какие состязания там бывают. Гефест отмолчался».
Они не достигли ворот. На пересечении улицы Патрициев с Субурой, на перекрестке между аристократическими кварталами и кварталами бедноты, встретили отряд преторианцев. Двадцать солдат в гребенчатых шлемах конвоировали сенатора Марцелла. Кроме солдат, за сенатором следовали и несколько чиновников со свитками папируса в руках. Чиновников сопровождали рабы, несшие складные табуреты. Возглавлял процессию центурион, уже знакомый Максиму. «Квинт Септимий». Именно он в свое время доставил прорицателя на Палатин.
Максим с завистью и восхищением смотрел на Марцелла. Хотел бы сам встретить свой последний час с таким лицом!
Центурион подал знак, смолк топот подбитых гвоздями солдатских сапог, преторианцы остановились, пропуская паланкин весталки.
Священная дева вскинула руку, и рабы-носильщики тоже остановились, опустили паланкин на землю. Замерли в ожидании дикторы, застыли служанки. Змеекосая поедала глазами госпожу. Весталка отстранила поклонника и без посторонней помощи сошла на землю.
Только теперь Марцелл побледнел. Даже губы выцвели.
— Центурион, кто этот человек? — спросила весталка.
— Преступник. Осужден по закону об оскорблении величества, — отвечал центурион.
Рапортовал бойко, хотя брови хмурились, и взгляд сделался беспокойным. Как и все римляне, Квинт Септимий чтил дев Весты, но предпочел бы без помех исполнить приказ.
— Я, Амата Корнелия, освобождаю этого человека.
Центурион раскрыл рот. Такого он не ожидал. Да, по закону весталка могла, встретив на дороге осужденного, избавить его от казни. Только центурион не помнил, чтобы весталки хоть раз воспользовались своим правом. Центурион проклинал злую судьбу и свою службу. Несладко выбирать между гневом Весты и гневом императора.
Солдаты и чиновники вытянули шеи. Сразу поняли: твориться нечто небывалое, что обязательно нужно запомнить, рассказать потом детям и внукам.
Марцелл на мгновение оперся на плечо ближайшего солдата. Потом губы сенатора беззвучно шевельнулись. Максим прочитал: «Амата Корнелия». Сообразил: «Амата» — не имя. «Амата» — «Возлюбленная», так называют весталок во время их служения.
— Прости, Великая дева, — неуверенно сказал центурион. — Ты должна поклясться, что встреча с осужденным была случайной.
Ни секунды не медля, не изменившись в лице, весталка вскинула руку:
— Клянусь. И повторю свою клятву перед Великим понтификом[23].
Максим дернул бестиария за руку:
— Кто это — понтифик?
— Главный жрец.
— Догадался. Кто он?
— Цезарь Домициан.
Максим молча глотнул воздуха.
Только теперь весталка чуть повернула голову и посмотрела в глаза Марцеллу. Посмотрела так, словно он был единственным мужчиной на всей Земле. Максим невольно отвернулся. Успел подметить: змеекосая, змееглазая отворачиваться не стала.
— Этот человек находиться под моей защитой, — сказала весталка центуриону.
Тот нехотя подал знак. Конвойные расступились.
Весталка обратилась к Марцеллу ровным, спокойным тоном взрослой женщины:
— Я провожу тебя.
Максим уже знал: человек, которого провожает весталка, неприкосновенен.
Щеголь, увивавшийся возле Корнелии, скривил рот и удалился, не прощаясь. Весталка села в паланкин. Шагнули вперед дикторы, за ними последовали рабы, несшие паланкин. Марцелл шел рядом, придерживаясь рукой за планку, на которой крепился балдахин. Сенатору явно требовалась опора. Замыкали шествие служанки, непрерывно перешептывавшиеся.
Центурион, солдаты и чиновники смотрели вслед.
Максим провел рукой по лбу. Пот заливал глаза. Бестиарий и Тит Вибий, вынырнувший из толпы, выглядели не лучше.
— По-моему, мы заслужили чашу отличного фалернского, — заявил кутила.
Максим согласно кивнул.
И тут увидел Сервию. Она стояла на противоположной стороне улицы, обессиленно привалившись к стене.
* * *
Сервия оттолкнула руку Максима, когда он хотел ей помочь.
— Считаешь предателем?
Она покачала головой. Смотрела больными глазами. Максим понял, что мысленно она уже похоронила брата.
Снова подал ей руку, и снова Сервия отстранилась.
— Упадешь же!
— Я римлянка! Ты чужеземец, варвар.
Максим онемел. «Значит, помочь ее брату — гожусь, а пройтись рука об руку с патрицианкой — недостоин! Римская спесь!» Ничего этого он, разумеется, не сказал. Не хватало только пререкаться с женщиной.
Они все-таки проводили ее до особняка, следуя в нескольких шагах позади. «Как бы эта гордячка не упала посреди улицы».
— Слушай, — обратился Максим к Титу Вибию, когда Сервия благополучно переступила порог дома. — Варвар — это клеймо? На всю жизнь?
— Почему? — удивился Тит Вибий. — Можно получить римское гражданство.
Максим плюнул в сердцах. Бестиарий ехидно заметил:
— Глазеешь на весталку, а от Сервии ждешь любезности?
Максим хотел ответить, что не склонен любезничать со статуями, но удержался. Сестра Марцелла заслуживала сочувствия.
— Недурно бы вымыться, — заметил Вибий. — Гефест, счастливчик, весь день в термах прохлаждается.
Они удостоили своими посещением термы Нерона — еще более пышные и просторные, нежели термы Агриппы, где Максим некогда побывал с Гефестом. Народу было мало. Горожане, сбежавшиеся послушать знаменитого оратора Фабия, уже успели насладиться как его красноречием, так горячей и холодной водой, а также целебными морскими ваннами. В огромных залах, предназначенных для одновременного мытья более чем полутора тысяч человек, блуждали одинокие фигуры.
В тепидарии[24], на мраморной скамье, пригорюнившись, сидел Гефест. Поначалу он даже разговаривать не хотел с нерадивым учеником. Позже, однако, смягчился и милостиво излил свой гнев на недостойного.
— Подумать только, — восклицал Гефест, — Знаменитый Фабий, ученик прославленного Эпимаха, достойный беседовать с богами, снисходит до простых смертных! Движимый любовью к согражданам, он покидает Афины и прибывает в Рим. И что же? Толпы зевак сбегаются на него посмотреть. Но у них не хватает терпения его послушать. Тем более задуматься над его словами! А те, кого боги наградили разумом более светлым, чем у остальных, даже не соизволили прийти.
Гефест бушевал долго, Максим покаянно молчал. Вибий не проявил подобного смирения.
— В умении браниться ты, Гефест, верно, и Фабия превзошел.
Вибий тотчас пожалел о сказанном, ибо Гефест, обернувшись к нему, свирепо спросил:
— Где таблички?
Вибий переглянулся с Максимом. Гефест схватился за сердце.
— Где таблички?!
— Потерял, — ответил Максим.
Сознаться, что стер речи Фабия, даже не заглянув в них, он не посмел.
— О, варвар!
Иных слов у Гефеста не нашлось. Мало того что чужеземец не слышал знаменитого оратора, так он еще и не сохранил для потомков дивные, отточенные фразы! Записи утеряны, труд бедного учителя латыни пропал втуне. Скорбь Гефеста была беспредельна.
Максим, второй раз за день обозванный «варваром», угрюмо насупился. Бестиарий с Титом Вибием также были на редкость неразговорчивы. Гулкое эхо под мраморными сводами подхватывало только сетования Гефеста.
…Вечером Максим с бестиарием возвратились в дом сенатора Марцелла. Обоих немедленно отвели к хозяину. Марцелл расположился в экусе — парадном обеденном зале. Максим однажды заглядывал в этот зал и был поражен мозаикой, изображавшей Вакха-Диониса. Юный бог виноделия стоял, в одной руке сжимал жезл, оплетенный плющом, другой рукой — поднимая чашу с
