По пути на корабль он сказал:
— Говори что хочешь, но я чувствую себя сейчас гораздо лучше.
— Я ничего не говорю.
— И правильно. Впрочем, что нам еще оставалось делать?
— Ну, можно было заняться физическими упражнениями.
И они оба рассмеялись так громко, что поздние прохожие остановились и в удивлении уставились на них.
Сидя на гауптвахте, Тайхман вспоминал свой визит к Доре. Жизнь здесь никак нельзя было назвать однообразной, поскольку в этом же самом деревянном бараке располагался штаб флотилии. Он состоял из административного офицера в чине младшего лейтенанта, старшего писаря, нескольких писарей и двух женщин-машинисток. Возглавлял штаб лейтенант запаса по фамилии Лёве. Чем он занимался днем, никто не имел ни малейшего понятия. Зато вся флотилия знала, чем он занимается ночью, — только машинисткам об этом не рассказывали. Для деятельности Лёве требовались две комнаты — в первой он обычно сидел в одиночестве за столом и чистил ножницами ногти; в другой он, уже не один, с наступлением темноты укладывался на койку. По совместительству он командовал флотилией, когда капитан-лейтенант Вегенер находился в отпуске. В настоящее время Вегенер на несколько дней уехал в Берлин; он больше уже не жил в Денхольме. Когда флотилией командовал Лёве, в море она не выходила.
Гауптвахтой служила самая дальняя комната в бараке. Она была разделена на две маленькие камеры, так что сидеть могли сразу два человека. В каждой камере было расположенное под самым потолком маленькое окошечко, снаружи забранное решеткой, — Тайхману казалось, что ее прутья были из проволоки. В первые же минуты своего заключения он определил, что их можно без труда раздвинуть — решетка была сделана больше для вида.
Камера не отапливалась, но арестованные держали оконце открытым даже зимой, поскольку через стенку находилось отхожее место. Барак был хлипкий, перегородки — тонкие, а в стене, отделявшей гауптвахту от сортира, были проделаны дырки. Перегородка между двумя камерами тоже была очень тонкой и вся в дырках, поэтому Тайхман и Штолленберг могли свободно, без особого труда, переговариваться. Зато с другой стороны до Тайхмана доносились такие запахи и звуки, что ему становилось дурно. Однажды, когда один из посетителей сортира совсем уж забылся, он крикнул:
— Я все вижу!
После мгновенного замешательства послышался ответ:
— Наглец!
Через несколько минут в камере Тайхмана появился лейтенант и сказал:
— На вас жалуется одна из дам.
— Я требую, чтобы мне принесли письменные принадлежности, — заявил Тайхман. — Хочу подать на этих стукачек письменную жалобу командиру флотилии.
Лейтенант Лёве предпочел больше не затрагивать этот вопрос, но не позабыл сообщить Тайхману, что дамы не просто стучат по клавишам, а работают стенографистками, и посоветовал ему на будущее поменьше прислушиваться к тому, что происходит за перегородкой.
Тайхман в ответ заявил, что это легче сказать, чем сделать, — у него всего две руки, и одновременно зажимать нос и уши он не может.
— Я сыт по горло этой глупой болтовней! — заявил лейтенант и ушел, громко хлопнув дверью.
Тайхман услышал, как в коридоре он зовет фрейлейн Эрику. В соседней камере покатывался со смеха Штолленберг.
Война Паули против Тайхмана продолжалась. Когда Тайхман отсидел свое, Паули заставил его стоять в карауле — в целях акклиматизации, как он заявил, чтобы снова привыкнуть к свежему воздуху.
Тайхман попросил Штолленберга сказать Доре, что он не сможет прийти. Он знал, что она ждет его, об этом ему сообщил Фёгеле, приносивший ему еду в камеру. Дора встретит его как самого дорогого гостя, сказал Фёгеле. Он ходил к ней каждый вечер, а с ним и все остальные.
В первую ночь Тайхман стоял на часах от полуночи до четырех утра. В половине третьего Паули поднялся на борт в сопровождении женщины. Тайхман доложил ему, что на судне все в порядке. Паули слегка покачнулся и дыхнул на него густым перегаром.
— Это еще кто? — спросила спутница Паули.
— Младенец из моей команды.
— Что-то он больно велик для младенца. Он пьет?
— Велик? Гляди-ка, и вправду велик. Ха-ха. Но ведь он туп, как младенец, правда, Тайхман? Повтори: «Я тупой Тайхман».
Но Тайхман молчал.
— Ну-ка, давай, повторяй.
Тайхман сглотнул.
— Побыстрее, парень. Приказываю повторить мои слова.
Тайхман молчал — в горле он почувствовал комок, который ходил вверх и вниз. Он решил плюнуть Паули в лицо; его охватил приступ ярости — словно тонна кирпичей, она легла на живот и придавила кишки. Он задыхался и прилагал неимоверные усилия, чтобы не зарычать. Перед глазами у него замелькали точки, и лицо Паули то наплывало, то удалялось. «Надо достать его, пока я еще что-то вижу, сейчас я убью его, сейчас я…»
— Пойдем, милый, пойдем же.
— Отвяжись, я хочу, чтобы он повторил мои слова.
Тайхман снял винтовку и прислонил ее к сходне. Он сумел взять себя в руки и знал, что ему надо делать — теперь все было просто. Он снял перчатку и сжал кулак. Паули поднимал воротник плаща. Тайхман ждал, когда покажется его подбородок.
— Пойдем, дорогой мой, пойдем.
Тайхман отступил на полшага. Голова Паули все еще была опущена, подбородок закрыт воротником. Тайхман отвел руку для удара. Кулак задел за поручень, и Тайхман слегка развернулся, чтобы ничто не мешало ему нанести удар.
— Ну, пойдем же, дорогой. Я хочу прямо сейчас.
— Отстань. Пусть эта собака повторит мои слова или я…
— Положи руку вот сюда, дорогой. Что ты чувствуешь?
После того как они скрылись в каюте, некоторое время было тихо. Потом там поднялся такой гвалт, что Тайхман не мог не слушать. Дело закончилось громкой руганью. Они орали как резаные, осыпая друг друга оскорблениями. Наконец, Паули вышвырнул женщину из каюты.
Она лежала на палубе и рыдала. Вслед за ней из каюты вылетела ее одежда.
Женщина попыталась открыть дверь, но Паули запер ее изнутри. Она забарабанила в дверь, но, сообразив, что это бесполезно, пустила лужу.
— Ты что делаешь? — крикнул Тайхман. — Убирать придется нам, а не ему.
В каюте открылся иллюминатор. Паули высунул наружу голову и заорал:
— Тайхман!
Тайхман подошел.
— Для чего ты здесь поставлен, как ты думаешь, черт тебя подери? Следить, чтобы на корабле было тихо. И гони отсюда эту шлюху. — С этими словами Паули захлопнул иллюминатор.
— Что он сказал? Что эта свинья сказала?
— Он хочет, чтобы вы сошли на берег.
— Этот жмот не заплатил мне ни пфеннига. Ни единого пфеннига. Сказал, что подарит мне бюстгальтер. А на фига он мне! Посмотри — разве мне с такой фигурой нужен бюстгальтер? Вот, пощупай — все натуральное.
На следующее утро вахтенный старшина прочитал в судовом журнале следующую запись:
«1:30 — Вместе с командиром на борт поднимается неизвестная дама.
2:18 — Беспорядок на корме. Дама употребляет крепкие выражения и осыпает командира оскорбительными словами.
2:23 — Дама покидает каюту командира под принуждением.
2:26 — Дама облегчается под дверью командирской каюты.
2:27 — Дама отказывается прекратить безобразие, несмотря на приказ командира.
2:37 — Получив десять марок, дама покидает корабль.
Никаких других событий во время вахты не произошло.
Тайхман, матрос второго класса».
Вахтенный старшина Бекер послал за Тайхманом.
— Друг мой, — сказал он. — Эта маленькая запись в судовом журнале может стоить тебе больших неприятностей. Через полчаса я должен отнести его командиру; надо либо слегка изменить ее, либо удалить.
— Не надо ничего менять. Пусть у Паули будут неприятности. Он их заслужил.
— Меня это не касается. Но с твоей стороны это глупость, большая глупость!
— Знаю. Сегодня ночью сам Паули сказал мне, что я глуп. Надо было так и подписаться в журнале: «Тупой Тайхман». Жаль, что мне не пришло это в голову раньше.
Но Бекеру не пришлось нести журнал командиру — старший квартирмейстер послал его на склад за свинцовым суриком. Тайхман отправился чистить гальюн. Он чистил унитаз, когда в туалет заглянул главный старшина Вернер.
— Доброе утро, Тайхман.
— Доброе утро, господин главный старшина.
Пауза.
— Ты не всегда ведешь себя как подобает военному.
Тайхман продолжал работать.
— Но сегодня ночью ты чересчур буквально выполнил требования устава. Я хочу сказать…
Старшина вошел внутрь и закрыл за собой дверь.
— То, что ты написал в журнале, абсолютно правильно с военной точки зрения. Но ты ведь знаешь, наш командир пришел из запаса…
— Истинная правда, господин главный старшина.
— Все это. так, но тебе за это крепко достанется. Он превратит твою жизнь в ад.
