– Мне очень жаль, что все так получилось печально с Комаровым, – продолжал давить на клапаны Колобок, словно издевался надо мной. Ему очень жаль. Мне так хотелось ему припомнить, как он нас Комаром чморил на Клюшке, но я не мог выдавить ни одного слова, горло пересохло. Я пытался заставить себя говорить, но, взглянув на каталку, где лежал, накрытый простыней Комар, меня словно ударило электрическим зарядом. Я резко встал и направился к выходу. Я уже знал, что мне надо делать.
– Ты куда? – остановила меня Кузя перед выходом из больницы. Лицо ее было белее мела.
– Я скоро, – сдавленно ответил я.
– Если ты убивать Щуку, я с тобой!
– Нет, – категорично ответил я. – Это мое дело!
– Теперь и мое! – и Кузя решительно пошла со мной.
Щука лежал в одежде на своей кровати и тупо смотрел в потолок.
– Какие люди?! – пьяно хорохорился он, увидев Кузю и меня с ножом в руке. – Убивать пришли? – саркастично добавил Щука. – Кишка тонка, – и он пьяно, надрывно рассмеялся. – Я же Комару сказал: не на жизнь, а на смерть. Я слов на ветер не бросаю.
– Ты Щука тоже свое отжил, – уверенно ответил я.
Завязалась драка. Все происходило, как в замедленной съемке: Щука навалился на меня, я отбросил его. Кузя налетела, как курица и со всей силы врезала Командору кулаком по физиономии, тот от боли вскрикнул. Я достал из кармана брюк выкидушку, которой Щука убил Комара, и которую мне, как боевой трофей вручил Большой Лелик. Щука увидел нож, мгновенно все понял.
– Сильвер, не делай этого, – испуганно закричал он, но было уже поздно.
Я левой рукой прижал к себе Щуку, правая же рука ударила его ножом. Стальное лезвие плавно вошло в тело Щуки. Пятно крови беспощадно увеличивалось на светлом свитере, на лице Щукина застыло выражение испуга, его глаза словно выкатились из орбит. На какое-то мгновение наступила полнейшая тишина, каждый из нас был поражен и изумлен происшедшим. Я даже больше, чем Щука.
– Козел, что ты сделал? – ярость Командора взорвалась силой атомной бомбы.
– Отомстил за Комара, – прерывисто дыша, произнес я, отбросив окровавленный нож в сторону.
Пятно крови все шире и шире расползалось по щукинскому свитеру. От меня не ускользнул панический страх, мелькнувший на бледном лице Щуки, хотя оно тут же приняло прежнее выражение.
– Тебя посадят, – медленно опускаясь на пол, прохрипел Щука, стараясь сохранить остатки самообладания и закрываю рукой разрастающееся пятно крови.
Плевать, – с олимпийским спокойствием ответил я, присаживаясь на пол напротив Командора, и не сводя с него взгляда. – Зато такой сволочи как ты больше на Клюшке не будет.
– Я не хочу умереть, как Комар, – истерично закричал Щука.
И в этот момент зимний воздух потряс чудовищной силы взрыв, с первого этажа вырвался столп огня, жадно и бешено пожирающий комнаты, коридоры кирпичного здания. Послышались детские крики, звон битых стекол, Клюшка вмиг наполнилась дымом, гарью и гудящей паникой.
Это взорвались затихаренные Колобком две бочки с бензином в каптерке на первом этаже. Он их спрятал в корпусе от ревизоров, которые должны были со дня на день приехать проверять Клюшку. У пацанов был свой ключ от каптерки, где они любили курить. Скорее всего, кто-то из них оставил бычок на бочке, не подумав о последствиях.
– Пусть сгорит дотла эта проклятая Клюшка. Так ей надо, – Кузя разразилась громким, режущим ухо смехом.
Вторым взрывом ее выбросило в коридор. Все вокруг было в удушающем дыму, слышался звон битых стекол, паника обитателей и воспитателей. Я увидел в коридоре Колобка, он осматривал комнаты на этаже.
– Кто-то еще есть, – спросил он меня?
– Кузя, – ответил я.
Мы быстро ее нашли. Колобок взвалил ее на свои плечи и понес к пожарному выходу, через минуту он снова был возле меня.
– Больше на этаже никого?
– Никого, только я один.
– Сафронов, прыгай через окно с любой спальни, – крикнул Колобок мне. – Снег глубокий. Все собираются на хоккейной площадке, – и он побежал на третий этаж.
В коридоре уже невозможно было находиться, дымом все заволокло, огня еще не было, но чувствовалось его скорое приближение.
– Сафрон, – донесся до меня отчаянный вопль Щуки. Он лежал на полу в своей спальне, не в силах подняться. – Вытащи меня отсюда.
Я зашел в спальню Щуки. Он дико кашлял, комната была окутана дымом. Я подбежал к окну, попробовал его открыть, оно оказалось заколоченным, как во многих спальнях.
– Сафронов, прыгай, – кричали мне с улицы. – Быстрее!
В коридоре послышался треск, огонь пробился на второй этаж и беспощадно сметал все на своем пути. У меня обгорели рукава куртки; волосы жутко пахли гарью.
– Аристарх, – Щуку из-за плотного дыма уже не было видно. – Не бросай меня здесь одного! Я не хочу сгореть! Мне страшно!
– Нет, – пересилив себя, произнес я. – Я не могу тебя пожалеть. Ты убил Комара.
– Сильвер, прости меня за все! – до меня донеслись щукинские всхлипы.
Внутри что-то оборвалось. Вспомнились слова Комара: «Щука допрыгается, что его некому будет пожалеть».
Я собрал с подоконника черный снег, стал им растирать лицо, голову, чтобы она была мокрой. Втянув в легкие как можно больше воздуха, подбежал к Щуке, взвалил его на свое плечо.
– Сильвер! Ты Чек! – это были последние слова Щуки. Он умер в городской больнице под вечер от большой кровопотери.
Через три дня состоялись большие похороны. В пожаре погибло шесть воспитанников Клюшки, директор Колобов и воспитатели Сигизмундович, Гиббон и Трехдюймовочка, малохольная старушка, помешанная на кошках, бросившая в последний момент спасать любимого сиамца Родиона, мяукавшего с форточки третьего этажа. Ей удалось скинуть испуганное животное на снег, сама же выбраться Трехдюймовочка не сумела. Если бы не они, погибших могло быть намного больше. Похоронная процессия, похожая на длинное тело анаконды, медленно вошла на территорию Клюшки, впереди цепочка детей несла искусственные венки. С погибшими в пожаре хоронили Зажигалку, Комара и Щуку. Гробы, оббитые красной тканью, поставили на заранее приготовленные табуретки. Тишина изредка нарушалась рыданиями, похожими на крик чаек. Из первого ряда в черном костюме вышел Большой Лелик. Его назначили новым директором Клюшки. Говорили, что хотели Железную Марго, но отказалась и посоветовала Большого Лелика.
– Клюшку ждут новые времена, – громко и уверенно заверил всех Лелик. – Беда ее изменит, вот увидите! Я в это верю!
На обгоревшее здание Клюшки обитатели повесили полотнище, сшитое из простыней, на котором большими красными буквами, начерканными в спешке, было написано: «Мы вас любим!»
Внезапно налетел ветер и с силой вырвал плохо закрепленное полотнище и понес его по территории Клюшки, поднимая его все выше и выше.
– Вот и улетела их душа, – прошептал кто-то.
– Отмаялись, – откликнулось в похоронных рядах.
Собравшиеся молча склонили головы. Ветер усилился и, гуляя по пустынному сгоревшему зданию, заголосил протяжно: «У…у…у-у-у», – словно прося прощения. …
В рукописи была поставлена последняя точка.
Ночью мне снова снилось море, шторм. Я барахтался в воде, меня накрывали волны, но я не тонул, хотя был обессилен борьбой со стихией.
Утром на построении подполковник Иволгин, главный по воспитательной работе в Бастилии сообщил, что Матильда умерла по дороге в колонию от инфаркта. Вместо нее будет какая-то другая тетка, я его уже почти не слушал.
Листы с папки упали на асфальтированный плац и рассыпались…
