– Нет, отчего же… Я могу рассказать. Тем более что мне-то уж точно это ничем не грозит. Был суд, виновные наказаны. Не понимаю только, зачем вам это надо теперь? Хотя если вы даете слово…
– Слово офицера, – заверил его Гуров.
– Хорошо, слушайте. Я тогда за город собирался, да у меня, как на грех, машина сломалась, пришлось вернуться. Теперь получается – на счастье…
…Рассказ Дмитрия Константиновича занял минут пятнадцать, и картина, описанная им, выглядела так, как примерно и представлял себе Гуров. Неожиданно для себя, Соломатин разговорился, вспомнив детально все, что произошло четыре года назад.
– Пожалел я их тогда, – со вздохом закончил он свой рассказ. – Особенно девчонку. Молодая совсем, глупая. Пожалел. Не ради денег, не подумайте, – у меня у самого дочь подрастает.
– Но от денег все-таки не отказались? – заметил Гуров.
Соломатин снова протяжно вздохнул, потом вдруг слабо улыбнулся:
– Мы, кажется, договаривались о неофициальной беседе, которая мне ничем не грозит?
– Я держу свое слово, Дмитрий Константинович.
– Ну так вот… Такие дела. – Соломатин развел руками, словно говоря, что Гуров должен его понять, и вдруг неожиданно эмоционально добавил: – Но к тому уроду у меня не было ни жалости, ни сочувствия! Не было и нет по сей день! Мне сразу стало понятно, что он собой представляет! Он все равно бы кончил тюрьмой – прямо рвался в нее всеми силами! Так что мне его не жаль.
– Все понял, спасибо вам за откровенность. – Гуров поднялся с кресла.
– Не за что, не за что, – пожимая протянутую им на прощание руку, кивал Соломатин. И только когда Гуров уже взялся за дверную ручку, спохватился: – А почему все-таки вы меня расспрашивали об этом?
– Потому что, боюсь, те события могли стать причиной нового преступления, совершенного совсем недавно, – ответил Гуров и, не вдаваясь больше ни в какие подробности, вышел из кабинета.
После беседы с Соломатиным оставался еще один человек, которого Гуров очень хотел бы послушать, – Виктор Станиславович Конышев, до сего момента ни словом не обмолвившись ни о чем подобном. Ну это можно понять – Конышеву и в голову не могло прийти, что то, что он считал пройденным и забытым этапом, может вдруг всплыть сейчас, после убийства его дочери, на которое Гуров теперь уже смотрел под иным углом.
Делиться своими соображениями Лев пока не стал ни с Орловым, ни с Крячко. Сначала нужно было поговорить с Конышевым, а потом уже делать выводы и выстраивать новые версии. И полковник из офиса Соломатина направился прямиком к Конышеву домой. Он был убежден, что тот явно не поехал сегодня в контору. Тело Маргариты находилось в морге судебно-медицинской экспертизы. Эксперты уже потрудились над ним и передали все результаты следствию, а это означало, что тело Маргариты можно забирать для захоронения. И похороны должны были состояться завтра. Кстати, никаких наркотических веществ и даже следов алкоголя в крови Маргариты обнаружено не было. Одним словом, Гуров не стал звонить Конышеву, а отправился прямиком к нему домой. Однако по дороге в Сокольники неожиданно раздался звонок от самого Виктора Станиславовича.
– Лев Иванович… – Голос звучал тускло и вяло – наверное, Конышев сегодня тоже принял какой-то седативный препарат.
– Да, слушаю.
– Нам надо поговорить, это очень важно. Возможно, вчера я не отдавал себе отчета в том, насколько это важно – я вообще был оглушен. Я и сейчас, конечно, не в самом лучшем виде, но считаю своим долгом сообщить эти… эти сведения.
– Отлично, Виктор Станиславович, я скоро буду, – заверил его Гуров.
Конышев встретил Гурова, одетый в костюм, в котором он обычно ездил в свою контору – видимо, этот человек даже не в самые приятные минуты своей жизни соблюдал порядок и следил за своим внешним видом. Костюм, правда, выглядел не слишком свежим и даже помятым, из чего полковник сделал вывод, что Виктор Станиславович, скорее всего, в нем и заснул.
Он подал полковнику руку для пожатия, после чего пригласил его в комнату, двигаясь какой-то шаркающей походкой. Гуров сел в кресло, обдумывая, с чего лучше начать – со своих вопросов или дать Конышеву возможность поделиться тем, чем он хотел. На ходу решив, что второе предпочтительнее, полковник сказал:
– Так о чем вы хотели мне сообщить, Виктор Станиславович?
Однако Конышев почему-то медлил с ответом. Он сидел в кресле, обеими руками вцепившись в подлокотники, и о чем-то напряженно размышлял. Потом неожиданно резко спросил:
– Что там с этим наркоманом? Он уже сознался?
– Пока нет, – развел руками Гуров. – И, честно говоря, я сомневаюсь в том, что признается.
– Куда он денется! – уверенно заявил Конышев. – Все улики против него!
– Я бы так не сказал, – покачал головой Гуров. – Орудия убийства так и не нашли. А это главная улика.
– А может быть, он ее голыми руками задушил! – воскликнул Конышев.
– Эксперты утверждают, что душили удавкой, – возразил Лев. – И потом, деньги. По словам Емельяненко, Маргарита обещала дать ему денег.
– Да он вам что угодно наплетет, чтобы шкуру свою спасти! – с ненавистью процедил Конышев.
Гуров подавил вздох и внимательно посмотрел на него:
– Виктор Станиславович, пока что факты подтверждают показания Емельяненко. И я лично склонен думать, что он говорит правду.
– Вы что же, еще отпустите его? – с издевкой спросил Конышев.
– Пока об этом говорить рано, но даже если передать материалы в суд, их могут вернуть на доследование. Да и я не уверен в его вине, вот в чем дело. Виктор Станиславович, давайте говорить, положа руку на сердце: вы взъелись на Емельяненко потому, что и раньше не любили его. Попробуйте абстрагироваться от этого чувства хотя бы на время. Нам с вами обоим, – подчеркнул Гуров, – важно, чтобы был наказан настоящий убийца. Ведь так?
Конышев помолчал, потом медленно кивнул.
– Вот и давайте разбираться вместе. Во-первых, скажите, у вашей дочери были какие-нибудь отношения с Красницким?
– С Красницким? – глаза Конышева поползли на лоб. – С чего вам такое в голову пришло?
– Ну, учитывая его слабость к прекрасному полу… А ваша дочь была молодой привлекательной девушкой.
– Но моя дочь даже не пересекалась с Красницким! – воскликнул Виктор Станиславович, явно озадаченный вопросами полковника. – Я не уверен, что они вообще были знакомы – я уже говорил, Рита крайне редко бывала у меня в фирме. Не чаще раза в год, а может, и реже.
– А когда вы ложитесь спать, борсетку с ключами куда кладете?
Конышев удивленно поморгал глазами, потом сказал:
– Ну, в прихожей оставляю. На тумбочке, на видном месте, чтобы не искать впопыхах утром.
– Понятно.
– А вот мне непонятно, почему вы все-таки спросили про Красницкого? Только потому, что он был убит за день до гибели Маргариты?
– Виктор Станиславович, вы сами, как мне думается, не до конца уверены в виновности Емельяненко. Потому и позвонили мне, чтобы сообщить что-то важное. Вот давайте и сообщайте сейчас, а потом я вам кое-что скажу. У нас с вами вообще, чувствую, предстоит долгий разговор…
Конышев вздохнул, набрал побольше воздуха, приготовившись к длинному рассказу.
– Помните, при нашей с вами первой встрече я мимоходом упомянул о своей бывшей жене? – посмотрел он на Гурова воспаленными глазами.
– Ну, что-то такое припоминаю, – наморщил лоб Лев. – Вы, кажется, развелись лет восемь назад?
– Да, у вас отличная память, вы помните даже такие мелочи, – грустно усмехнулся Виктор Станиславович. – История тогда получилась не слишком красивая, и мне не хотелось рассказывать подробности, тем более что при первой нашей с вами встрече я не считал нужным сообщать все эти детали – думал, что они не имеют отношения к тому, что происходит сейчас. Но теперь… Теперь, думаю, стоит об этом рассказать. Вы готовы меня выслушать? Рассказ будет не слишком коротким, чтоб вы все поняли досконально…
– Что ж, я готов, – кивнул Гуров. – Если вы действительно считаете, что это важно.
Тогда, восемь лет назад, Альбина Конышева, будучи, в общем-то, уже достаточно зрелой женщиной – на тот момент ей было тридцать семь, но сохранившей молодость и привлекательность благодаря тщательному уходу и посещению многочисленных салонов красоты и фитнес-клубов, оплачиваемых, к слову сказать, ее мужем, неожиданно возомнила себя юной девочкой и влюбилась в своего массажиста, к которому ездила на сеансы четыре раза в неделю.
Ну, всякое бывает, конечно, на свете, и подобная напасть вполне может накрыть любую женщину в любом возрасте и статусе. Но вот несколько нюансов делали этот момент весьма щепетильным…
Во-первых, избранник Альбины был моложе ее на пятнадцать лет. То есть если и не годился в сыновья, то совсем чуточку недотягивал до этого. Во-вторых, Альбина очень скоро перешла с ним от эмоциональной близости к физической – она вообще была не из тех женщин, что довольствуются платоническими чувствами и тихо упиваются своей любовью, помалкивая при этом в тряпочку. Нет, она совершенно не заботилась о том, чтобы скрывать их, ее не останавливало ни то, что она, вообще-то, замужняя дама, ни разница в возрасте, ни перешептывания и откровенные смешки коллег ее избранника за спиной. Когда Альбина входила в салон, свысока взирая на массажисток и других сотрудников и походкой королевы шествуя в кабинет, где священнодействовал ее «божественный» мальчик, все замолкали, а едва дверь кабинета захлопывалась, принимались вовсю обсуждать связь «богатой престарелой тетки с протекающей крышей» с альфонсом.
