– Тимофеевич, на неделю этого гаденыы-шшша, – он указал пальцем на Комара, – в изолятор и дружка его заодно прихвати, пусть подумают над своим вызывающим поведением.
В коридоре собралось уже большое количество зрителей, среди них я увидел ехидную довольную ухмылку Щуки. Парни шепотом расспрашивали друг друга о случившемся. Все с интересом лицезрели картину: «Папа в бешенстве». Маркиза, что-то пискнула, но ее никто не слушал.
– Я обязательно пожалуюсь в Организацию Объединенных Наций, – не унимался Комар. – Я напишу Горбачеву. Ты вылетишь из Клюшки в три счета! – грозился он Колобку.
Я посмотрел на Папу и увидел в его глазах испуг, я вспомнил слова Комара: «Я бомба замедленного действия!»
– Однако, новенькие, дают, – воскликнул кто-то восторженно.
– Затухни Зажигалка, – мрачно выдавил сквозь зубы Щука. – Не три губы, если хочешь, чтобы были целы зубы. – Бедный пацан по имени Зажигалка мгновенно заткнулся.
– Тимофеевич, уведите их быстрее, – взмолилась Марго, боясь, чтобы Комар чего-то еще такого не отчебучил.
Гиббон клешнями вцепился в наши руки и повел по коридору, нас молчаливо провожала толпа сочувствующих лиц.
Изолятором оказался бывший туалет в подвале. Я сразу оценил одноместный «люкс». В особый восторг меня привел горько-прокислый фекальный воздух. «Глюк неповторимый», – горько пошутил я про себя. От перспективы провести в этом одноместном номере бесплатно неделю, я вначале очумел, но потом смирился, со мной же будет Комар. Жить негде, вот и живешь, где попало, а в народе почему-то называют бомжем.
– Ну, как санаторий? – лицо Гиббона растянулось в треугольной улыбке, получилась как у постмодернистов: кубики, ромбики на фоне громадного квадрата. – Стучать в дверь бесполезно, все равно никто не услышит, – просветил Гиббон. – Вам здесь понравится, – закрывая нас на амбарный замок, съехидничал Гиббон.
– Нам уже нравится, мы просто в диком восторге, – в унисон крикнул Комар и стукнул дверь ногой.
В углу «люкса» валялся скомканный, свалявшийся матрац и такая же страшная ватная подушка без наволочки. Через пятнадцать минут нас уже слегка поташнивало, а у меня еще в придачу заломило в висках.
– Через тройку дней мы станем с тобой кончеными наркоманами, – горько заключил я.
На двери, оббитой проржавленным листом железа, кто-то коряво нацарапал гвоздем: «Когда я умер, не было никого, кто бы это опроверг».
– Однако, юмористы здесь были и до нас, – Валерка подошел к двери и со всей силы пнул ее ногой, однако не только облегчил этим злость, но почувствовал себя еще хуже: заболел, добавок ко всему, и большой палец ноги. – Сволочи, – крикнул Валерка, прекрасно понимая, что его никто не слышит.
Комар вернулся к матрацу, прилег и сразу приподнялся, матрац вонял мочой. Мы молчали. Тело стал пробивать холод, с каждой минутой все сильнее и сильнее донимал голод. Живот бурчал, издавая глухие музыкальные звуки, казалось, будто все кишки перепутались. «Уснуть бы как-нибудь», – безнадежно подумал я. Комар все-таки прилег на матрац, устало, закрыв глаза. Мне показалось, что в дверь, кто-то скребется. Мы напряглись и прислушались…
– Пацаны, как вы там, – поинтересовался незнакомый голос.
– Живы, только жутко холодно и жрать хочется.
– Большой Лелик с Марго постараются вас завтра отсюда вытащить, – заверил голос. – Курнуть хотите?
– Еще бы! – радостно воскликнул Комар.
– Погодьте минуту, – крикнул голос. – Я в щель засунул между полом и дверью.
Валерка вытянул из щели сплющенную сигарету, спичку и кусочек коробка.
– Спасибо, – благодарно крикнул он. – Тебя как звать?
– Зажигалка, я в группе у Большого Лелика.
Тут послышался какой-то шум за дверью, возня, потом звук падающего тела, и до боли знакомый голос Гиббона:
– Поймаю еще раз, ноги повыдергиваю!
Нам искренне стало жалко парня, который проявил к нам участие и сочувствие и пострадал из-за нас от Гиббона. Нас снова поглотила тишина.
– Кажется, мы стали популярными, – стараясь придать голосу веселость, произнес я.
– Определенно, – согласился Комар.
Мы закурили, переданную нам сигаретку, вдыхая полной грудью дым.
– Комар ты неисправимый, – негодующе воскликнул я. – Нравиться тебе устраивать себе и другим трудную жизнь, – продолжал я, на чем свет стоит чихвостить Валерку.
– Разве – это трудная жизнь?! – сыронизировал Комар.
– По-твоему нет?
– Для разнообразия надо все попробовать, – саркастически произнес Валерка. – Спать охота, – Комар смачно зевнул. – Давай спать, утро вечера мудренее.
Валерка вырубился буквально сразу. Он лежал возле меня и дрых, иногда похрапывая. Я же долго не мог уснуть, снова полезли тягостные мысли, проплыли перед глазами лица, и выползи предательские слезы. Я их не вытирал, они текли и текли.
Из мира тепличного, «домашнего рая», как его всегда называли усыновители, судьба забросила меня в мир, где «хер», «дрочила», «мудак», и «говно» звучали так естественно и просто, что было бы крайне удивительно не слышать этих чарующих уши слов. Утверждать, что меня это слишком шокировало, было бы смешно и нелепо, однако определенный душевный и моральный дискомфорт я все же испытал.
Среди ночи я почувствовал, что тело мое горит и его трясет, как в лихорадке. Я растолкал Комара.
– Валерка, – прохрипел я. – Мне, что-то совсем худо.
Комар живо вскочил, пощупал ладонью мой лоб и порывисто воскликнул:
– Тебя как будто засунули в духовку.
– Возможно, только мне от этого не легче, – заскулил я. – Комар мне совсем плохо.
– Прижимайся теснее ко мне, так будет теплее, – Валерка рукой прижал меня к себе, я не протестовал.
Через какое-то время Комар заботливо спросил:
– Ну, как ты?
– На букву Х, – честно признался я.
– Одевай, – Комар снял с себя свитер.
– Нет, – слабо запротестовал я.
– Одевай, – приказал Валерка, натягивая на меня свой свитер, но это уже не помогало.
У меня начался бред, я склонял усыновителей, ругался с Буйком, что-то доказывал Кузнечику, грозился Гуффи.
Утром Комар принялся стучать в дверь. Мне казалось, что он поотбивает себе ступни ног, и все же он добился своего, его стук услышали, и через какое-то еще время дверь изолятора открыл Гиббон и ворчливо набросился на Валерку. Комар стал доказывать этому питекантропу, что меня надо срочно отвезти в больницу.
– Не умрет, – и Гиббонище ушел, закрыв за собой дверь.
Комар набросился на дверь, колотил ее беспощадно, но все напрасно: никто не приходил, никто не открывал. Валерка от бессилия расплакался.
Дверь открылась на следующий день под вечер – вбежала Марго, Большой Лелик и Спирохета. У меня все уже было как в тумане, никакой реакции на свет.
– Вызовите врача, – отчаянно кричал Комар, его самого уже тряс колотун.
Спирохета бросилась ко мне, ощупав меня, я услышал ее отчаянный вопль.
– В скорую срочно! И второго также в больницу, у него температура зашкаливает за 39.
Все вокруг загоношились, забегали. Комар склонился надо мной, когда мы уже были в скорой.
– Ты только живи, слышишь!
Я разлепил губы и тихо выдавил из себя:
– Я в порядке!
Так мы на полтора месяца с Комаром загремели в больницу. Пришел октябрь, холод и сырость затопили окрестности. Валерку хотели раньше выписать, но он уломал врача продержать его до моей выписки. Папа лично за нами приехал, всю дорогу он хмуро молчал, не проронив к нам ни слова.
Клюшка встретила нас, как героев и радостным криком: «Комара с Сильвером привезли». Через минуту нас обступила толпа обитателей, из которых я хорошо знал только одного Зажигалку. Он был длинный, тощий и нескладный, с большими руками и ступнями, лицо его было усыпано веснушками. Зажигалка несколько раз втихую приезжал к нам с больницу и сообщал все клюшкинские новости. От него мы узнали, что Железная Марго добилась закрытия изолятора. Клюшка по этому поводу гудела неделю, и еще я узнал, что мне дали кличку- Сильвер. Это лучше чем Хромоножка.
Папа раскидал нас в разные группы. Я попал к Большому Лелику, Валерка к Гиббону, но жили мы в одной комнате. Это уже сделала Железная Марго.
Суета и суматоха клюшкинского дня завертела, закружила нас, словно водоворот: одно, другое, третье. Целый день нас с Валеркой не трогали, меня же не покидало ощущение смутной угрозы. Комар успокаивал: «Расслабься, все нормально!», но я держал ушки на макушке. Мне было неспокойно. Глубоко после отбоя в спальню зашли три жлоба, один из которых скомандовал:
– Пошли знакомиться!
Я все понял без лишних слов, Комар спокойно встал, напялив на себя треники. Нас под конвоем повели в туалет, баба Такса дрыхла у себя в каптерке, оттуда раздавался ее могучий храп, дежурного воспитателя в помине не было видно, наверное, дрых у себя дома на кровати в обнимку с женой.
Щука вальяжно восседал на подоконнике, в новых синих шелковых с красными лампасами спортивных брюках и футболке «Рибок», рядом сидел Никита и курил в раскрытое окно. Шестерки расположились у кафельной стены. Как только нас завели, в туалете повисла тишина, на нас смотрели, как на смертников.
