не охотник.
Мужчины начинают бить в свои барабаны. Женщины бросают в костер какие-то травы, от которых дым становится более плотным и обволакивающим.
— Что за травы? — Вилма поворачивает голову к Сиэтлу.
— Просто сборы, которые помогают одним настроиться, а другим расслабиться.
Такой ответ Вилме не нравится. Как и сам факт ее нахождения здесь.
— Я не понимаю, — так и говорит она.
— Вам, госпожа шериф, и не надо, — улыбается Сиэтл, конечно, загадочно.
Внутри Вилмы это вызывает только усталое раздражение. Она снова переводит взгляд на индейцев у костра. Те уже танцуют какие-то странные в ее понимании танцы, словно зачарованно двигаясь вокруг огня и практически не соприкасаясь друг с другом.
Кажется, что дышать этими травами ей бы не стоило. Но уже поздно — дым попадает в легкие.
— Возьмите, — Сиэтл протягивает ей кожаную бутыль, до этого висевшую на его поясе. — Вам и господину мэру это поможет расслабиться.
Вилма берет бутыль и подносит к носу. Усмехается, чувствуя запах алкоголя.
— Что там? — спрашивает она все равно, предугадывая ответ.
— Немного кукурузной водки, — пожимает плечами Сиэтл, — немного трав. Если боитесь, я могу глотнуть первым.
Говорит об этом он так спокойно, что Вилма понимает — она не боится. Совсем, если так подумать. Ни индейцев, ни непосредственно Сиэтла, ни шаманку, фигуру которой также выхватывает среди танцующих индейцев.
— Нам нужно в город, — замечает она.
— Утром, — кивает Сиэтл. — Расслабляйтесь пока, вам это правда нужно.
Он кивает, а затем отходит от нее, оставляя в одиночестве посреди целого племени. Танец переходит в какую-то бесноватую стадию. Вилма вздыхает и находит взглядом Соломона. А затем все-таки подходит к нему.
Сама.
И протягивает бутыль с алкогольной смесью Сиэтла.
— Андервуд передал для расслабления, — говорит она так, словно вообще не хочет находиться рядом с Соломоном.
Но это не так.
Хочет. Пожалуй, даже слишком.
— Так вот, расслабляйся, — она почти приказывает.
— Я, кажется, отвык, — невесело усмехается Соломон, но бутыль из ее рук принимает.
И мимолетно касается пальцами ее кожи.
— Что, даже визиты в салун не помогают? — не может удержаться она.
Соломон морщится, отнюдь не от кукурузной водки.
— Вилма, пожалуйста, — говорит он. — Я ни разу не прибегал к… услугам тамошних работниц.
Да, конечно.
Вилма не верит. Или просто не хочет верить?
— Даже если не прибегал, то мечтал, — отзывается она, переводя взгляд на огонь.
— Мои мечты обычно не исполняются.
— Мне все равно, честно.
Совсем не честно.
Она забирает у Соломона бутыль с алкоголем и делает несколько крупных глотков. Слишком противно осознавать, насколько сильно ее все это задевает. Не должно, совсем не должно. Они же столько дружат.
Да и вообще, наверняка однажды Соломон просто женится на какой-нибудь из ныне подрастающих дочерей своих магических семейств и…
И все.
— Знаешь, я… — начинает Вилма, поворачиваясь к Соломону снова.
Но осекается, вдруг понимая, что, кажется, все это время он смотрел только на нее.
* * *
— А ты сам где собираешься ночевать? — спрашивает Вилма у Сиэтла, который любезно отдает ей и Соломону свой шатер.
— Мне будет неплохо и под звездами, — улыбается Андервуд.
Под ночь, кукурузную водку и запах жженых трав от костра развеивается и настороженность, которую Вилма чувствовала в отношении него. Это вернется, но прямо сейчас она испытывает только простую человеческую приязнь.
У индейцев, пускай и не настроенных к ним дружелюбно в целом, оказывается не так уж и плохо.
— Мы бы не хотели тебя стеснять, — вежливо произносит Соломон.
Вот только вряд ли он согласится добавить третьего человека в небольшой шатер. Вилма это понимает, Сиэтл явно тоже.
— И не стесните, — только и произносит Андервуд, а затем покидает шатер.
Внутри тепло от камней, нагретых в кострах, и шкур животных. Но совсем нет мебели, а спальное место неочевидно. Оно представлено шкурами и пледами, сваленными в некоторое подобие ложа. Свободному индейцу, наверное, нормально. Вилме же, привыкшей к более цивилизованным спальным местам, не по себе. А уж Соломону так и вовсе будет неудобно.
Ротшильд поднимает одну из шкур.
— Не могу вспомнить, какими законами у нас регулируется охота, — задумчиво говорит он.
— Еще бы, — усмехается Вилма.
Кукурузная водка, все-таки, оказывается крепкой даже для нее.
— Только не вздумай отвечать на гостеприимство племени санкциями, — предупреждает Соломона она, опускаясь на гору из шкур и покрывал.
— Гостеприимство, как же, — отзывается Соломон.
Он будто не находит себе места. Вилма запрокидывает голову и хлопает ладонью по месту рядом с собой.
— Прекрати ворчать, — просит она. — Давай лучше попробуем хоть немного выспаться.
Ее все это приключение ужасно утомляет. Она устраивается на импровизированном ложе, не раздеваясь. Накрывается одним из покрывал, пропахших травами и еще чем-то терпким. Чувствует, как Соломон все-таки тоже, тяжело вздыхая, опускается рядом. Вилма от него отворачивается набок и прикрывает глаза.
Только сон все никак не идет. Внутри отчего-то поселяется волнение, которому там не должно быть места.
Какими бы близкими друзьями они ни были с Соломоном, эта близость все равно не заходила за те границы, за которыми могло бы оказаться единое ложе. Пускай и с разными покрывалами.
Она слышит, что и дыхание Соломона тоже не выравнивается, как у спящего. Но он-то может не спать по совсем другим причинам.
Мало ли о каких салунных девицах он там себе размышляет. Явно же не думает о судьбе города, которая никогда не волновала его настолько, чтобы особенно часто выбираться из городской ратуши и появляться где-то кроме мессы или гостиных других высокопоставленных семей.
— Ты же не ворочаешься во сне? — спрашивает Вилма.
И тут же жмурится, понимая, насколько глупый это вопрос.
— Не думаю, — отвечает Соломон.
Вилма выдыхает и переворачивается на спину. Открывает глаза, уже привыкшие к темноте шатра, оставшегося даже без смутного освещения.
— Если бы нам хотели причинить какой-то вред, наверняка бы уже причинили, — рассуждает Вилма, решая, что беспокойство самого Соломона исходит из этого. — А не стали бы пускать на праздник и под крышу шатра Андервуда.
— Я не думаю, что они вообще способны на причинение вреда не из соображений защиты, — отвечает Соломон.
Значит, беспокоит его все-таки не то, что они оказываются во власти индейцев. Тогда что? Не рассуждения же шаманки о войне. Но спрашивать напрямую Вилма не хочет. Соломон — большой мальчик, если захочет поделиться какими-то переживаниями, поделится.
У нее предостаточно своих.
— Если бы я была одной из салунных девиц, — чуть тише начинает она, — ты бы продолжал гулять к Каролине?
Соломон начинает ворочаться.
— Я не гулял.
— Захаживал.
— И не захаживал.
Конечно, она же слепая, глупая и не понимает, что Каролина у нее во многом выигрывает. Глаза у нее, например, красивые,
