Но тем вечером ему ничего не приснилось, и, когда мороженое начало таять, нам пришлось пробираться обратно.
Помню, я думала, что мои волосы загорятся или случится что-нибудь вроде этого, если он закричит, а я буду стоять так близко.
Я давно не вспоминала об отце Виктории Ларсен. Он, скорее всего, уже умер. Не знаю. Тебе ведь не хочется слушать такие истории, правда? Не хочется слушать о героях войны, которые кричат по ночам?
Ты-то ведь никакой не герой, а, Аксель?
Представляю, как ты коротал военные годы: мрачный, малодушный и трусливый предатель, но у тебя всегда про запас был какой-нибудь дешевый фокус.
Мартин пригласил меня поехать с ним в Хейланд на день рождения его бабушки, которой исполнялось семьдесят пять лет. Я боялась летать, но он сказал, что все будет хорошо. Его бабушку зовут Харриет. Все зовут ее Харриет. На празднике собралось много народу: родственники, соседи, друзья и забавный старичок по имени Торлейф, по-моему, ее любовник. На стол подают страусиное мясо и крендели, а во главе стола восседает Харриет в национальном костюме, старая и много повидавшая на своем веку. Когда Мартин знакомил нас, она оглядела меня с ног до головы, и ее взгляд показался мне скорее неприятным. Харриет сказала, что она полуслепая и что одним глазом она меня очень хорошо видит, а другим — не видит вообще. Полезно смотреть на людей вот так, сказала она. Один глаз сможет рассказать другому то, что два здоровых никогда не заметили бы. У нее красивые седые волосы, заплетенные в длинную косу, вьющуюся по спине. Губы у нее тонкие и напряженные, некрасивые губы. Во время ужина я разглядываю ее и пытаюсь вспомнить, у кого из моих знакомых такие же. К ужасу своему, я вдруг понимаю, что у Мартина. Я отвожу взгляд.
За столом полно детей разного возраста, многие из них вешаются Харриет на шею. Мое внимание привлекает мальчик лет, наверное, шести, худой как щепка, темные волосы постоянно падают на глаза. На этом празднике так много новых людей — я забываю, кто чей родственник и как их всех зовут. Семья Мартина так и останется для меня чужой. По большим праздникам мы часто ездим к ним в гости, но им хватает друг друга и нет до меня никакого дела. Со временем я начинаю брать с собой Аманду и даже Би, родную дочь Мартина, но я по-прежнему чувствую себя чужой в их обществе. Будто меня нет. Они — как тени на стене, и я для них, наверное, тоже тень. У них свои привычки, они пышно отмечают праздники, рассказывают истории, по-своему шутят, и им все равно, есть я или нет. Мартин говорит, что я выдумываю, что они приняли меня с распростертыми объятиями, тепло и гостеприимно, и что это со мной что-то не так.
Тот худой темноволосый мальчик ходил за Харриет по пятам. Когда она вставала из-за стола, он цеплялся за ее косу и за одежду. Она отмахивалась от него, как от мухи, но он не отставал. Я помогала накрывать на стол и как раз несла на кухню грязные тарелки. Притормозив в дверях, я заглянула на кухню. Харриет стояла у разделочного стола и украшала заливное («Когда же его подадут, я уже досыта наелась страусиного мяса и пирожных», — подумала я). Мальчик стоял позади нее и шептал: «Эй! Эй!» Потом он схватил ее за юбку.
— Харриет, — позвал он, — Харриет!
Она занималась заливным и долгое время не обращала на него внимания, а потом вдруг резко повернулась и так ударила его по лицу, что сбила с ног.
— О господи! — Я бросилась к мальчику. Эта полузрячая-полуслепая как ни в чем не бывало опять занялась заливным.
— Ты ударила его, — прошептала я. — Ты ударила этого ребенка!
Мальчик встал и отбросил с лица волосы.
— Да нет же, — сказал он, посмотрев на меня. — Нет же, — повторил он, худой как тростинка, и выбежал из кухни.
Я стояла и смотрела на Харриет. У меня совсем пропал голос. Я хотела сказать, что детей нельзя бить… и плевать, что у тебя сегодня день рождения, что ты старая… и что ты бабушка Мартина. Но ничего такого я не сказала. Я вообще ничего не сказала. Я молча стояла и смотрела на нее, на покрытый линолеумом пол, куда только что упал мальчик, и вдруг почувствовала себя не уверенной в том, что я видела и чего не видела.
— А ты кто? — вдруг спросила она.
Я вздрогнула.
— Стелла, — ответила я.
Она повернулась к разделочному столу.
— Да, точно, — сказала она про себя, — нареченная Мартина.
И потом пропела мое имя, звук за звуком:
— С-Т-Е-Л-Л-А.
Она протянула мне заливное:
— Будь так любезна, отнеси в гостиную и поставь на стол.
Она уставилась на меня зрячим глазом. Слепой глаз смотрел в пространство, будто действительно видел что-то такое, недоступное обычным людям.
Я знаю, что ее называют первой красавицей Хейланда, но этого я никогда не понимала.
Той же ночью, возвращаясь с праздника, мы увидели стаю кричащих страусов, бегущих по льду. Они сбежали с фермы, и нам пришлось звонить, чтобы вызвать подмогу.
Мартин не отходил от меня и сказал, что если этой ночью я забеременею девочкой, то мы назовем ее Би, в честь его шведской прабабушки Бианки. Я не рассказала ему, как Харриет сбила с ног темноволосого мальчика. Я вспомнила об этом только спустя много лет.
— Харриет? — ошарашенно спросил он. — Харриет ударила ребенка? Да ты с ума сошла! Тебе привиделось, Стелла!
Когда я умру, Мартин вырежет мое сердце и положит его на весы. На другую чашу весов он положит страусовое перо. Если мое сердце окажется легче, чем перо, я буду жить вечно. Если сердце окажется тяжелее, то меня сожрет чудовище Аммут, гибрид крокодила, льва и бегемота.
Мой дом там, где Мартин. Мне кажется, ты хочешь, чтобы я жила с тобой. Может, ты даже немного в меня влюблен. Но мы никогда об этом не говорим. Такие намеки сделали бы тебя несчастным. Господи, ты же умираешь вечно, и порой ты становишься мне отвратителен. Я молода, Аксель! Я не умру. Ты умрешь, а я нет. Я рассказываю тебе, что у меня будут еще дети. Это ранит тебя. Подлый старик. Замечательный старик. Не переживай из-за меня. Ты же знаешь, что я тебя люблю.
Я многого тебе не рассказываю. Например, что Мартин знает, где хранятся противозачаточные таблетки, и следит, чтобы я принимала их каждый вечер. Он знает, когда у меня месячные и когда надо начинать новую упаковку. Если таблетки заканчиваются, именно он ходит в аптеку и покупает еще.
Когда Би родилась, он избегал ее. Говорил, что чувствует себя плохо и что это никак не связано с Би. К тому же по ночам его мучили кошмары.
— Что тебе снится? — спросила я.
— Ужасное чудовище Аммут, — ответил тогда он.
Но я не думаю, что так же получится и с другим ребенком. Столько лет прошло — Мартин изменился. Он всегда был по-своему добрым со мной, а теперь, похоже, и с девочками.
Когда придет время, я перестану принимать противозачаточные таблетки.
Мы снимаем летний деревянный домик в Вэрмланде. Домик выкрашен в красный цвет, он стоит в лесу. За деревьями видно озеро, в котором мы с Мартином купаемся по ночам голышом.
Би четыре года, Аманде десять. Они живут дружно и не ссорятся, как обычно ссорятся сестры. По утрам Аманда водит Би в лес, они строят шалаши, собирают шишки и букашек, рассказывают друг другу сказки. У Аманды начала расти грудь, крошечные холмики под футболкой, ее темные волосы стали длинными до бедер. Она начала созревать.
К возвращению девочек мы с Мартином накрываем стол в саду. Би кладет мне на колени подарки из леса: жука, клочок мха, веточку с зелеными листочками.
Аманда хочет играть в «Нинтендо», но в домике нет телевизора. Она скучает по своей лучшей подруге Марианне. Она скучает по городу. Вечером мы по очереди рассказываем истории про привидения или другие страшилки. Сначала я, потом Аманда, потом Би, но Би качает головой, она не хочет рассказывать сказки и только спрашивает, понравились ли мне ее жук, клочок мха и веточка с зелеными листочками.
— Конечно, Би, — отвечаю я уверенно. — Конечно понравились.
Наконец приходит очередь Мартина рассказывать историю.
— Жило-было чудовище по имени Аммут, — говорит он. — Оно жило как раз здесь, в лесной чаще Вэрмланда. У чудовища был зверский аппетит, и ему надо было съедать по меньшей мере одно детское сердце в неделю. Причем такое, которое билось не слишком сильно (от сердец, которые бились слишком сильно, у него болел живот, начиналась икота и вообще проблемы с пищеварением), но и не слишком слабо. Взвешивал и варил для него детские сердца его слуга, злой колдун господин Поппель. Он заколдовывал детей, и они становились невидимыми. Колдун знал, что если ребенок будет постоянно оставаться невидимым, то его сердце начнет биться чуть медленнее и ровно через три недели оно станет таким, какое чудовище любит больше всего. Чуть медленнее, но не очень.
