбы, — объясняет он, как бы извиняясь за коня, и показывает кнутом на горящую Тарановку, скрывавшуюся ранее за косогором.
Владя согласно кивает. Сегодня или завтра он увидит нацистов, а может, и эсэсовцев. Но теперь он не безоружен, как то было в Праге и в Остраве в тридцать девятом…
Все, что он видит сейчас, напоминает большое полотно, на котором художник-баталист очень правдиво изобразил вечер после битвы. Тарановка горит. Крыши домов с грохотом обрушиваются в огонь. Со стороны железной дороги доносится вдруг крик женщины. Посреди дороги, идущей параллельно рельсам, громоздится перевернутая подвода. Под ней лицом к земле лежит убитый солдат. Его руки беспомощно раскинуты. Каска сдвинута на затылок, а штык винтовки будто нацелен на невидимого врага. О чем он думал в свой последний миг? Владя желает лишь одного: чтобы солдат не успел почувствовать жгучей боли. Он заслужил легкой смерти, а легкая смерть, как говорят, — мгновенная…
Еще несколько минут назад Владя ощущал то приятное напряжение, какое он испытывал когда-то перед ответственным заездом. Но теперь холодный страх перехватывает ему горло, и кажется, все вокруг качается. Чтобы преодолеть это ужасное чувство, он закрывает глаза, глубоко вздыхает, соскакивает с саней на дорогу и, пошатываясь, делает несколько шагов. Потом он останавливается, переводит дыхание и, взглянув в последний раз на убитого, уже твердой поступью следует за санями.
Какое-то отделение, вытянувшись гуськом, пробирается среди горящих руин. Навстречу на трех санях везут раненых. Один из раненых, громко чертыхаясь, прижимает ладонь к лицу. Его правая нога раздроблена у щиколотки. Из разорванного валенка торчат окровавленные обломки кости.
— Не горюй, Матвей, — утешает раненого товарищ, провожающий сани до поворота. — Доктора залатают, еще «барыню» танцевать будешь.
Последние сани останавливаются. Бойцы осторожно снимают мертвого солдата и кладут его рядом с убитыми артиллеристами.
А Владя продолжает шагать посередине дороги.
— Венгр? — спрашивает у него усатый сержант.
— Какой он тебе венгр?! — набрасывается на него товарищ. — Это один из тех, что сегодня пришли. Чехи они, солдаты, как и мы с тобой. Свои, понятно?
— Свои — это хорошо! Только попали они в самую заваруху.
Солдаты оборачиваются вслед Владе, и каждый старается громко с ним поздороваться или крикнуть что-нибудь ободряющее. Владя от этого «триумфального марша» готов сквозь землю провалиться. Собственно, чему он обязан всеобщим вниманием? Только тому, что он чех и прибыл сюда?
— Сколько вас? — спрашивают у него. — И все такие же молодые? Оружия у вас достаточно? Наше, говоришь? Командир кто? Свобода, говоришь? Ну так это же здорово! По-русски понимаешь? Вон там ваши…
И точно, навстречу Владе идет Бродавка с четырьмя парнями. А от церкви уже доносится раскатистое «Ура!». Солдаты мгновенно становятся серьезными:
