Поп спокойный был человек, набожный. Когда ругалась жена, он только молитву творил да вздыхал. В исключительных же случаях, сотворив молитву, осенял себя крестным знамением и смиренно говорил попадье: [- 117 -]
— Не ропщи на господа: по заслугам воздает вседержитель кажинной твари вселенския.
Смиренство попа умиротворяюще действовало на попадью.
— Ой ты, белеюшко мой ненаглядный! — говорила она, обвивая шею попа руками.— Нельзя на тебя и сердца-то нести, как на младенчика невинного... Гляди уж, гляди в свою книжку.
Но поп откладывал в таких случаях книжку в сторону и осушал глаза попадьи поцелуями.
Крестное знамение и смиренное увещание перестали на попадью действовать с тех пор, как понесла она девятого.
— Сам ты тварь селенская! — зло крикнула она попу на его излюбленную фразу.— Только и знаешь кресты да молитвы. А ни от крестов, ни от молитвов твоих нисколехонько леготы в житье не прибавляется. У других попов вон ума хватает на то, чтобы к самоядишкам — поганым нехристям — пробираться да животы свои умножать. Неужто уж добром поганых самоядишек попользоваться во грех господь-батюшка поставит?
Поп хрюкнул, как потревоженный морж, ибо происшедшее выходило за пределы привычного, а потому вызывало учащенное сердцебиение. Отругиваться он не привык, потому что в былое время и прибегать к втому не доводилось ни разу, и стал обдумывать то событие, кое ускоряло биение сердца его.
«Тварь всякая, — думал поп, — по знакомой тропе к водопою либо питания для идущая останавливается, изумлением пораженная, егда замечает на пути своем предмет новый либо тварь иншую. Такожде и аз, грешный пастырь, сражен есмь в день сей изумлением великим, ибо зрю в речах господом богом данной мне жены — сего сосуда греховного — кощунство велие... А наигорше сего осознать мне приводится крупицу некую правды в сих речах кощунственных. Что есмь аз, аще не тварь? И совокупно с женой своей во грехе сотворил аз, грешный, девять тварей подобных себе. Вспоить, вскормить, на ноги поставить — обязан есмь до единого. А како исполню сие, аще даяния прихожан столь скудны, что не могут от них чада мои сыты быть, не токмо одеты, обуты...» [- 118 -]
И после таких вот раздумий поп испросил у своих духовных властей благословение на переезд из Колмогор в Мезень.
— Обуяло, — говорил он духовным властям, — меня великое хотение: приобщить, елико возможно больше, самоядцев-идолопоклонников к нашей церкви христовой.
И там, в Мезени, вскоре он уразумел, что «дикари сии зело падки до всего блестящего» и к тому же суеверны свыше всякой меры.
Не книжным, а понятным для многих из них разговорным языком стал он проповедовать самоядцам евангельское учение, сопровождая свою проповедь показом ярких лубочных картинок о царствии небесном и об аде кромешном. Чаще же всего он стал говорить им о Николае-угоднике, чудотворце мирликийском, покровителе всякой охоты и плавания по морю-окияну. После рассказывания о жизни угодника он раздавал малюсенькие— для ношения в пазухе — иконки с изображением лика Николая.
За бога столь баского (красивого по сравнению с божками собственного производства) ненцы платили «каждый от щедрот своих». И поплыли в руки попа пушнина, мясо, рыба, олени.
— Поистине, — говорил теперь поп переставшей ворчать попадье, — господь щедро награждает ловцов человеков. С того дня, как вступил я на стезю уловления человеков, не видим мы с тобой нужды ни в чем, ни в питии, ни в одеянии, ни в пище. Чада наши растут, не испытывая нужды ни в единой мелочи, и на будущую жизнь их мы откладываем гривны, рубли и ростим стадо оленей.
Раздобревшая попадья дряблым телом прижималась к нему:
— Не говорила ли я тебе, белеюшко, что ты вострее всех? Стоило пожелать тебе, и все у тебя родилось: достаток и покой семьи.
Рачительно пекся теперь поп об увеличении «паствы христовой» из числа идолопоклонников и не пропускал ни единого ненца мимо себя, чтобы не остановить того словом приветливым, душеспасительной беседой «в духе евангельской истины». [- 119 -]
Довелось однажды и Туле повстречаться с мезенским попом — «ловцом человеков». Поп остановил Тулю, расспросил у него про удачи в промысле, про семью, потом затащил к себе — откушать хлеба-соли. Во время трапезы, зело обильной рыбными яствами (ибо был великий пост), он рассказал Туле о том, как сотворил господь бог мир видимый и невидимый в шесть дней, рассказал о восстании из мертвых Христа — сына божия; упомянул про воскресение мертвых в день страшного суда; ярко раскрасил жизнь праведников в раю...
Понравился Туле рай: высоко он, всю землю как на ладони увидишь. Да и житье привольное: ничего не делай, только пой да по гостям ходи. И ни ночи, ни мороза не бывает: рожа у бога, который старшиной в раю, светлее солнышка, — чего еще лучше! Хоть сейчас готов Туля в рай ехать!
— Дорогу как найти туда? — спрашивает он у попа.
— В рай-от?.. Одна для всех дорога туда: вера в бога-отца, в бога-сына, в бога — духа святого и добрые дела. Старую веру свою, веру в идолов, руками своими сделанных, ты должен бросить, если хочешь в рай попасть, а всеми помыслами своими, всей душой прилепиться к богу нерукотворному — к святой троице православной: к богу-отцу, богу-сыну, богу — духу святому.
— Только и всего?
— Только и всего.
— Ха-ха-ха... А про дорогу ты мне ничего не обсказал? Обмануть хошь меня? Не обманешь: я умный. Покажи дорогу — поверю!
— Про дорогу я и обсказывал тебе. Примешь веру православную, поведешь жизнь благочестивую — возьмут после смерти твоей душу твою ангелы в пресветлых одеждах и доставят ее к подножию престола господня.
— Наготово увезут, выходит?
— Не увезут, а вознесут на руках своих.
— Но-о?! На руках! У них такой длины руки, что от неба до земли достают? Сколь велики они сами тогда будут?
— Росту они такого же будут, как люди, как мы вот с тобой. И руки и ноги у них такие же. Только за спинами у них крылья есть. На крыльях этих они с неба [- 120 -] на землю спускаются и с земли на небо поднимаются. Умрешь ты — прилетят они за твоей душой и унесут ее на небо. Там вся пресвятая троица: бог-отец, бог-сын и бог — дух святой оглядят тебя, про жизнь, про дела твои, кои на земле совершил, расспросят и укажут тебе место, где жить.
— Про дух ты вот все поминаешь... Дух такой же кислый в том раю, как от рыбы иной раз бывает, али покислее будет? В избах ваших часу нельзя протерпеть такого духу, а ты хочешь, чтобы я нюхал его веки вечные? Не согласен! Живи сам в таком раю!
Туля решительно вышел из-за стола и заковылял к двери.
Поп ухватил его за рукав:
— Ты не понял меня, Туля. Помешкай минутку, и я все обскажу тебе...
— Сказал тебе: не хочу нюхать кислого духу! Чего ты пристал?
— Господи, вразуми меня, — обратился поп к углу, увешанному иконами, но рукава Тули не выпускал из рук. — Пойми ты! Дух не тот, который носом чуешь, а дух-бог. Понимаешь? Дух-бог... Видишь ли: бог один, но в трех лицах.
— Трехголовый, выходит, бог ваш? Так, так. Это я понимаю. Случай раз такой был: важенка одна у меня теленка с двумя головами мертвого родила. Понимаю, понимаю: одно тулово у бога, а голов — три?
— Да нет же, нет, — терпеливо объяснял поп непонятливому Туле. — Три лица — не значит три головы...
— ...А три рожи на одной голове? Так, так! Это тоже понимаю: рожа спереди, рожа справа, рожа слева? То-то про богов и наши тадибеи рассказывают, что чисто вот все видят, что бы на земле ни делалось. Вверху, ишь ты, живут они, да еще три рожи в придачу!
— Да подожди ты молоть! — вышел наконец из терпения поп.— Иди-ко сюда: покажу тебе изображение пресвятой троицы.
Он подвел Тулю к углу с иконами:
— Гляди. Вот этот старческий лик — бог-отец это. Этот, помоложе, — бог-сын. А это вот — бог — дух святой назы... [- 121 -]
— Птица? Два мужика да птица?! Так бы сразу и сказал ты. Скорее сговорились бы. Какой от птицы дух может быть, когда она не издохла еще? А она не издохла?
— Она жила и будет жить веки вечные. Только ты не...
— Я согласен в рай. Дух-птица. Мало ли каких названий бывает. Пусть птица — дух прозывается. Ладно, ладно: я согласен...
— Ах ты боже мой! На что ты согласен?
— Как на что? — вытаращил Туля глаза. — В рай согласен! Самому ли ехать, повезет ли, понесет ли меня кто-нибудь другой, всяко согласен!
— Вот ты наперед и послушай со вниманием все, о чем тебе обсказывать буду. Слушай да на ум бери, чтобы жене и деткам своим рассказать после моих-то слов. Поймешь да сделаешь, как научу, тогда и в рай угодишь.
Туля опять уселся к столу, рядом с попом.
Поп рассказывал — Туля ничего не понимал. От непонимания скоро устал. Махнул рукой: пусть говорит, коли приспичило. Поддакивать буду, скорее кончит.
— Так, так... А-а... М-м...
— Понял теперь? — спросил наконец поп.
