Или женщина в расстройстве, не понимала значение совершаемого?
Сорокин молчал, глядя строго прямо на него, в складку меж белесыми бровями. Собеседник вздохнул, принялся писать, уже не поднимая глаз от бумаги:
– Кем вам приходится погибшая гражданка Газзаева?
– Невестой.
– Это другое дело, – кивнул тот, делая отметку. – Теперь проще объяснить, что она делала в комнате, выделенной вам под жилплощадь.
– Собирались жить вместе, семейно.
– Она знала о вашей госпитализации?
– Конечно.
– У нее был ключ от вашей комнаты?
– Ключ был, можно сказать, у всех. Уходя, я оставлял его под дверью.
– Почему так?
– Потому что брать нечего. Ценных вещей, документов, оружия в помещении не держал. Все хранилось по инструкции, в рабочем сейфе.
– Случались ли между вами ссоры?
– Да.
– Понимаю, понимаю… Не припомните, когда была последняя?
– Перед тем как я ушел на службу, в день госпитализации.
– По какому поводу?
– Это мое личное дело.
– Само собой, вы вправе не отвечать, – то ли подхватил, то ли перебил товарищ из главка, – но вы не откажетесь сообщить, куда отлучались в период с двадцати тридцати по двадцать двух часов?
– Откажусь. Но можете быть уверены, что на месте преступления меня не было.
– На чем будет основываться моя уверенность? – вежливо спросил особист.
– Много на чем, – таким же образом, чуть скрипнув зубами, ответил Сорокин. – Посмотрите хотя бы расписание, я бы не успел съездить туда и вернуться.
– Проверим, проверим… разные есть варианты, попутки, сообщники, – как бы про себя отметил тот. – Хотя нельзя не исключать…
– Что не исключать? – резче, чем следовало бы, спросил капитан.
– А вот это, товарищ Сорокин, мое дело, – ласково ответил тот, – личное. Не серчайте, Николай Николаевич, вы же понимаете, какая ситуация складывается. Я своего мнения не переменяю. Уверен, что вы в этом грязном деле совершенно ни при чем, к тому же ваши прошлые заслуги дают все основания для полного доверия. Но стечение обстоятельств, да и морально-нравственный аспект… – Он не договорил, чуть покачал головой и уже без экивоков, сухо закончил: – Считаю необходимым напомнить вам: до окончательного выяснения обстоятельств смерти Газзаевой вы должны проживать по месту прописки.
– Есть.
Часть вторая
1
Санька, еле передвигая ноги, тащился на свою любимую голубятню. Вокруг солнце, тепло, зеленый шум и красота – но на душе у Приходько так темно, сыро, как в подвале или в слякотном ноябре. И пускай до него еще очень долго, и пока еще все зелено, но по масштабам голубятника, у которого все измеряется мешками с кормами, осень уже совсем скоро. Ныне веселые облачка станут смурными и серо-буро-малиновыми. И небо с каждым днем будет опускаться все ниже и ниже, и все чаще будет лить холодный дождь.
Бедные мокрые голуби! Останется им, нахохлившись, просиживать дни напролет под навесом.
«Потом выпадет снег, – тоскливо, обреченно и по-взрослому думал Санька, – и надо будет прибавлять корму, белков, как это там, в руководстве? Бобовые… бобовые. А где взять-то? Взять-то где?»
Почему-то вспомнилась война, и до боли в печенках стало жалко взрослых в те годы. Тетку Анну ту же. Они, мелкие, ни о чем не думали, не беспокоились: есть что в рот положить – положили и проглотили, нет – слезами запили, и дальше жить, одним днем. Взрослым-то каково было изо дня в день смотреть на них, тающих, на костлявые пальцы и опухающие ножонки, на раздувающиеся животы, западающие глаза – и совершенно точно понимать, что ничего нельзя поделать.
Да, сейчас не война, да, голуби не дети, так еще хуже – твари бессловесные, полностью от тебя зависящие. Что с ними будет? Им не объяснишь, что есть нечего, что хозяин безрукий не смог накопить кормов. Дурак тут один влез с советами: нашел о ком жалеть – голуби! Расшугай, пусть сами питаются, а не то и в суп-пироги. Санька чуть не убил его. Гордый Санька не остановился перед тем, чтобы сгонять в Останкино, в тамошний клуб голубеводства, где его уже знали. Решил так: спина не переломится поклониться, а просить не для себя – не стыдно. Однако и там не выгорело. Славный дядька-председатель, выслушав, вытащил из своего кармана два червонца:
– Все, чем могу, товарищ. Нет никакой возможности чем-то вам помочь прямо сейчас, фонды мы все выбрали. – Похлопал по плечу и сказал: – Не отчаивайтесь. Такие уж дела наши, птичьи. Все-таки, как показывает жизнь, обязательно что-то да подвернется. Это, знаете ли, еще древние замечали: птицы не жнут, не сеют, не собирают в житницы – а вот с неба им питание. Так что выше нос, товарищ Приходько, надейтесь на лучшее.
Что ж, с этим и ушел. Выбарыжил, краснея, у первого попавшегося ломовика овса, сколько получилось (немного), и поехал к своим голубям. Они встретили его тихим ликованием. Рады, стало быть, видеть, независимо от того, приволок что пожрать или нет. Санька вторил им, ласково воркуя. После разговора с собратом-голубятником зародилась отчаянная, ни на чем не основанная вера в лучшее: «Ну и что трепыхаемся? Чего я раньше времени в гроб укладываюсь? Руки-ноги на месте, всегда что-то подворачивается».
Да и никогда не сидел он без дела. Пусть руки у него не слишком умелые, зато сил и старания хоть отбавляй, даже если что не умеет, схватывает быстро. Он за последнее время раздался, поздоровел, наросло мясо на костях: может и двор вымести так, чтобы ни соломинки не валялось, и воды натаскать, и дров нарубить. Правда, в домашнем промысле этом очень мешает прогресс, прежних заработков уже нет, ведь все больше в дома уж подведена вода, и отопление не печное – паровое. Ничего, наверняка что-то иное подвернется.
Было бы что!
Внизу скрипнула, открываясь и закрываясь, дверка. Завозились, послышались шаги – из люка в полу показалась знакомая взлохмаченная голова.
– Кормишь? – уточнил зачем-то Витька Маслов.
– Кормлю пока, – вздохнул Санька. – Еще неделю-полторы покормлю, а там посмотрим.
– Я тебе принес, – Витька вылез из люка, протянул другу наволочку. – Сухари мамка передала. Некоторые чуть тронулись, она говорит: выкини или вон Саньке отдай.
Не надо было быть профессором, чтобы увидеть, что ничего там не «тронулось», Витькина мамка славилась своим особым умением сушить сухари так, что чуть ли не вечно лежали. Просто пожалела его, подала на бедность, прислала мешочек, как тайную милостыню, ему и птичкам.
– Спасибо, – уныло поблагодарил Санька.
Витька бывал на голубятне нечасто, вот и теперь оглядывался, свежим деловым взглядом примечая все: ларь вопиюще пустой, давно не видевший ни зернышка, тоскливо распахнувший голодную пасть, дырявые
