Водой оказалась липкая холодная испарина, покрывшая лоб, шею, загривок – всё тело. Волосы мокрые, будто и впрямь искупалась. Грудь туго сдавило от только пережитого, глаза, пытаясь навести фокус, обшаривали пространство, постепенно обретающее знакомые черты комнаты из жизни, которая должна была стать прошлой. А память, нехотя просыпаясь, подсказывала. Как проворочалась с боку на бок до рассвета, пытаясь хоть ненадолго, но уснуть. И как сошедшее с орбиты сердце отказывалось сбавлять обороты, а отяжелевшая, налитая расплавленным свинцом голова – отключаться. Как думала о том, что тогда нужно вставать и ехать, и не могла найти в себе крох сил пошевелиться. Как в конце концов мысли поплыли, рассыпались пеплом и развеялись. И всё отдалилось. Трансформировалось. Как пыталась удержаться на поверхности, цепляясь за звуки просыпающейся улицы, и не вышло.
Кружилось. Дом молчал, не подавая признаков жизни: уши не улавливали ни голосов, ни даже шорохов. Ни звука. Неестественно яркий для раннего утра свет струился через щель неплотно задёрнутых гардин.
«Что происходит?..»
Кажется, измученный организм, не выдержав изнурительной борьбы с изувечившим душу страхом, сдался, отключил системы и ушел в спящий режим работы. Только увиденное не походило на сон, скорее на наркотический дурман или бред белой горячки. Похоже, это психика начала готовить её заблаговременно. То был безжалостный эксперимент мозга, который погрузил её в собственный кошмар и вынудил пройти путь до конца. Чёрная река выглядела настолько живой… Всё, случившееся с ней там, случилось как наяву. Уля балансировала на том самом мосту под северными ветрами, отчётливо чувствуя, что за спиной больше никого нет. Каждой своей клеточкой ощущая засасывающую в раскрытые объятья смерти пустоту… Она знала, что потеряла. Только что…
«Зоя Павловна…»
Рука нащупала на полу телефон. Пытаясь унять внутреннюю дрожь, умоляя себя держаться поверхности во что бы то ни стало, собирала плывущие буквы и медленно осознавала, что видит на экране.
07:31 От кого: Зоя Павловна: Ульяна, доброе утро. Пока без новостей. Ко мне едет внеплановая проверка, не смогу быть на связи. Позвоню сама, как только освобожусь и получу информацию.
Десять! На часах десять!!!
Вчера Зоя Павловна говорила про раннее утро! Чуть ли не про ночь! Что она тут делает в грёбаные десять часов?! Когда его там… Его… Там…
Не отдавала себе отчёта, как падала с постели, как наспех одевалась и вылетала на улицу к метро, на котором в такое время чаще всего быстрее, чем на такси. Как неслась через турникет в последний вагон уходящего поезда, как стояла, запыхавшись, уткнувшись разгорячённым лбом в холодное стекло. И ни о чем не думала, только безостановочно молилась. Как пыталась успокоить душу и не разреветься. Ни то, ни другое не получалось… Мир размывался, трескался и осыпался с каждой минутой тишины, что упрямо хранил телефон. Мир исчезал, как на глазах исчезает утренний туман. Она в нём отсутствовала, не жила, не воспринимала. Не слышала, разумела, не ощущала. Лёгкие отказывали. Сердце не выдерживало животного страха, что оплёл каждую мышцу, впитался в каждую клетку, тёк вместо крови в пульсирующих, готовых вот-вот лопнуть венах. Стала паникой, а всё вокруг – ненастоящим, пластиком.
Не помнит, как бежала по эскалатору наверх, не осознавала происходящего на проспекте, не считала зданий и метров. Летела по заданному маршруту сквозь пустую территорию больницы, вдоль корпусов, мимо лавки, в тяжёлые двери, прямо к проходной. За сорок минут дороги наедине с собой обезумела, тронулась рассудком. Она готова была прорвать все до одного кордоны и знала, что в этот раз прорвёт. Они не имеют права её не пустить! Не имеют! Не имеют никакого права не пустить! Никакого!
— Пустите! — упёршись ладонями в стойку охраны, выдохнула Уля, глядя, по сути, в никуда. Лицо человека перед ней размывалось за стеной воды. — Пожалуйста! Прошу вас! Умоляю!
Ничего не видела перед собой.
Послышался тягостный вздох, а затем уставший голос равнодушно произнёс:
— Бахилы наденьте. Фамилия, имя, отчество.
«Что?..»
— Михалыч, ты чё? Нарушаем?..
«Кто это?..»
Там еще кто-то есть, голос уже другой. Повернув голову на звук, Уля попыталась разглядеть тёмное пятно. Мужчина какой-то. Крупный. Ближе к аптечному киоску.
— Кто тут нарушает? За дебила-то меня не держи, Саныч, — искренне возмутился «Михалыч». — Сестра это. А это, — взмахнул он в воздухе какой-то бумажкой, — распоряжение Ковалёва. Велено пропустить. Девушка-а-а, ау?.. Фамилия, имя, отчество.
— Ч-чернов. Егор Артёмович…
Со стороны стены загоготали.
— Ваши фамилия, имя, отчество, — фыркнул охранник, приготовив ручку. — Паспорт давайте.
— Ильина… В-владимировна. Ульяна, — теряя остатки самообладания и последние нити связи с реальностью, просипела оцепеневшая Уля. Непослушные пальцы вслепую рыскали в рюкзаке в поисках документа. Он же всегда там. Всегда! Вот он! Почему охрана вдруг передумала? Что стряслось?.. Что-то ужасное?.. Ужасное… Кто такой Ковалёв?.. Какое ещё распоряжение?..
Чувствуя на себе пристальный взгляд названного «Санычем», явственно ощущая, как уплывает земля, трясущейся рукой протянула затребованный паспорт.
— А чё тогда раньше не пустили, раз родня? — подойдя к столу охраны и заглядывая «Михалычу» через плечо, язвительно поинтересовался второй. Вновь уставился на Улю. Никак не желал он униматься. — А фамилии с отчествами чё не совпадают?
Казалось, этот «Саныч» сейчас взглядом испепелит её на месте. Ульяна чувствовала себя преступницей, пойманной с поличным, пленной на допросе, хотя ведь была ни в чём не виновата и ни в чём противозаконном не участвовала. Рот открылся, чтобы дополнить легенду хоть каким-нибудь более или менее правдоподобным пояснением, но извилины словно окислились. Мозг не желал помогать.
— Сестра, говорю тебе, — процедил охранник сквозь зубы, переписывая в журнал данные. — Может, сводная. А может, вышла замуж да поменяла фамилию, что за идиотские вопросы? Много что-то их у тебя с утра пораньше. Чё ты вообще прицепился ко мне, а? — со всей дури хлопнув ладонью по столу, завёлся он вдруг. Занервничал. — Не веришь? Тебе, блядь, что, приказа заведующего отделением недостаточно? Так ты иди прямиком к нему, коли жить надоело. Он тебе на пальцах всё объяснит. Иди-иди, Саныч, чё вылупился? Не смею задерживать! Так, ну а вам, — вспомнив про оторопевшую, окончательно переставшую что-либо соображать Улю, выдохнул «Михалыч», — прямо по коридору до лестницы. Или на лифте. Второй этаж и налево. Реанимационный блок. Там подскажут.
С места сорвало. Спущенной с тетивы стрелой, пока дотошный «Саныч» не успел сцапать за руку и поднять кипеш на весь корпус. Сегодня её сердце не выдержит.
— Ульяна Владимировна, бахилы! Паспорт забыли!
«Чёрт с ним!»
***
«Похоже на Небесную канцелярию?..»
Непонятно. Уже сколько времени лежит и гадает, куда попал. Но пока толку от этих гаданий ноль. Фиг знает, как выглядит канцелярия, а здесь всё белое, размытое и плывёт, как в вышине, никуда не торопясь, задумчиво и лениво плывут облака. Вокруг какие-то странные звуки: писк на все лады и далёкие голоса. А еще где-то что-то куда-то катят, будто тяжёлая тележка грохочет. Это дребезжание отдаленно напоминает… Что-то. Неприятное. Такое ощущение, что когда-то он слышал подобный лязг постоянно.
Прямо по мозгам.
Поле зрения расчерчено смазанными полосами: внимательнее рассмотреть, куда угодил, мешает неведомая, похожая на то ли палочки, то ли трубочки полупрозрачная херня у самого лица. В носу что-то есть. Веки так и норовят схлопнуться, в башке даже не молоко, а свернувшийся кефир, извилины умерли. Ни пальцем пошевелить не в состоянии, ни ногой, ни головой. До кучи отказывается подчиняться язык, мышцы атрофировались, а глаза разъедает слепящий свет.
Для ада беспардонно, непростительно холодно – всё тело сотрясает мощный озноб, и зуб не попадает на зуб. Наверное, когда голышом попадёшь в чан, до краев наполненный колотым льдом, почувствуешь себя примерно так.
