Они переходили от одного моряка к другому, наклонялись, клали его голову набок, ждали, когда схлынет вода и корабль выровняется. Потом старший квартирмейстер стрелял.
Когда они подошли к четвертому моряку, магазин опустел, и квартирмейстеру пришлось перезаряжать его. В мерцании фонарика раненый все видел. Он смотрел, как квартирмейстер передернул затвор, вытащил пустую обойму, продул ствол, в то время как затворная рама скользнула вперед, взял с палубы свободной рукой полную обойму, вставил ее, а пустую засунул в карман. Раненый посмотрел на главного квартирмейстера и взглядом поблагодарил его за избавление от мук.
С той минуты Тайхману стало легче. Прежде чем закончить, они дважды перезаряжали пистолет.
С затонувшего тральщика было спасено двадцать три человека. Одиннадцать из них умерло на палубе «Альбатроса». У трех были сломаны ноги, но их можно было вылечить. Девять человек были целы и невредимы. Командир, два офицера, двое старшин и двенадцать матросов утонули.
Ближе к утру ветер немного утих. Флотилия изменила курс; волны били теперь в корму, и палуба оставалась сухой. Звезды погасли; только одинокая белая луна светила в лица погибшим. Тела их были покрыты солью, отчего казалось, что вместо лиц у них гипсовые маски. Руки их были неестественно вывернуты и из-за отсутствия ног казались непропорционально длинными. Все было тихо.
Тайхман сидел на ступеньке трапа, ведущего на мостик. Рядом с ним примостился Хейне, куривший одну сигарету за другой. Штолленберг стоял вахту.
— Чертова луна, — сказал Хейне.
Они долго молчали.
— Она круглая и желтая, как тесто. Смотреть противно. Меня тошнит от одного ее вида, так и тянет блевать.
— А мне она кажется белой с прозеленью, — медленно произнес Тайхман, как будто каждое слово имело особое значение. — Впрочем, она так далеко от нас.
— Да, но вид у нее гнусный. Мне по пьяни никогда так не хотелось блевать, как сегодня, — заметил Хейне. Вдруг он вскрикнул: — Ай! — и бросил недокуренную сигарету за борт, но ветер подхватил ее и швырнул ему обратно в лицо.
Из радиорубки вышел вахтенный радист. Увидев мертвецов, он вскричал:
— Иисус, Мария и Ио… — Некоторое время он стоял, застыв на месте, а потом вдруг разразился рыданиями.
Тайхман и Хейне расхохотались.
— Они мертвые и ничего тебе не сделают, — крикнул Хейне, корчась от смеха. — Погляди-ка на эту плаксу, Ганс, погляди. Беги скорее домой, к мамочке, ха-ха-ха.
— Ради бога, закройте их чем-нибудь, — всхлипывал радист. — Закройте их, прошу вас.
— Закроем, если дашь нам свой носовой платок.
Утром мертвецов зашили в холсты. На это ушел целый час. Потом их положили в ряд — короткие, неуклюжие мешки, не длиннее мешков с мукой, приготовленных для погрузки на корабль. Оторванные руки и ноги были выброшены за борт.
«Альбатрос» остановился и приспустил боевой флаг до середины мачты. Свободные от вахты выстроились на палубе, ожидая командира. Старпом отправился на корму доложить, что все готово. Моряки стояли, глядя поверх мешков на воду, и сгибали в коленках ноги, чтобы не упасть, когда корабль заваливался на бок. Дул холодный порывистый ветер.
Паули все не появлялся. Старпом снова пошел за ним. Матросы ждали. Заложив руки за спины, сгибая колени в такт движению корабля, они стояли, словно живая стена, и не знали, сколько им еще придется ждать.
Когда, наконец, появился Паули, все увидели, что он пьян. Старпом скомандовал: «Смирно!»
Паули ничего не сказал. Моряки ждали, но он не выдавил из себя ни слова. Он совсем растерялся. Моряки смотрели на него, и их взгляды стали жесткими. Паули стоял перед стеной ненависти и презрения; он глядел на сапоги матросов и молчал. Вдруг он рыгнул, и тогда вперед вышел старпом. Он сказал несколько слов. Ему было трудно говорить — он мучительно подбирал слова. Большую часть из того, что он произнес, матросы не расслышали из-за завывания ветра. Он стоял, расставив ноги, чтобы удержать равновесие. Когда корабль нырял в волну, он хватался за леер, и, хотя его слова уносили порывы ветра, голос старпома звучал твердо:
— …и освободить нас от зла… и сила и слава… навеки. Его слова терялись в морском просторе, не находя в нем отклика. Море было холодным и равнодушным, как и клочья облаков, которые гнал по небу ветер, но в ответ на слова молодого старпома матросы сняли бескозырки.
Несколько минут спустя все было кончено. Тела погибших поглотила пучина, палуба была убрана, а коки отправились на камбуз за завтраком.
На «Альбатросе» утонул сигнальщик Майзель. У него была температура 39,4 градуса — вероятно, он заболел воспалением легких, но Паули велел ему отправиться с матросами на шлюпке, чтобы выяснить, что за предмет плавает на воде, и просемафорить об этом на корабль. Оказалось, что это нераскрывшийся немецкий парашют. Стоя на передней банке, Майзель попытался сообщить об этом, но потерял равновесие и упал за борт. Он умер сразу же от разрыва сердца, не иначе.
В середине мая флотилия прибыла в Бремерхафен и находилась там две недели.
Поступил приказ 8 июня в 5:30 приготовиться к выходу. Ночью 6 июня экипаж в последний раз получил разрешение сойти на берег. «Альбатрос» был дежурным кораблем.
В полночь Тайхман сменил Штолленберга, несшего вахту у сходней.
— Паули снова привел к себе в каюту женщину.
— Значит, мне скучать не придется.
— Она совсем еще ребенок. Из девчоночьей организации скаутов, я думаю, пьяная в дымину. Она, наверное, до этого вообще еще ни разу не пила.
— С каких это пор ты стал членом общества защиты девчонок?
— Сначала все было тихо. Потом она стала кричать.
— Иногда они кричат.
— Да, но эта вопила уж очень громко. Ганс, а ведь Паули сказал, что они только выпьют по чашечке кофе.
— Это все?
— Для меня вполне достаточно. Удачной вахты.
— А тебе — спокойного сна.
После полуночи из города вернулась первая группа моряков. Хейне, Бюлов и Фёгеле были относительно трезвыми.
Вскоре, после часа ночи, подъехал грузовик портовых властей. Двое старшин из берегового патруля стали выгружать из него пьяных моряков, словно это были мешки с углем. Тайхман разбудил Штюве, и они принялись заносить упившихся товарищей на борт корабля. Это была тяжелая работа — некоторые из них решили, что поднимутся по трапу сами, только на четвереньках. И на полпути часть из них начинала громко разглагольствовать о том, как прекрасно они провели время на берегу.
В 1:30, когда старпом Пашен, дежурный офицер, проверял вахту, Тайхман и Штюве тащили на борт последнего пьяницу. Не хватало только главного.
В 3:00 из своей каюты вышел Паули и велел Тайхману сходить к лейтенанту Лёве и попросить его прийти на «Альбатрос».
Лёве спал в офицерской казарме. Тайхман не сразу отыскал его комнату. Она оказалась пустой. Тогда он стал переходить из одной комнаты в другую, освещая фонариком койки. Большая часть из них пустовала; наконец, ему удалось найти лейтенанта, который спал не один.
— Эй, что тебе здесь надо?
— Мне надо поговорить с лейтенантом Лёве.
— Но он крепко спит.
— Очень жаль, но я должен с ним поговорить.
— Не смей будить его. Я сама разбужу.
И она зажала лейтенанту ноздри. Он тут же проснулся.
— Овечка моя, тут тебя спрашивают.
По пути на корабль Тайхман встретил главного механика. Он услышал его, а потом уж увидел.
— Я пьян в доску, Тайхман. Иначе не мог. Сегодня исполняется ровно десять лет, Ганс, с тех пор, как я… Впрочем, ты еще совсем ребенок, и тебе меня не понять.
Тайхман попытался втащить его по трапу.
— Меня она ни капли не любила, ха-ха-ха, — пропел главный. — Знаешь, откуда это, юный нахал?
— Да, — ответил Тайхман. — Случайно знаю. Это ария короля Филиппа из оперы «Дон Карлос».
— Идиот, — сказал главный механик и поднялся по трапу сам, держась прямо, словно и не пил ни капли.
В 4:00 Тайхмана сменил Штюве.
Утром Тайхман, Штолленберг и Штюве отправились в грузовике на склад боеприпасов за новыми стеллажами для глубинных бомб. Штюве дал шоферу пачку сигарет и попросил его завернуть в квартал красных фонарей и на минутку остановиться у «Красного лебедя»; он забежит туда и тут же назад, так что задержатся они ненадолго. Шофер никак не соглашался на это, но после того, как Штюве рассказал ему трогательную историю о том, что они неделями не видят берега, а вахты выматывают из них все силы, он не мог придумать повода для отказа и только заметил, что сам — женатый человек.
— Ну вот видишь, — сказал Штюве, — значит, ты можешь меня понять.
— Но больше десяти минут я ждать не буду.
— Мне хватит и десяти.
Шофер остановил машину метров за сто до «Красного лебедя».
— Что это ты здесь встал?
— Я — женатый человек. Не дай бог, когда я буду идти по улице с женой, какая-нибудь из девиц узнает меня, так жена меня просто съест.
