Дон Жуан (обнимая ее)
Тебя я счастью научуИ над твоей умру могилой.
(Уходят)
Лепорелло (оглядываясь)
Но где мисс Покэр, где Жуан?
Американец
Наверное в соседней зале.
Лепорелло (хватаясь за голову)
Ах, я разиня, ах, болван,Все прозевал, они бежали.
Американец
Куда?
Лепорелло
Да верно, на лужокИль на тенистую опушку.Тю-тю! Теперь уж пастушокЛаскает милую пастушку.
Американец
Да вы с ума сошли!
Лепорелло
Ничуть!
Американец
Идём.
Лепорелло
А шпаги не хотите ль?Ведь дон Жуан не кто-нибудь,Он сам севильский соблазнитель.
Американец
Но я их видел здесь, минутНу пять тому назад, не боле…
(закрывает лицо руками)
Когда настанет Страшный Суд,Что я моей отвечу Полли?Идём, идём скорей.
Лепорелло
Ей-ей,Я твердо помню: Лепорелло,Желаешь спи, желаешь пей,А не в свое не суйся дело.И был я счастлив, сыт и пьян,И умирать казалось рано…О, как хотел бы я, декан,Опять служить у Дон Жуана!
Колчан
Памяти Анненского
К таким нежданным и певучим бредням Зовя с собой умы людей,Был Иннокентий Анненский последним Из царскосельских лебедей.
Я помню дни: я, робкий, торопливый, Входил в высокий кабинет,Где ждал меня спокойный и учтивый, Слегка седеющий поэт.
Десяток фраз, пленительных и странных, Как бы случайно уроня,Он вбрасывал в пространства безымянных Мечтаний — слабого меня.
О, в сумрак отступающие вещи И еле слышные духи,И этот голос, нежный и зловещий, Уже читающий стихи!
В них плакала какая-то обида, Звенела медь и шла гроза,А там, над шкафом, профиль Эврипида Cлепил горящие глаза.
…Скамью я знаю в парке; мне сказали, Что он любил сидеть на ней,Задумчиво смотря, как сини дали В червонном золоте аллей.
Там вечером и страшно и красиво, В тумане светит мрамор плит,И женщина, как серна боязлива, Во тьме к прохожему спешит.
Она глядит, она поет и плачет, И снова плачет и поет,Не понимая, что все это значит, Но только чувствуя — не тот.
Журчит вода, протачивая шлюзы, Сырой травою пахнет мгла,И жалок голос одинокой музы, Последней — Царского Села.
Война
М. М. Чичагову
Как собака на цепи тяжелой,Тявкает за лесом пулемет,И жужжат шрапнели, словно пчелы,Собирая ярко-красный мед.
А «ура» вдали — как будто пеньеТрудный день окончивших жнецов.Скажешь: это — мирное селеньеВ самый благостный из вечеров.
И воистину светло и святоДело величавое войны,Серафимы, ясны и крылаты,За плечами воинов видны.
Тружеников, медленно идущихНа полях, омоченных в крови,Подвиг сеющих и славу жнущих,Ныне, Господи, благослови.
Как у тех, что гнутся над сохою,Как у тех, что молят и скорбят,Их сердца горят перед Тобою,Восковыми свечками горят.
Но тому, о Господи, и силыИ победы царский час даруй,Кто поверженному скажет: «Милый,Вот, прими мой братский поцелуй!»
Венеция
Поздно. Гиганты на башнеГулко ударили три.Сердце ночами бесстрашней,Путник, молчи и смотри.
Город, как голос наяды,В призрачно-светлом былом,Кружев узорней аркады,Воды застыли стеклом.
Верно, скрывают колдунийЗавесы черных гондолТам, где огни на лагуне— Тысячи огненных пчел.
Лев на колонне, и яркоЛьвиные очи горят,Держит Евангелье Марка,Как серафимы крылат.
А на высотах собора,Где от мозаики блеск,Чу, голубиного хораВздох, воркованье и плеск.
Может быть, это лишь шутка,Скал и воды колдовство,Марево? Путнику жутко,Вдруг… никого, ничего?
Крикнул. Его не слыхали,Он, оборвавшись, упалВ зыбкие, бледные далиВенецианских зеркал.
Старые усадьбы
Дома косые, двухэтажные,И тут же рига, скотный двор,Где у корыта гуси важныеВедут немолчный разговор.
В садах настурции и розаны,В прудах зацветших караси,— Усадьбы старые разбросаныПо всей таинственной Руси.
Порою в полдень льется по лесуНеясный гул, невнятный крик,И угадать нельзя по голосу,То человек иль лесовик.
Порою крестный ход и пение,Звонят вовсе колокола,Бегут, — то значит, по течениюВ село икона приплыла.
Русь бредит Богом, красным пламенем,Где видно ангелов сквозь дым…Они ж покорно верят знаменьям,Любя свое, живя своим.
Вот, гордый новою поддевкою,Идет в гостиную сосед.Поникнув русою головкою,С ним дочка — восемнадцать лет.
— «Моя Наташа бесприданница,Но не отдам за бедняка». —И ясный взор ее туманится,Дрожа, сжимается рука.
— «Отец не хочет… нам со свадьбоюОпять придется погодить». —Да что! В пруду перед усадьбоюРусалкам бледным плохо ль жить?
В часы весеннего томленияИ пляски белых облаковБывают головокруженияУ девушек и стариков.
Но старикам — золотоглавые,Святые, белые скиты,А девушкам — одни лукавыеУвещеванья пустоты.
О, Русь, волшебница суровая,Повсюду ты свое возьмешь.Бежать? Но разве любишь новоеИль без тебя да проживешь?
И не расстаться с амулетами,Фортуна катит колесо,На полке, рядом с пистолетами,Барон Брамбеус и Руссо.
Фра Беато Анджелико
В стране, где гиппогриф веселый льваКрылатого зовет играть в лазури,Где выпускает ночь из рукаваХрустальных нимф и венценосных фурий;
В стране, где тихи гробы мертвецов,Но где жива их воля, власть и сила,Средь многих знаменитых мастеров,Ах, одного лишь сердце полюбило.
Пускай велик небесный Рафаэль,Любимец бога скал, Буонаротти,Да Винчи, колдовской вкусивший хмель,Челлини, давший бронзе тайну плоти.
Но Рафаэль не греет, а слепит,В Буонаротти страшно совершенство,И хмель да Винчи душу замутит,Ту душу, что поверила в блаженство
На Фьезоле, средь тонких тополей,Когда горят в траве зеленой маки,И в глубине готических церквей,Где мученики спят в прохладной раке.
На всем, что сделал мастер мой, печатьЛюбви земной и простоты смиренной.О да, не все умел он рисовать,Но то, что рисовал он, — совершенно.
Вот скалы, рощи, рыцарь на коне, —Куда он едет, в церковь иль к невесте?Горит заря на городской стене,Идут стада по улицам предместий;
Мария держит Сына Своего,Кудрявого, с румянцем благородным,Такие дети в ночь под РождествоНаверно снятся женщинам бесплодным;
И так нестрашен связанным святымПалач, в рубашку синюю одетый,Им хорошо под нимбом золотым:И здесь есть свет, и там — иные светы.
А краски, краски — ярки и чисты,Они родились с ним и с ним погасли.Преданье есть: он растворял цветыВ епископами освященном масле.
И есть еще преданье: серафимСлетал к нему, смеющийся и ясный,И кисти брал и состязался с нимВ его искусстве дивном… но напрасно.
Есть Бог, есть мир, они живут вовек,А жизнь людей мгновенна и убога,Но все в себе вмещает человек,Который любит мир и верит в Бога.
Разговор («Когда зеленый луч, последний на закате…»)
