Уже и солнце зашло, и вечер миновал, и ночь наступила, а Довлетяр всё сидел в одиночестве и прикидывал, как ему поскорее убрать со своего пути Сазана, как без особой отсрочки расправиться со своим первейшим врагом.
Вспомнился один очень жаркий год. Многие посевы высохли, пока до них доходила очередь для полива. Чтобы вдоволь напоить свои участки, надо было урезать норму или вовсе не давать воды другим. Тогда Довлетяру удалось проделать это с гамаками. Они в то лето почти не поручили воды. Произошла схватка. Оказалось немало раненных. Сейчас он понимает, что неплохо было бы тогда кое-кого и прикончить В первую очередь, конечно же, этого зловредного вожака гамаков. Ну, да ничего, и то, что мы тогда сделали, хорошая им наука: и урожай получили вдвое больше, и дали почувствовать нашу силу. Есть у нас джигиты, которые способны рассчитаться за все обиды с этим старым предводителем… Правда, старший сын Сазака — Оразгельды тоже и крепкий, и бесстрашный, я смекалистый человек. Но и к нему подберём ключ. И его вместе с отцом сумеем обезвредить…
Бек всю ночь провёл в раздумьях о том, как избавиться от своих заклятых врагов…
Раскаяние
Хаджимурад уже несколько дней жил в землянке, устланной соломой. Сначала ему хлеб и воду приносил сам Ризакули, а потом — кто попало. Вот уже третий день приносит еду смуглая девушка с косичкой до плеч. Сперва она боязливо оставляла миску у порога землянки и тут же убегала. А теперь немного осмелела. Сначала он даже не поднимал глаз на неё, чтобы не пугать девочку. Сегодня впервые не только посмотрел на девчушку, но и спросил, как её зовут. Говорил по слогам, чтобы она как-нибудь разобрала, возможно, для неё не совсем понятную речь Хаджи-мурада. Оказывается, поняла и охотно ответила, что её зовут Гульчахра, что она дочь Хабипа-пальвана, что у неё есть ещё одна — старшая сестра.
— А где сам Хабип-пальван? — поинтересовался пленник.
— Уехал в Багдад к святым местам, а когда вернётся, неизвестно, — ответила Гульчахра и тут же убежала.
«Интересно, где он находится, этот Багдад? — подумал Хаджимурад. — Зачем он так далеко поехал? Может, отправился и совсем не на поклонение святым местам, а на обыкновенный разбой? Скорее бы он возвращался и решал, что со мною делать… Убежать мне всё равно не удастся, уж больно прочные оковы на ногах… Из таких железных тисков, небось, и льву бы не вырваться, не то, что человеку… Ничего тут не поделаешь…» — подобные мысли не давали парню покоя.
Ризакули тоже был сильно обеспокоен. Первые ночи не смыкал глаз, словно во дворе у него находился не закованный пленник, а вооружённый до зубов разбойник. В голову лезли нелепые мысли: «А вдруг ночью, когда все мы будем спать, он как-нибудь освободится от оков, проникнет в дом и всех нас перережет… Но если и никого не тронет, а просто убежит в горы, Хабип-пальван нам этого не простит… А почему, собственно, мы этого лежебоку должны кормить? Может, всё-таки рискнуть, не дожидаясь возвращения брата, уничтожить его и дело с концом…» — тревожно рассуждал Ризакули.
Но постепенно стал убеждаться, что пленник и резать никого не собирается, и в таких прочных оковах никуда не убежит, и даже в том, что съеденный пленником хлеб может быть им в какой-то мере отработан…
Как-то раз взгляд Ризакули задержался на входе в землянку, дверь в неё, как всегда, была открыта, Подпрыгивая со ступеньки на ступеньку, Хаджимурад выбрался из землянки. Возле большой кибитки, принадлежавшей самому пальвану, заметил огромное сухое бревно. Видно, что его уже кто-то пробовал разрубить, так как и сейчас острие топора было воткнуто в древесину. Хаджимурад, позванивая оковами, медленно проследовал мимо кибитки и остановился возле бревна. Когда пленник выдернул из него топор, Ризакули сильно испугался. Да и как не испугаться?! Кто его знает, что он задумал? Но, кажется, ничего, страшного… Юноша стал рубить сухое дерево. Рубил охотно и умело.
На стук топора выглянула Беневше и всплеснула руками то ли от удивления, то ли от опасения. Она на всякий случай закрыла дверь на задвижку. Но тут же вернулась к окну и простояла возле него до тех пор, пока пленник не разрубил всё дерево и не сложил на рубленные дрова возле стены. Потом стал собирать устилавшие землю щепки, которые могли пойти на растопку самовара. В это время откуда-то выпорхнула Гульчахра и принялась помогать Хаджимураду. Вдвоём они быстренько справились с этой кропотливой работой. Пленник вернулся к землянке и присел у её входа.
— Сестрёнка, принеси мне холодной воды! — попросил он девочку.
Гульчахра сначала принесла ему целый кумган[3] воды, а затем полный поднос еды. Хаджимурад мысленно поблагодарил мать девочки за столь щедрое угощение.
С этого дня Хаджимурад и с цепями на ногах умудрялся постоянно находить себе работу: то почистит хлев, то попоит скотину… Словом, занимался любым делом, которое подворачивалось ему под руку. Все обитатели двора привыкли к работящему пленнику. Он, в свою очередь, тоже начал здороваться и со взрослыми, и с детьми.
Однажды после приветствия Хаджимурад сказал Беневше:
— Вы, тётушка, немало заплатили за меня денег, теперь я ваш раб, то есть работник, вот я и готов я выполнению любой работы, какая только у вас найдётся. Это для меня лучше, чем сидеть без дела. До возвращения Хабипа-пальвана буду свой кусок хлеба отрабатывать… А там уж, как он распорядится…
Беневше удивилась:
— Откуда ты знаешь, что Хабип-пальван на паломничестве?
— Да из разговоров с Гульчахрой, — признался юноша и со смущённой улыбкой добавил: — Вы уж, пожалуйста, её за это не наказывайте…
Беневше и её дочери понимали почти всё, что говорил им Хаджимурад по-туркменски. Да и он понимал их язык, во многом схожий с его родным.
Глядя на этого крепкого, симпатичного парня, Беневше невольно думала о своём сыне: «Где-то он теперь находится, мой дорогой Джапаркули-джан? Возможно, так же, как и этот юноша, звенит кандалами и работает в Каракумах на какого-нибудь богатого туркмена…»
Беневше уложила дочерей и сама прилегла. Но заснуть не могла, всё думала о сыне, даже всплакнула. Около полуночи со двора донеслось звяканье цепей, ведь в доме от духоты все окна и двери раскрыты: «Интересно, что он ещё задумал?» — Беневше встала и выглянула во двор. От яркого полнолуния во дворе было светло. Женщина ясно видела, как пленник выпрыгнул из землянки, одолевая последнюю ступеньку, Парень с минуту всматривался то ли в яркий небосвод, то ли куда-то вдаль поверх высоких стен, ограждающих этот обширный двор. Затем направился к скакуну, который был привязан тут же. Тот потянулся ему навстречу, насколько позволила привязь. И вот парень уже возле воронка, кладёт ему на шею руку и целует в лоб. Развязав коню ноги, поводил по двору, Каджимурад что-то ему говорил, конь, словно понимая его слова, кивал головой. Беневше удивлённо качала головой. Конечно, она не слышала исповеди пленника: «У меня тоже был такой же красивый и умный конь. Но подлый Довлетяр отнял его, да не только коня, но и любимую Джерен и незабываемую родину, И теперь вот я хожу, звеня цепями, и ожидаю своей участи…» Затем Хаджимурад отвёл лошадь на своё место, привязал её и отправился в землянку.
Беневше отошла от окна и легла. Но раздумья о судьбе сына всё ещё не давали ей сомкнуть глаз: «Куда он попал, к хорошим ли людям? Ой, да разве мы сами хорошие люди! Ведь Ризакули купил Хаджимурада для того, чтобы убить его. Весь двор ждёт возвращения Хабипа-пальвана. Неужели же после приезда мужа они убьют такого славного парня?» Беневше ещё долго не могла заснуть, тревожась теперь уже не только о судьбе сына, но и об участи их пленника.
После утреннего намаза Беневше с любопытством заглянула в землянку. Но Хаджимурада там не было. Куда же он мог деться? Ворота ещё заперты. Стены, огораживающие двор, довольно высоки, чтобы с цепями на ногах мог через них перебраться. А, может, этот добрый парень всё же перемахнул через стену и убежал подальше, пока не вернулся Хабип-пальван?..» Женщина услышала лошадиный храп и обернулась. Стоявшая под навесом лошадь вытянула шею и смотрела в дальний конец просторного двора. Беневше увидела там Хаджимурада, косившего люцерну. Той травы, что он вскоре принёс, хватило и лошади, и овцам. Затем парень подошёл к бочке с водой, умылся и сел на землю у входа в своё жилище.
Беневше молча наблюдала за юношей. «Он, — подумала с грустью, — немного старше моего сына, но судьбы их, возможно, одинаковы».
Пленник же печаль во взгляде женщины понял по-своему:
— Напрасно вы, тётя, так переживаете. Хабип-пальван, бог даст, благополучно вернётся.
— Да не о Хабипе-пальване я думаю, — ответила женщина, — а о страданиях моего единственного сына, угнанного налётчиками.
— А когда его угнали? — участливо спросил пленник.
— Минувшей весной, — горестно сказала Беневше.
