мешки, в которых, кроме пыли и овсяного мусора, не было ничего.
– Невесело, – заметил Маслов. – Что думаешь делать дальше?
– Что-что. Только и надеюсь, что заработок подвернется. Ломовиков грабить на больших дорогах. Жизнь или овес… Откуда я знаю, что делать?
– Ломовиков, значит. Ну-ну.
– Что нукаешь? Чего еще?
– Да есть кое-что, – усмехнулся Витька. – Цукер.
– Что – «Цукер»?
Маслов глянул быстро, чуть улыбнулся:
– Ну… можешь его обыграть.
– Во что? В ножички?
– В пристенок.
Приходько поморщился. Намек он понял, но не оценил.
Рома Сахаров по прозвищу Цукер – это новый чистильщик обуви в палатке по дороге на станцию. Днем трудился на совесть, ловко наводил блеск на ботинки и туфли и чинил, как заправский сапожник. По вечерам и на выходных ошивался в парке наряду со всеми страждущими культуры. Однако если другим хватало танцев и кино, то Цукеру таких развлечений было мало, и он играл. Причем мастерски и во что угодно, от шахмат до футбола. Сражались в волейбол стенка на стенку или цех на цех гоняли в футбол – Цукера разыгрывали по жребию. Санька сам видел, как этот взрослый парень стучал с мальками в «чижа» – вот как раз им он поддавался безбожно – и бегал, играя в казаки-разбойники. Устраивали одновременную шахматную игру в парке – неизменно выходил в финал, даже на фоне признанных взрослых разрядников выглядел достойно. В клубе установили два бильярдных стола – выяснилось, что и в этой игре Рома равных не имеет.
Втихую замазывали и на деньги – только без лишних глаз, чтобы не дразнить комсомольский патруль, который теперь прямо око недремлющее.
Тогда молодежь, пристраиваясь в укромном месте, резалась в карты – правда, лишь по маленькой и с оглядкой. Нервишки пощекотать, в таких условиях по-крупному не сыграешь. Карты – вещь такая, что спрятать трудно. Пристенок – иное дело, зажучить непросто: мало ли что за монетка на ничьей земле валяется и кто ее бросил.
Про Ромины таланты и в этой игре рассказывали чудеса, но Санька, который с детства умел играть в пристенок, и очень даже хорошо, не особо верил. Сам он предпочитал свои умения скрывать из стратегических соображений: всегда приятно понимать, что за пазухой есть козырь-другой. Потому и без намеков Витьки постоянно возникали крамольные мысли: явиться на игру, попускать пузыри, сказаться лохом да и ободрать этого чертяку. Теплился этот соблазн в душе Саньки, согревал, но он одергивал себя. Несерьезно. Ненадежный это доход, да и нечестно. А если к тому же узнают – нотаций не оберешься, а то и по сусалам схлопочешь.
Но как же корм? Зерно? Бобовые, будь они неладны!
– На самом деле я не про игру, – сказал Витька, прочитав страдальческие Санькины мысли. – Я знаю, что он шабашит.
– В смысле?
– Так я про то и толкую. Он не только в палатке промышляет, но и калымит на стороне. Разговорились как-то за жизнь, он и спросил, нет ли еще пацана, чтобы был честный, крепкий и неболтливый. Пошли, а?
– Лавку треба подломить? Иль на стреме постоять? – хмуро спросил Санька.
– Кто о чем, а вшивый о бане, – огрызнулся Витька. – Сам пойди и спроси, если моему слову не веришь. Чего со мной, дураком, говорить?
Санька колебался. Конечно, не о воровстве речь, Витька завязал наглухо. Подзаработать, стало быть… Заманчиво. Только ведь надо знать – где и с кем сговариваться. Ведь шабашников со стороны нанимать не каждый решается, а те, что уже работают, к себе не всех пускают – и своя опаска имеется, и делиться неохота, и работы не всегда на всех хватает. Нарвешься на у́рок или пьяниц – те и прибить могут.
Но если Цукер имеет блат и Витьке предлагает подкалымить, сам приглашает – это другое дело. Маслов не тот человек, чтобы абы с кем водиться.
Абы с кем. Вот именно. Был еще один факт, который настраивал Приходько против Цукера: с ним водил дружбу Анчутка – и ручкались при встрече, и о чем-то перетирали нос к носу.
Сам Санька с Яшкой более не знался, и после достопамятной потасовки на школьном дворе тип этот забыл к ним дорогу, хотя Санька все-таки подозревал: где-то мутят они со Светкой. С сестрицей он пытался потолковать, и не раз – настораживали ее безропотность и показная покорность. Не к добру это.
Витька напомнил о себе:
– Чего набычился? Мыслишь, аж мозг скрипит? Я тебе еще раз предлагаю как другу – пошли бригадой, поработаем. Говорил с Цукером, он сказал: халтуры всегда много, рук не хватает, а у него на железке свои люди.
– Сам-то пробовал уже?
– И не раз.
– Хоть бы что сказал! – возмутился было Санька.
– Я и говорю, битый час толкую тебе, – заметил Витька. – Я ж не ты, и сам не жрамши сидеть не стану, и маме не дам. Была бы какая скотина у меня – и та бы не голодала.
– Но-но. Голодал ты больно, много знаешь.
– Голодал, как все, не в том дело.
– А в чем?
– В том, что ты со своими принципами мало что выиграешь.
– Ну а вляпаемся, Витька? – спросил Санька. – Забыл?
Маслов поежился, но уверенно возразил:
– Ничего я не забыл. Потому и все проверил заранее на себе и теперь тебе как другу спокойно говорю: дело чисто.
– Ты ж его не знаешь.
– Я и тебя раньше не знал. А этот – надежный, не бродяга. В библиотеку, кстати, ходит.
– Не гони.
– Ольгу спроси, коль мне не веришь.
– Так небось затем и ходит, клинья к ней подбивает, – буркнул Санька.
– С Колькой-то поподбиваешь, пожалуй. Нет, дело-то было, разбежался – да ему быстро разъяснили, что к чему. Теперь они с Ольгой дружат, о книгах толкуют, о поэзии всяческой, о прочем неясном.
Санька насторожился: а не от того ли Светка зачастила в библиотеку? Причем не берет книжки на дом, как нормальные люди, а сидит там читает. Уж не в этом ли соль, не новая ли симпатия? Ох, нелегкое это дело – присматривать за сестрами… От этой мысли бедный Приходько взбеленился: «Да ну и хрен с ней! Что я ей – сторож? Запирай ее не запирай, все равно свалит. Пусть хоть с кем мутит, лишь бы не с Яшкой».
– Если он такой весь из себя положительный, чего ж играет? – упрямился Приходько.
– Каждый трудящийся имеет право на отдых. Ты с голубями возишься, он играет. – Витька решительно поднялся: – В общем, я предложил, а ты как хочешь. Да – да, нет – нет. Жди, когда мамка еще мешок сухарей
