Не исключено, что здесь совмещены два события — концерт Высоцкого перед французскими коммунистами и его появление на митинге гошистов (левых экстремистов), для которых он отказался петь: «Не суетитесь, мадам переводчица, / Я не спою — мне сегодня не хочется. / И не надеюсь, что я переспорю их, / Могу подарить лишь учебник истории».
Вот еще два рассказа Вадима Туманова: «Во Франции его пригласили выступить на одном митинге. Он отказался, а через некоторое время написал стихотворение “Новые левые — мальчики бравые… ”»[1558]; «Во Франции его поразили так называемые “гошисты”: “Пригласили меня спеть на их митинге. Увидел их лица, вызывающий облик, услышал их сумасбродные речи, прочитал лозунги — и ужаснулся. Наркотизированная толпа, жаждущая насилия и разрушения. Социальную браваду они подчеркивали даже одеждой. И напрасно уговаривала меня растерянная переводчица, удивленная моим отказом спеть перед готовыми бить ‘под дых, внезапно, без причины’. Через некоторое время он прочитал мне свое стихотворение “Новые левые, мальчики бравые”»[1559] [1560] [1561].
Несмотря на то, что Туманов сильно «олитературил» подлинное высказывание Высоцкого, суть его вполне ясна, поскольку гошисты действительно «жаждали насилия и разрушения». Вот что, например, происходило во время первомайской демонстрации 1978 года в Париже: «Этот “эпилог” разыгрался также на улицах Парижа (главным местом действия были Большие бульвары) во время первомайской демонстрации, как раз на следующий день после спектакля “В ожидании Годо”. Еще накануне развешанные по городу плакаты оповещали, что группы “гошистов” готовят свою, отдельную демонстрацию. И на самом деле в три часа дня, едва колонны трудящихся, в первых рядах которых шли старейшие представители французских коммунистов, двинулись, соблюдая полный порядок, от Площади республики к Бульвару Бомарше, из маленьких улочек, выходящих на бульвар, хлынули неорганизованные, хаотические толпы “гошистов”. Впоследствии стало известно, что среди них оказалось немало попросту уголовных элементов. Они опрокидывали и поджигали богатые автомобили — так проявлялась антибуржуазная акция “гошистов”. Примкнувшие к демонстрантам разбивали камнями, металлическими рельсами зеркальные окна мага-зинов™’1, а разбив стекла, занялись грабежом. Так действовали уголовники. Толпы “леваков” помешали планомерному, спокойному движению колонн трудящихся — и в этом, безусловно, заключалась определенная политическая тенденция. Политика, политиканство и бандитизм откровенно сблизились и перемешались. Еще долго над вечерним Парижем дымились клубы гари. Полицейские в металлических шлемах, с металлическими щитами, как средневековые рыцари, разбирали остатки баррикад, составленных из перевернутых догорающих машин. А владельцы частных магазинов на Больших бульварах (как сообщила на следующий день “Пари суар”, всего было разбито и разграблено 73 магазина) до глубокой ночи растерянно подсчитывали убытки. Так закончился начавшийся спокойно и торжественно день 1 Мая 1978 года во французской столице»В68.
Двумя годами ранее, 22 августа 1976 года, мать Василия Аксенова Евгения Гинзбург, находясь в Париже, записала в своих путевых заметках: «Надписи на стенах домов. Всё, что угодно, в основном гошистские. “Убивайте таких-то”, “Да здравствует революционное насилие!” и т. п. Все эти каннибальские призывы пишут вот эти самые юнцы с длинными волосами и девчонки с обнаженными спинами»[1562]. Как видим, речь идет о тех же «мальчиках бравых с красными флагами буйной оравою», которые упоминаются в стихотворении Высоцкого.
Стоит отметить также одинаковый прием, встречающийся в «Прыгуне в высоту» и «Новых левых»: «Дело мое левое — правое»[1563] — «Я сомневаюсь, что “левые” — правые»[1564]! Различие же здесь обусловлено разными значениями слова «левый» — в песне оно означает «диссидент», «инакомыслящий» (как говорил о Высоцком Кобзон: «Мы были разные, потому что я был больше советский, а он был больше левый»[1565]), а в стихотворении речь идет о европейских коммунистах («леваках»).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вскоре тема «новых левых» получит неожиданное развитие.
В Интернете можно найти фотографию: «Париж, Франция. Прибытие Иоанна Павла II на стадион “Парк де Пренс”. Воскресенье, 1 июня 1980 год»[1566]73. На ней видны сотни молодых людей, орущих во все горло и тянущих руки к римскому папе. На арке, в которую въезжает автомобиль с высоким гостем, прибита надпись:
JEAN PAUL!!
TOUT LE MONDE TAIME («Иоанн Павел!! Весь мир тебя любит»).
Для Высоцкого эта ситуация мало чем отличалась от митинга «новых левых», на котором он побывал в Париже двумя годами ранее. И «левый» фанатизм, и религиозный, да и любой другой вызывали у него одинаковое отвращение (вспомним: «Я против восхищения повального» /2; 142/, «В восторженность не верю…»/2; 154/). Поэтому оба события характеризуются им в одинаковых выражениях.
Если в стихотворении «Новые левые…» (1978) упомянуты «красные флаги», то в стихотворении «Жан, Жак, Гийом, Густав…» (1980), посвященном визиту Папы во Францию (проходил с 30 мая по 2 июня 1980 года) — «флажки, плакаты, дудки».
В первом случае фигурирует «буйная орава», и во втором присутствует не менее жесткая характеристика фанатиков: «Бесцветные, как моль, / Разинув рты без кляпа, / Орут: “Виват, Жан-Поль, / Наш драгоценный Папа!”».
Однако визит Папы во Францию оставило у Высоцкого двойственное впечатление. Негатив нашел отражение в стихотворении «Жан, Жак, Гийом, Густав…»[1567], а позитив — в «Двух просьбах», которое датируется тем же самым днем, что и выступление понтифика на стадионе «Парк де Пренс», — 1 июня 1980 года.
Состоит оно из двух частей: обращения к людям (первая просьба) и к Богу (вторая просьба). И обе они буквально пронизаны религиозными мотивами: «Немногого прошу взамен бессмертия», «Прошу покорно, голову склоня: / Побойтесь Бога, если не меня, / Не плачьте вслед во имя Милосердия!», «Но чтобы душу дьяволу — ни-ни!», «Ты эту дату, Боже, сохрани, — / Не отмечай в своем календаре, или / В последний миг возьми и измени, / Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли / И чтобы агнцы жалобно не блеяли, / Чтоб люди не хихикали в тени, — / От них от всех, о, Боже, охрани, / Скорее, ибо душу мне они / Сомненьями и страхами засеяли»[1568].
***
Следующим объектом нашего анализа будет стихотворение «Мой черный человек в костюме сером!..» (1979)[1569], которое родилось после того, как Вадим Туманов рассказал Высоцкому о некоем Алексее Ивановиче — чиновнике, который «носил свои костюмы сдержанных тонов. Предпочитал серые», а однажды «ударил нагнувшегося человека ногой в лицо. Должность у Алексея Ивановича, нелишне заметить, тогда была грозная, так что ответного удара он не опасался»[1570].
Соответственно, «черный человек» является собирательным образ советских чиновников, олицетворением власти: «Мой черный человек в костюме сером!.. / Он был министром, домуправом, офицером, / Как злобный клоун, он менял личины / И бил под дых внезапно, без причины» /5; 227/.
Словосочетание «без причины» говорит о том, что поэт не знает, за что его травят. Этот мотив мы разбирали совсем недавно: «И гадали они: “В чем же дело, / Почему нас несут на убой?!”» /3; 128/, «Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав, / К небесам удивленные морды задрав» /5; 212/, «И вот незаслуженный плевок в лицо, оскорбительный комментарий к письму журналиста, организованный А.В. Романовым в газете “Советская культура”…» /6; 410/.
