Находит аналогию в «Конце охоты» и следующий черновой вариант «Побега на рывок»: «Всем другим для острастки / Кончен бал с беглецом. / Это страшно, как в сказке / С нехорошим концом» (С4Т-3-276) = «Кончен бал или бойня — один я бегу», «Кончен бал — я один на своем берегу»[1532]. Впервые же этот мотив встретился в больничном стихотворении «Я сказал врачу: “Я за всё плачу…”» (1968): «Пусть другие пьют в семь раз пуще нас. / Им — и карты все. Мой же кончен бал» /2; 570/.
Вообще ощущение приближающегося конца или гибели очень характерно для Высоцкого: «Конец! Всему /Конец! / Всё разбилось, поломалось, / Нам осталась только малость — / Только выстрелить в висок иль во врага» /1; 133/, «Конец всем печалям, концам и началам — / Мы рвемся к причалам / Заместо торпед!» /2; 46/, «Кончилось всё
— я в глубоком пике!» /2; 385/, «Вот закончилось время мое» (АР-1-78).
В вышеприведенном черновом варианте «Конца охоты» («Кончен бал или бойня — один я бегу») лирический герой вновь предстает беглецом, спасающимся от преследования власти, как и в «Побеге на рывок»: «Кончен бал с беглецом», «Нам — добежать до берега, до цели, / Но свыше — с вышек — всё предрешено». Поэтому в «Прерванном полете» было сказано: «Не добежал бегун-беглец, / Не долетел, не доскакал». Встречается мотив бегства и в следующих цитатах: «Мы бегством мстим, / Мы — беглецы» /4; 156/, «Скандал потом уляжется, / А беглецы все дома» (АР-3-6), «Все, кто загнан, неприкаян, / В этот вольный лес бегут» /5; 12/.
В «Побеге на рывок» напарника героя убивают, а самого его возвращают в лагерь. Такая же ситуация повторяется в «Конце охоты»: собратьев лирического героя (вожака) уничтожили, и он остается жить один среди своих врагов (псов).
В основной редакции «Конца охоты» герой сетует: «Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал». Поэтому в черновиках он будет мечтать: «Улыбку хотя бы одну бы!» (АР-3-33), — что вновь напоминает черновик «Побега на рывок»: «Чью улыбку поймал, / Чей увидел кивок? / Кто мне подал сигнал / На побег на рывок?» (АР-4-12).
А заключительные строки «Конца охоты»: «Но на татуированном кровью снегу — / Тает роспись: мы больше не волки!», — повторяют ситуацию «Прерванного полета», где поэт говорил о себе в третьем лице: «Он писал ей стихи на снегу — / К сожалению, тают снега» («на… снегу» = «на снегу»; «тает» = «тают»; «роспись» = «писал… стихи»). Вариации этого мотива представлены также в песнях «Вот и разошлись пути-дороги вдруг…», «Она была чиста, как снег зимой…» и в черновиках «Горизонта»: «Следы и души заносит вьюга» /2; 115/, «Моих следов метель не заметет!» /2; 222/, «Пока еще снега мой след не замели» (АР-3-115).
***
Многие мотивы из «Конца охоты» можно обнаружить и в «Письме с Канат-чиковой дачи» (1977), но перед тем, как обратиться к ним, сопоставим «Письмо» с песней «Про сумасшедший дом» (1965).
Оба предсказания, которые герой делает в ранней песне, полностью осуществятся в поздней: «Рассудок не померк еще, и это впереди» —* «И подвинулся рассудком»; «Я говорю: “Сойду с ума!”» — «Мы совсем с ума свихнулись» (АР-8-43).
Существуют и другие сходства: «Один свихнулся насовсем» = «Вдруг вскричал, сойдя с ума» (С5Т-4-258); «Кричал: “Даешь Америку!”» = «На троих его даешь!»; «Друзья любимые!» = «Академики родные!»; «Ну что ж — тогда прощусь с женой, / С детьми, с друзьями, с городом» /1; 453/ = «И пускай нас оторвало / От семейных очагов…» (АР-8-54); «^ я прошу моих друзья…» /1; 179/ = «Просим мы, отцы науки, / Не сидеть, сложивши руки» (АР-8-54); «…их санитары бьют» = «Тут примчались санитары — / Зафиксировали нас»; «Я ждал неделю — сколько же!»[1533] = «…ждем ответа мы» (АР-8-50), «…ждем во мраке мы» (АР-8-56); «Забрать его, ему, меня отсюдова!» /1; 179/ = «Отпустите на два дня!» (АР-8-48).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Различие же связано с тем, что в первом случае упоминается «главврачиха — женщина», а во втором — «главврач Маргулис». Кроме того, в ранней песне «буйные» фигурируют в негативном контексте: «И не носите передач — всё буйные сожрут» /1; 453/. А в поздней — в положительном, поскольку являются символом сопротивления: «Настоящих буйных мало — / Вот и нету вожаков!». Однако в обоих случаях они подвергаются «лечению»: «Бывают психи с норовом: / Их лечат — морят голодом» /1; 453/ = «Лечат буйных — вот беда» (АР-8-36).
Ну а теперь перейдем к сопоставлению «Письма с Канатчиковой дачи» и «Конца охоты на волков».
В обеих песнях герои воют: «Сорок душ посменно воюет…» = «Пробудились стрелки, на помине легки, / Я знаком им не только по вою» /5; 534/; сознают свою обреченность: «Нас берите, обреченных!» /5; 138/, «Пеленают в полотенце, / Никуда от них не деться»[1534] [1535] [1536] = «И смирились, решив: все равно не уйдем!»; и испытывают страх: «Эти давятся икотой, / Те от страха прилегли» (АР-8-44) = «Тоже в страхе взопрел и прилег, и ослаб» (другой вариант исполнения — «.. и притих, и ослаб»1^2 — также имеет аналогию в первой песне: «Мы притихли при сиделках»; АР-8-56).
Еще один общий мотив — недоумение главных героев в связи с их отчаянным положением: «Мы потели, словно в бане, / Но высматривали няни / Самых храбрых и пытливых, / Самых опытных из нас. / Вопрошаем, плача: “Вы и / Мы, и ждем ответа мы…”» (АР-8-51) = «Тоже в страхе взопрел, и прилег, и ослаб. <…> Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав, / К небесам удивленные морды задрав» («мы» = «мы»; «потели» = «взопрел»; «вопрошаем» = «удивленные»).
В первом случае пациентов мучают санитары, а во втором — волков уничтожают стрелки: «Нас врачи безбожно колют»1 w = «Только били нас в рост из железных “стрекоз”». И если пациенты «горячатся добела» (АР-8-44), то волки «животами горячими плавили снег».
В «Конце охоты» герои говорят, что из-за этой бойни у них — «в мозгах перекос», и на то же самое сетуют пациенты психушки: «Тут в мозгах и так пожары, / Тут огнетушитель впору!» /5; 469/, - поэтому «все почти с ума свихнулись». И этим же объясняется путаница в реплике одного из авторских двойников: «Развяжите полотен-цы, / Иноверы, изуверцы!».
Неудивительно, что первая серия волчьей дилогии — «Охота на волков» — также содержит важнейшие сходства с «Канатчиковой дачей»: «Оградив нашу волю флажками, / Бьют уверенно, наверняка» (АР-17-152) = «Нас врачи безбожно колют — / Подавляют нашу волю»[1537]; «И вожак наш на выстрелы мчится» (АР-17-152) = «Вот и нету вожаков»; «Обложили меня, обложили» = «Окружили тьмою тьмущей» (АР-856); «Мир мой внутренний заперт флажками» (АР-2-126) = «Тесно нам в себе самом» (АР-8-52); «На снегу кувыркаются волки» (АР-17-152) = «Сорок душ в припадке бьются» (АР-8-44); «Там охотники прячутся в тень» = «За спиною штепсель прячет».
В общих чертах ситуация «Конца охоты» повторится и в «Песне инвалида» (1980), написанной для кинофильма «Зеленый фургон»: «Волки мы! Хороша наша волчая жизнь!» = «Хорошо живется / Тому, кто весельчак» /5; 572/; «Кровью вымокли мы под свинцовым дождем» = «Сколь крови не льется — / Пресный всё лиман»; «Я тоже смертельную рану скрываю» (АР-3-34) = «Кровушка спеклася / В сапоге от ран»; «От погони уставшая стая волков» (АР-3-29) = «Скакали без оглядки мы, / Пылили мы копытами» /5; 572/; «Сладко ныли клыки — из застывшей реки / Пили воду усталые волки» (АР-3-29) = «Нет, хочу с колодца, — / Слышь-ка, атаман!» (этот же мотив встречается в «Разбойничьей»: «Всё плевался он, пока / Не испил из родника», АР-13108); «Усвоил я, милые, верьте» (АР-3-32) = «Милый мой казаче! А?»[1538] /5; 573/; «Пируя на свадьбе, на тризне» (АР-3-32) = «Хватит брюхо набивать!» /5; 253/; «И на татуированном кровью снегу / Тяжело одинокому волку» /5; 533/ = «Как тебе без войска / Худо, атаман!» /5; 254/. Причем волк тоже был «атаманом»: «И вожак я не с волчьей судьбою» /5; 534/, - и тоже оказался «без войска»: «Разбросана и уничтожена стая» (АР-3-34), «Кончен бал или бойня — один я бегу»[1539].
