Но в двенадцать лет важней всего то, что у тебя прямо перед носом. Например, собственное лицо в зеркале: глаза — точно такие же, как у бабушки и тети. Струнки родства потянули девочку обратно, в зал, где Робин и Эди, наверное, обсуждают великие и важные истины, которые пригодятся во взрослой жизни. Когда Эмили подошла к столу, тетя положила в сумку одну из папок.
— Что в ней? — настороженно спросила племянница.
— Да так, всякие бумаги, — ответила бабушка с непроницаемым видом.
— У вас тут что, какая-то семейная тайна? Ой, как страшно.
— Слишком ты у нас умная, — сказала Робин.
— Интересно, откуда это в ней, — улыбнулась Эди. — Что ты хочешь съесть?
Она протянула внучке меню.
— Я буду только пельмени с креветками.
— Это очень хороший ресторан, — заметила бабушка. — Попробуй другие блюда.
— Зачем, если я не хочу?
— Для опыта.
«Я погляжу, тебе этот опыт очень помог», — подумала Эмили и покраснела, упрекая себя за жестокие слова, пусть даже невысказанные.
Тетя, должно быть, поймала ее мысли на какой-то семейной короткой волне, потому что вмешалась:
— Она же сказала, что не хочет. — Робин одним глотком допила вино, погладила папки и добавила тише: — Закажи ей пельмени.
— Да мне, вообще-то, и неважно, что есть.
— Будешь есть что хочешь.
Эмили с благодарностью посмотрела на тетю. Как хорошо, что Робин за нее вступилась! Хотя до сих пор она еще ни разу не нуждалась в защите — по крайней мере, не от бабушки. Через несколько лет тетя снова спасла племянницу, когда у той совсем испортились отношения с матерью. В доме стоял ор и крик, один раз дошло до таскания за волосы. Решено было раз в месяц, на выходные, отправлять Эмили в Чикаго, к тете и ее другу, потому что «одаренной и творческой девочке» (кстати, с неплохими способностями к математике, но этого никто не замечал) необходимо культурное развитие. Пусть походит по музеям, антикварным и книжным магазинам, кинотеатрам, где показывают экспериментальные фильмы. Кроме того, отлучки в город всем сберегали нервы — и матери, и отцу, да и самой Эмили. Она бы так и продолжала ездить к тете, если бы однажды ночью у Робин не случился нервный срыв: слишком много выпила и слишком переживала, потеряв ребенка, о котором никто, кроме Дэниела, не знал. Скорбь по ребенку, которого носила всего несколько недель, — не ребенку даже, а мысли о ребенке — терзала ее так сильно, что Робин не выдержала. Племянница испугалась: никогда не видела, чтобы кто-то рыдал так долго, всю ночь напролет, все утро. Эмили позвонила отцу, тот приехал ее забрать. «Она успокоится, и тогда можешь приезжать в любое время», — сказал, краснея, печальный Дэниел.
Однако Робин легла в больницу, потом долго посещала психолога, начала пить, перестала, снова начала и снова бросила. К тому времени, когда она успокоилась, Эмили давно уже поступила в колледж.
— Пельмени очень вкусные. — Смущенная бабушка уткнулась в меню. — С ними ты не прогадаешь.
Эди заказала несколько блюд у стильной официантки. Та, пожалуй, была ровесницей тети, но выглядела моложе из-за сиреневой пряди в волосах, высоких ботинок и кожаной мини-юбки.
— Принесите что-нибудь на свой вкус, — добавила Эди. — Хочу, чтобы внучка попробовала.
— Так это ваша внучка! — воскликнула девушка и протянула Эмили руку.
Такая радость озадачила девочку.
— Ну конечно! Вы все — прямо три капли воды.
Верно, у них были одинаковые глаза, только у самой младшей они пока не погасли.
— Познакомься, Эмили. Это Анна, — сказала бабушка.
Девочка все смотрела на пальцы официантки, точнее — на ее ногти, покрытые сиреневым лаком с блестками.
— Мы с Анной подруги, — продолжила Эди. — Ну, что же ты? Поздоровайся.
— У вас такой красивый лак, — сказала внучка, пожимая руку, и окончательно смутилась.
Ее впервые знакомили с официанткой. Эмили жила в кругу родных, одноклассников, прихожан синагоги, соседей, знакомых отца и матери, кое-каких дальних родственников. Однако с теми, кто обслуживает тебя в магазинах и ресторанах, близко не сходишься. Не потому, что ты лучше их (или они хуже тебя), а потому… Почему — она не знала. Наверное, потому что до сих пор не обращала на них внимания. Пожалуй, сегодня был первый раз.
— Он у меня с собой, — сказала Анна. — Я тебе дам попробовать.
— Какая ты славная, — улыбнулась ей Эди. — Но только после обеда.
Вскоре принесли семь блюд с разной едой и три чашки риса. Правда, Эмили было не до того, она все время посматривала то на папки, то на Робин, которая наблюдала за бабушкой. Зато Эди никого не замечала. Навалив себе в тарелку всякой всячины, она ела, ела, ела без остановки, опустив голову. В одной руке — палочки, в другой ложка, словно это какое-то состязание на скорость, только заканчивать бабушка и не думала. Казалось, она может есть вечно, все равно не наестся. «Вот как ты стала такой», — подумала Эмили. Сама она проглотила всего три пельменя. Они были вкусные, сочные, пухленькие и сладковатые, но от вида бабушки ее начинало тошнить. Робин, видимо, тоже. Не тошнило только официантку, которая с улыбкой забирала со стола пустые тарелки. Она одна ничего не знала. Эмили подумала, не стоит ли ей сказать? Ведь Анне наверняка не все равно.
После обеда принесли зеленый чай (и «всего один бокал вина» для тети — она, возможно, и допивать его не будет). Анна вручила Эмили лак, и девочка занялась ногтями, старательно и неловко проводила по ним кисточкой, осторожно дула, а Робин тем временем открыла первую папку.
— Мы тут немного поговорим о здоровье бабушки.
— Может, не надо при ней? — сказала Эди.
— Облажаться боишься? — спросила Робин.
— Да ситуация и так — полная лажа, — заметила Эмили.
Бабушка заплакала.
— Не плачь, — попросила девочка, и они с тетей заплакали тоже.
Анна принесла мороженое, охнула и ушла, так и не поставив серебряные тарелочки на стол.
— Прекратите, — сказала Робин, промокая глаза салфеткой.
— Все будет хорошо, бюбеле. — По щекам бабушки катились слезы. — Иди сюда, моя сладкая.
Она потянулась к внучке, и та прильнула к ней, обняв здоровой рукой.
— Дышим, — сказала тетя.
И они стали дышать. Подышали вразнобой, подышали вместе.
— А теперь за дело.
Робин открыла верхнюю папку, набитую брошюрами. Спа, курорты и санатории для людей с лишним весом.
— Жирофермы, — буркнула Эди.
— Надо с чего-то начинать, — сказала тетя.
— Никуда я не поеду. Как вы тут без меня?
— А вот кое-что про диетологов. — Робин вытащила гладкий лист.
На нем была фотография пышущего здоровьем мужчины с огромными белоснежными зубами, которые странным образом казались белее, чем сама бумага.
— Лучший доктор в Чикаго, занимается как раз такими, как ты. В пригородах работает по вторникам и пятницам.
— Я и так почти каждый день хожу по стадиону, — возразила бабушка.
— Этого мало.
— Я очень стараюсь.
— Я вижу, как ты стараешься, — зло бросила тетя, обводя рукой чистый стол.
— Мне тут нравится, — всхлипнула Эди. — Тут у меня друзья. Хочешь, чтобы я друзей бросила?
Эмили вдруг стало не по себе. Сложность человеческих отношений, обнаженные чувства тех, кого она любила и уважала, были для нее слишком тяжелы. Она пока не хотела этого знать.
— А что в другой папке? — спросила девочка.
Женщины взглянули на нее. Тетя нервно махнула рукой.
— Крайняя мера.
Эмили схватила папку и заглянула в нее. Ушивание желудка. Скобы и трубки.
— Это не сейчас. Наверное, ближе к концу года. — Робин потерла бледные щеки. — Гарантий никаких нет, и риск большой. — Она опустила глаза. — Просто одно из возможных решений. Мне оно и самой не нравится.
Она вдруг обняла Эди.
— Мама, не надо! Пожалуйста.
— Пожалуйста, — повторила Эмили.
Бабушка сжала руки дочери, потом, закрыв обе папки, положила их на стул рядом с собой и кивнула.
— Я почитаю вечером.
— Завтра я тебе позвоню, — сказала Робин. — Сразу, как проснусь.
— Хорошо, — согласилась бабушка. — Я твоим звонкам всегда рада.
Эди наконец вытерла слезы салфеткой и повернулась к Эмили:
— А ты когда-нибудь видела, какие в ресторанах кухни? Давай познакомлю тебя с шеф-поваром.
Вдвоем они подошли к дверям, Эди постучала и заглянула внутрь.
— Привет! К вам можно?
Эмили тоже просунула голову между створками. В углу сверкающей белой комнаты Анна обнимала за плечи высокого китайца с морщинистым лицом, поникшего и встревоженного.
— Конечно-конечно, — сказал мужчина. — Заходите.
— Что стряслось? — спросил он Эди.
— Да так, расстраиваемся по всяким пустякам. Это у нас наследственное.
— Три капли воды, — снова сказала Анна.
