Сущностные события прошлого, имеющие продолжение в настоящем, могут скрываться в самых обыденных мелочах, важно их правильно отобрать, просеять сквозь сито памяти. Это непросто, прежде всего, потому, что в моменты интуитивных проникновений в ушедшую жизнь в ней видится не избранное, а абсолютно все:
всё разом – вещи в коридореотъезд и сборы впопыхахшесть вялых роз и крематорийи предсказание в стихахдругие сборы путь неблизоксебя в трюмо а у трюмозасохший яблока огрызоксе одиночество само…
Знаменитая по прежним стихам Гандлевского, фирменная его изысканная точность деталей, напоминающее об акмеистической поэтике полное совпадение слов и обозначаемых ими вещей и событий – все это в данном случае способно сыграть злую шутку. Припоминание и описание буквально всего в прошлом может породить тягостную тотальность; не в его власти помочь извлечению ясной, по-мандельштамовски «кристаллической» ноты-эмоции, от подобного воспоминания впору лишь отмахнуться:
обоев клетку голубуюи обязательный хрустальсемейных праздников любуюподробность каждую детальвключая освещенье комнати мебель тумбочку комоди лыжи за комодом – вспомнитпроснувшийся и вновь заснет
Воспоминание, его, как сказано почти два столетия тому назад, тягостно разворачивающийся в ночи длинный свиток – магистральная тема Гандлевского. Причем в стихах последнего десятилетия (по крайней мере, опубликованных) это напряженное раздумье-припоминание почти напрочь вытесняет все иные возможные способы лирического освоения жизни.
Очкарику наконецовчарку дарит отец.На радостях двух словсвязать не может малец.………………………Почему они оба – я?Что общего с мужиком,кривым от житья-бытья,у мальчика со щенком?
Модальность соотношения прошлого и настоящего у Гандлевского – величина переменная. Один из вариантов – несоответствие былых ожиданий и наличной реальности:
Мне нравится смотреть, как я бреду,Чужой, сутулый, в прошлом многопьющий,Когда меня средь рощи на ходуБросает в вечный сон грядущий.………………………………………………И сам с собой минут на пять вась-васьЯ медленно разглядываю осень.Как засран лес, как жизнь не удалась.Как жалко леса, а ее – не очень.
Порою несоответствие дней нынешнего и минувшего заостряется у Гандлевского до предела, доходит до точки кипения, и это – рискнем предположить – очень сильные, но не самые запоминающиеся строки поэта. Конечно, все лучшее – в прошлом, там молодость, там живы родители, там первые радости любви:
Синий осенний свет – я в нем знаю толк как никто.Песенки спетой куплет, обещанный бес в ребро.Казалось бы, отдал бы все, лишь бы снова ждать у метроЖенщину 23-х лет в длинном черном пальто.
Но все же гораздо более «гандлевскими» являются случаи, когда воспоминание о прошлом не просуществовало целые десятилетия незыблемым, но изменилось, а теперь, по прошествии времени, оно должно возникнуть вновь, преодолевая период забвения и отчуждения, а то и отрицания:
Мама маршевую музыку любила.Веселя бесчувственных родных,………………………………Моя мама умерла девятогомая, когда всюду день-деньскойнадрывают сердце «аты-баты» –коллективный катарсис такой.
Мама, крепко спи под марши мая!Отщепенец, маменькин сынок,самого себя не понимая,мысленно берет под козырек.
Казенные бравурные мелодии, связанные с временами пионеров и комсомольцев, набили оскомину, режут слух, но эти (как сказано в другом стихотворении Гандлевского) «спичечные марши» по прошествии лет вызывают в памяти не праздничные парады, а проблески воспоминаний о матери, потому-то диссидент-отщепенец, «самого себя не понимая», делает стойку «на караул».
Еще более таинственными являются случаи полного соответствия былых желаний и наличных реалий. Здесь уже речь не о нетленности первой любви и не о необходимости преодоления высокомерия по отношению к собственному прошлому и к самому себе в этом прошлом. На первый план выходит другое: отдельные наши интуитивные предощущения либо сознательно выстроенные «планы на жизнь» с самого начала оказываются воплощенными, не нуждаются ни в воскрешении, ни в переосмыслении. В пору отрочества Сергея Гандлевского принято было поощрять мечты о профессиях космонавта или полярника. А вот писателем – слабо захотеть вырасти?! Мальчик Сережа, например, пожелал стать как раз таки поэтом – и вот вам, нате-пожалуйста:
Первый снег, как в замедленной съемке,На Сокольники падал, пока,Сквозь очки озирая потемки,Возвращался юннат из кружка.……………………………………И юннат был мечтательным малым –Слава, праздность, любовь и т. п.Он сказал себе: «Что как тебеСтать писателем?» Вот он и стал им.
Чудо отождествления времен у Гандевского лишено пафоса, пророческого подтекста, прямой связи с нравственными либо эстетическими категорическими императивами. Здесь вообще нет никакой императивности, неизбежности: на то оно и чудо, чтобы случаться по темной воле провиденциального случая и длиться долго-долго, в масштабах одной отдельно взятой человеческой жизни – всегда.
Ни сика, ни бура, ни сочинская пуля –иная, лучшая мне грезилась играсредь пляжной немочи короткого июля.Эй, Клязьма, оглянись, поворотись, Пахра!Исчадье трепетное пекла пубертатаничком на толпами истоптанной травеуже навряд ли я, кто здесь лежал когда-тос либидо и обидой в голове.Твердил внеклассное, не заданное на дом,мечтал и поутру, и отходя ко снувертеть туда-сюда – то передом, то задомодну красавицу, красавицу одну.Вот, думал, вырасту, заделаюсь поэтом –мерзавцем форменным в цилиндре и плаще,вздохну о кисло-сладком лете этом,хлебну того-сего – и вообще.Потом дрались в кустах, еще пускали змея,и реки детские катились на авось.Но, знать, меж дачных баб, урча, слонялась фея –ты не поверишь: все сбылось.
Здесь чудо отождествления времен явлено в материи весьма низкой, неизысканной, воплощено в страданиях молодого «пубертата», и это очень важно для поэтики Гандлевского. Дух веет, где хочет, стихи растут из известных всем неблагообразных сред – этим нельзя управлять, невозможно подвергать анализу. Всего только и необходимо – тщательно и честно воспроизвести главное из прошлых дней, запавшее в память, вопреки позднейшим прозрениям и разочарованиям, в соответствии с эстетическим ракурсом критического сентиментализма. Именно этим на протяжении многих лет и занимается русский лирик Сергей Гандлевский.
Библиография
Два стихотворения // Знамя. 2000. № 1.
Два стихотворения // Знамя. 2000. № 9.
Порядок слов: стихи, повесть, пьеса, эссе. Екатеринбург: У-Фактория, 2000. 431 с.
Два стихотворения // Знамя. 2001. № 12.
Двадцать девять стихотворений. Новосибирск: Артель «Напрасный труд», 2001.
Найти охотника: Стихотворения. Рецензии. Эссе. СПб.: Пушкинский фонд, 2002. 218 с.
Два стихотворения // Знамя. 2004. № 1.
Синий свет: Стихи // Новый мир. 2005. № 6.
Два стихотворения // Знамя. 2006. № 1.
Четыре стихотворения // Знамя. 2007. № 1.
«Ни сика, ни бура, ни сочинская пуля…» // Знамя. 2007. № 5.
«О-да-се-вич?» – переспросил привратник…» // Знамя. 2007. № 7.
«Очкарику наконец…» // Звезда. 2007. № 12.
Некоторые стихотворения: новые и избранные. СПб.: Пушкинский фонд, 2008. 48 с.
Опыты в стихах. М.: Захаров, 2008. 160 с.
Два стихотворения // Знамя. 2009. № 1.
Стихотворения. М.: Астрель, Corpus, 2012.
Марианна Гейде
или
«Ночью коридор становится вдвое длинней…»
Необходимо сказать сразу и с последней прямотой: Марианне Гейде подвластно в словесном ремесле очень многое – мало кому иному доступное. В ее стихах – один и тот же, с полуслова узнаваемый строгий и мощный порыв за пределы обыденного видения, прочь от привычных контуров самоощущения и восприятия внешней стороны вещей. Провидеть мир до себя и без себя, присвоить зыбкую интуицию чувства, освобожденного от персонального носителя, звука – самого по себе, никаким материальным предметом не исторгнутого и ничьим ухом не уловленного.
как прелый виноград, не смогший стать вином,как блеклый мусор, недозревший в почву,как – кто как виноград, не смогший стать вином?кто – блеклый мусор, недозревший в почву?Я? Нет. Мы? Нет. Какие-то они?Их нет, и нас, меня – всё нет,есть прелый виноград, не смогший стать вином,есть блеклый мусор, недозревший в почву,и несравненны, и неповторимы,как слово, сказанное мимоушей, как бы вода, ушедшаяиз походя разбитого кувшина.так – правда честно выживших вещей,так несравнен и так неповторимот стынущей воды отходит дым,и смотрит вверх,и задыхается в чужую спину.
Слово, сказанное «мимо ушей» и не вымолвленное ничьими устами, – к чему оно? Что чувствует тот, кто внимает именно таким – темным и внятным одновременно – словам? На этот вопрос нет и не может быть ясного ответа. Точнее говоря, никто не может дать ответа, не услышав вопрос, а стихотворение Гейде почти всегда начинается в той точке, в которой невозможна сама постановка вопроса. Все в мире – так, вопреки тому, что возможны двунадесять объяснений происходящего с разных точек зрения, на уровне обыденного сознания имеющих разные градусы обоснованности, а на деле – лишенные как причинных предпосылок, так и рационально объяснимых знаков воздействия на реальность.