— Истинная правда, господин главный старшина.
— Все это. так, но тебе за это крепко достанется. Он превратит твою жизнь в ад.
— Я к этому привык. Пусть превращает.
— Ну, как хочешь. Не забудь промыть горячей водой и сиденья.
— Слушаюсь, господин главный старшина.
После обеда Паули появился в кубрике. Никто не крикнул «Смирно!», как принято делать на военных кораблях, когда в кубрик во время полуденного перерыва заходит офицер. Паули рвал и метал.
— Это бунт! — кричал он.
Теперь он с ними заговорит по-другому; никогда еще он не видел более разнузданной команды. Потом он принялся проверять рундуки, в результате чего половина экипажа отправилась под арест.
Рундук Тайхмана ничем не отличался от других, но Паули не нашел у него ничего предосудительного. Он отнесся снисходительно и к рундуку Хальбернагеля, только потребовал убрать фотографии, которыми он был обклеен изнутри. Это были открытки с изображением кинозвезд, которые можно было купить в любом магазине, только Хальбернагель обрезал у них белые края, и они стали похожи на семейные фотографии. Кроме того, на них красовались надписи вроде «Всегда любящая тебя Зара» или «Дарю тебе целый вулкан любви, твоя верная Марика, которая тебя никогда не забудет». Все поклонницы Хальбернагеля имели на удивление схожие почерки, которые, в свою очередь, очень напоминали почерк их любимого мужчины. Паули, очевидно, заинтересовался почерком, ибо очень тщательно изучал рундук Хальбернагеля и даже встал на колени, чтобы рассмотреть фотографии обнаженных девушек на нижней стенке.
Когда он уходил из кубрика, снова никто не крикнул «Смирно!». На этот раз Паули, похоже, не заметил этого. Возможно, он увидел выражение глаз матросов.
Тайхман освободился в 17:00. Он тщательно вымылся, надел парадную форму и смазал волосы помадой, отчего они стали казаться темнее. Помаду из города принес Штолленберг и тихонько сунул ее в рундук друга.
Когда Тайхман поднялся на палубу для получения увольнительной, у трапа стоял Паули.
— Подождите у входа в мою каюту.
Тайхман ждал в течение двадцати восьми минут. Наконец, появился Паули, вошел в каюту и пригласил его.
— Будьте добры, доложите по форме.
— Матрос второго класса Тайхман явился по вашему приказанию, господин младший лейтенант.
Паули уселся на стул и скрестил ноги. Тайхман стоял перед ним по стойке «смирно». Паули очень тщательно, не торопясь, набил трубку. Тайхману редко приходилось видеть его так близко. Паули было около пятидесяти. Сморщенным желтым лицом, зелеными глазами с набрякшими веками, складками нависавшими над ними, губами голубоватого оттенка, всегда сжатыми и презрительно искривленными, он походил на ядовитого гоблина. Губы его раздвинулись, образовав удивительно правильное круглое отверстие, куда он вставил свою трубку.
— Подайте мне эту полоску бумаги. Да, вон ту, что лежит на столе.
Паули свернул ее жгутом.
— А теперь будьте добры дать мне огоньку.
Тайхман вытащил из кармана зажигалку и протянул ее капитану.
— Нет, зажгите ее сами. Вот так.
Паули зажег жгут и поднес его к трубке.
— Видите ли, я всегда прикуриваю от бумаги — терпеть не могу запаха газа.
«Как гладко он это все разыграл, — подумал Тайхман. — Интересно, сколько ему пришлось репетировать, чтобы добиться такой гладкости».
— Для того чтобы твердо выучить, что нужно вносить в судовой журнал, а что — нет, вы будете стоять на часах семь дней подряд. И запомните на будущее — в журнал записывают важные события. Только самые важные. Можете идти.
Тайхман пошел в рубку и попросил главного старшину показать ему судовой журнал. Тот протянул ему новенькую, только начатую книжку.
— А где старый?
— Его нет..
— Я вижу, он ничего не делает наполовину.
— Да, Паули такой.
Тайхман снял форму и сел в кубрике играть в дурака со Штолленбергом и Бюловом.
— Похоже, ты у нас теперь будешь вечным часовым, — заметил Бюлов.
— Да, буду. Мне просто не нравится, когда на меня писают собаки, как на эсэсовцев, охраняющих штаб-квартиру партии. Я не могу стоять так же неподвижно, как они.
— Зато научишься играть в карты. Ты уже второй раз продуваешь.
Тайхман взял бутылочку пива.
— Смотри, чтобы тебя не поймали. Когда стоишь на часах, пить запрещается.
Пиво ему мало помогло. Он знал, что Паули — свинья, но никак не предполагал, что это очень хитрая свинья, и потому расстроился.
Вошел Паули с новым старпомом. Никто не встал по стойке «смирно» — в свободное время от матросов этого не требовалось. Командир велел открыть рундуки. В них все было точно так же, как и раньше. Они были чистые, форма и белье — тоже. Но не у всех белье лежало ровной стопочкой на верхней полке. Хуже того, один матрос хранил его на второй полке, а другой — на третьей. Паули взмок от усердия, выбрасывая вещи матросов на пол.
Пока Паули проверял рундуки по правому борту, старпом подошел к Тайхману и сделал знак, чтобы тот поскорее убрал с глаз долой бутылку. Тайхман сунул ее под лавку.
Паули подошел к рундуку Тайхмана и переворошил там все, включая зубную щетку.
— Почему вы не надели форму, которая полагается для ночного караула?
— Меня не отправляли в ночной караул, господин младший лейтенант.
— Черт побери, разве я не сообщил вам, что вы будете нести караул в течение семи дней?
— Это запрещено, — вмешался старпом. — Нельзя в течение двух дней подряд назначать человека в ночной караул. Это разрешается только в боевых условиях.
— Здесь у нас не санаторий.
— Вы правы, — сказал старпом, — но мы служим на флоте и должны подчиняться существующим правилам.
Паули ничего не сказал и покинул кубрик белый от ярости. Старпом поставил ногу на первую ступеньку трапа, и тут Остербур рявкнул: «Смирно!» Слово это прозвучало как-то странно — у него снова были проблемы с зубами. Старпом обернулся и отдал честь в направлении Остербура, и тот вспыхнул, словно юная девушка на первом свидании со взрослым мужчиной.
— Чего разорался? — спросил Питт. — Забыл, кто здесь главный? Это я должен командовать «Смирно!», а вовсе не ты со своей кашей во рту.
— На самом деле это ты должен был скомандовать «Смирно!» — сказал Тайхману Штолленберг.
Тайхман в конце концов попал на берег. Паули ушел в увольнение, а поскольку моряка, назначенного в караул, отпускать в увольнение не разрешалось, старпом послал его на берег по делу — отвезти фотопленку для проявки, разрешив не возвращаться до полуночи.
Отдав пленку, Тайхман пошел к Доре, испытывая смешанные чувства.
Доры дома не оказалось. Крашеная блондинка сообщила ему, что она уехала закупать продукты. У Фёгеле с блондинкой был роман; он утверждал, что это его первая и единственная любовь. Ему пришлось терпеть насмешки Бюлова, с которым он поначалу делил свою единственную любовь, но который потом великодушно отказался от своей доли. Он и вправду был влюблен и без слов сносил все подначки. Когда же Бюлов спрашивал его, на каком языке он общается со своей возлюбленной, которая вряд ли понимает бушменский диалект, он делал вид, что не слышит. В другой раз Бюлов заявил:
— Фёгеле, я уверен, что в постели ты полный профан. Она спит с тобой исключительно из жалости. Ты для нее — все равно что ребенок, а поскольку своих детей у нее, бедняжки, нет, она нянчится с тобой. И ты останешься для нее ребенком до тех пор, пока она тебе не изменит.
Фёгеле всегда отвечал на это одинаково:
— Она любит меня. Иначе брала бы деньги.
Тайхман уселся за угловой столик у самой стойки и принялся пить пиво.
Когда вошла Дора, он встал. Он долго раздумывал, надо ли ему вставать при ее появлении. Но, увидев ее модный, как с картинки, наряд, автоматически поднялся с места. Она приехала в грузовике, который доставлял продукты, привозимые торговыми судами.
— Наконец-то! — воскликнула она и протянула ему руку. — Я сейчас приду — надо проследить, чтобы все разгрузили.
Грузовик привез множество всяких вкусных вещей — ящики со шнапсом, ликерами, винами, шампанским и самыми разными деликатесами в консервных банках.
— Ты всегда закупаешь продукты оптом?
— Конечно. Это дешевле. К тому же так я получаю все без талонов.
— Как тебе это удается?
— Секрет фирмы. А теперь продумай меню. Что бы ты хотел съесть и выпить. Ты получишь все, что твоя душенька пожелает.
— Я полагаюсь на твой вкус.
— Тогда подсчитай сумму по этим счетам — у тебя это наверняка получится быстрее, чем у меня. Ты ведь ходил в хорошую школу.
Дора дала ему кучу счетов, и Тайхман подсчитал их. Сумма составила четырехзначное число.
— О боже, как тебе это удалось?
— Что?
— Так быстро все сложить. У меня бы на это ушло минут пятнадцать.
