— Ага… настоящий.
— Наш настоятель тоже магистр. Только он старенький совсем. Учителя его называли Ягло, не знаешь такого?
— Нет, не слышал.
— Он столько всего знает! Такие вещи показывал! И никакой темной чепухи, все по науке, все честно и понятно.
— Что, например?
— Много разного. Как одной веревкой поднять огромного чапа. Как из воды добыть огонь. Как сохранить в бутылке дневной свет для ночлега. А еще я знаю, как свалить с ног здорового дядьку, такого, как ты!
— Я бы посмотрел. Давно не смеялся.
— А давай! — Алика вскочила. — Спорим, моргнуть не успеешь, грохнешься!
— Ну-ну… — Влад неторопливо поднялся и с иронией окинул Алику взглядом.
Через мгновение она схватила его за средний палец, вывернула, поднажала, подставила ногу — и Влад оказался на земле.
— Знаю я этот приемчик, — громко сопя, он поднялся. — Второй раз так не поймаешь.
— Спорим? — Алика повторила атаку, но теперь Влад был начеку и сам опрокинул ее почти таким же способом. Впрочем, он честно себе признался, что едва-едва успел.
— Тоже, что ли, танцам учился? — удивленная Алика быстрым движением стряхнула сухие листья с рубашки.
— Ага… танцам.
Он повернулся, чтобы сесть на скамейку, и вдруг увидел Чебрена. Старый магистр стоял среди ветвей кустарника и внимательно разглядывал обоих.
— Простите, друзья, если я вам помешал… — пробормотал он, озадаченно морща лоб. — Мне показалось, кто-то назвал имя Ягло…
— Не показалось, это я назвала, — быстро ответила девушка.
— Ты знаешь премьер-магистра?
— Ягло — настоятель нашей Островной школы. И он правда какой-то магистр.
— Где он сейчас?! — возбужденно воскликнул Чебрен.
— Я не знаю. Он навещал школу иногда, но школа закрылась. Сам он жил на материке… кажется, где-то за Газовыми болотами. А может, и не там. Я точно не знаю, редре.
— Так ты говоришь, Ягло основал школу на Плавучих островах?
— Две школы, редре. Вторая — для мальчиков.
Чебрен протяжно вздохнул.
— Идем со мной, девочка, — сказал он. — Нам нужно поговорить.
* * *
До ближайшего оживленного тракта Петровича провожал чуть ли не целый эскадрон сторожевиков. А вот дальше попутчиков у него осталось только двое. Один из них — старый знакомец Туф. Второго звали Хенд, и это было единственное, что Петрович о нем знал. Хенд почти не появлялся на заставе, проводя недели в патрулях. У него было темное обветренное лицо и постоянно прищуренные, почти неразличимые глаза. Сам он был невысокий, но при этом очень жилистый и подвижный, как дикая кошка.
Почему-то командир решил, что именно он должен быть номером первым в экспедиции за небывалым оружием.
Под седлом у Петровича был порывистый и мускулистый крил, который то и дело с подозрением поглядывал на седока. Петровичу было неудобно и неуютно на этом жутковатом животном, похожем на гончую-акселерата, он все время ерзал, перехватывался, пытаясь найти положение, в котором поездка будет столь же удобной и расслабленной, как на диване в электричке. Родившись и повзрослев в промышленном городе, он даже не догадывался, что верховая езда требует напряжения и усилий не только от животного, но и от всадника.
— Как-то пусто на дороге, а? — подал голос Туф, неизвестно к кому обращаясь. Чувствовалось, что ему не хватает той легкой и бездумной болтовни, которой он часами развлекал себя на заставе.
Хенд не ответил, а Петрович лишь невнятно пошевелил плечами. За полдня им повстречалось лишь пять небольших караванов. Все они передвигались с собственной охраной, и на троицу незнакомых всадников эта охрана поглядывала без особого дружелюбия.
Туф засопел — ему было тяжело без собеседников.
— А раньше что было? — пожалел его Петрович.
— У-у, раньше!.. Один за другим шли, по всем направлениям! Народу на дороге было больше, чем на площади в базарный день, — последнее утверждение было, конечно, для красного словца. Петрович оглядел бугристую, поросшую жидкой травкой степь, сдавившую с двух сторон дорогу. Трудно было представить эти места многолюдными.
— Здесь бандитов не должно быть, — Туф заметил взгляд Петровича. — Им тут прятаться некуда, да и караванов много… было.
— По сторонам бы лучше смотрел, — без выражения произнес Хенд. Это были едва ли не первые его слова за весь день.
Петрович шевельнул плечами, устраивая небольшой рюкзак на спине. Там почти ничего не было. Больше всего места занимала штуковина с кругляшом и ребристыми шлангами. Он долго думал, брать ли ее с собой. Возвращаться в подземелья гурцоров он не собирался, а другого применения для их устройства он не знал.
В конце концов взял. Собственно, другого личного имущества у него и не было. А припасы и всякий дорожный скарб тащили на своих боках крилы.
По совету Хенда Петрович переключил внимание на окружающий его однообразный мир. Смотреть было не на что, и внимание быстро рассеялось, ушло куда-то внутрь, распылившись между десятками совершенно разных, неожиданных, неуместных и часто странных мыслей, которые преследуют любого путешественника в долгой дороге.
Вдруг кольнуло чувство, что мир, к которому Петрович уже худо-бедно привык, повернулся новым лицом, стал еще более чужим и враждебным. И придется снова подставлять шкуру под удары, терпеть лишения, терять надежды, искать новое место под этим вечно серым небом.
Здесь, в степи, все было неизменно, здесь просто росла трава да шумел ветер. Но за какой-то невидимой границей — Петрович ощущал это кожей — уже поднялась волна непонятных ему фатальных перемен. Где-то менялась власть, где-то торговцы отказывались уходить в очередной долгий переход, а где-то наверняка живые убивали живых.
Что бы ни происходило там, в неведомой дали, оно не сулило облегчения. И миновать эту клокочущую волну перемен не было шанса даже у Петровича — всем чужого и непонятного существа, не имеющего никакого отношения к странным и запутанным правилам, по которым жили народы этих мест.
Сам факт, что гордые и самоуверенные сторожевики увидели проблеск надежды в рассказах полубезумного муммо, над которым всегда смеялись, уже выглядел запредельно странным. В спокойные времена Петрович и подумать не смел, что его отправят в экспедицию, дадут крила и сопровождающих, пообещают богатую награду…
Он-то знал, что обещание свое выполнит… Но как поверили в это они? Видать, страшные вещи грядут, если ухватились за слова безвестного мусорщика и посудомойщика, как за соломинку.
«Лишь бы все получилось, — грустно подумал Петрович. — Не хотелось бы хороших людей подводить».
…Ночевали в чистом поле, у обочины дороги. Сложить костер было не из чего, зато в сумках нашлась спиртовка, на которой погрели мясо, заварили травяной настой.
Быстро навалилась темнота. Крилов не отпустили — им в эту ночь надлежало охранять лагерь.
Петрович лежал, закутавшись в плащ, и смотрел в небо. Земля была теплой и мягкой, отдыхалось тут хорошо. Только ноги сильно болели — день в седле с непривычки даром не проходит.
В какой-то момент Петрович вдруг понял, что едва ли не впервые видит здешнее ночное небо без облаков. Вечная хмурь над степью рассеялась, и стали видны звезды.
Петровича вдруг поразило, насколько их тут мало. Там, где он жил раньше, небо являло из собой океан огней, а тут — редкие горящие островки, одинокие, слабые, забытые.
Сердце защемило. «Вот он — настоящий край света», — подумалось Петровичу, когда он смотрел в пустое мертвое небо.
…К середине второго дня стало заметно, что ландшафт меняется. Пологие травянистые бугры созрели, окрепли, обернувшись холмами с белыми обсыпавшимися склонами. С холмов стекала поросль невысоких кривых деревьев, доходя до самой дороги.
Потом где-то сбоку блеснула вода и оказалась спокойной мутной рекой, которая не спеша потекла вдоль дороги.
Перемены взбодрили и людей и вроде бы даже крилов — те побежали заметно резвей.
Через какое-то время Хенд вдруг осадил своего крила и приподнялся в стременах, вглядываясь куда-то. Его примеру последовал и Туф. Они перекинулись какими-то неразборчивыми фразами, после чего продолжили движение.
— Там переправа! — весело сообщил Петровичу Туф. — А на ней — пост. Наши ребята, сторожевики. Перекусим, отдохнем.
— А дальше?
— Дальше — городок и станция. По Кольцевой дороге долетим до Эшора за полдня.
— Понятно, — кивнул Петрович, пытаясь вникнуть в понятие «Кольцевая дорога».
Переправа представляла собой широкую излучину реки, где вода бодро журчала на камнях, а глубина была не больше чем по колено. Там же стояло несколько домишек, навес, стойло для животных.
Не доезжая сотни метров, Хенд вдруг снова остановил крила.
— Что там творится? — проговорил он так, что у Петровича вдруг мурашки побежали по спине.
