Родители этих детей ничего не знали ни о лесном чудовище, ни о злом колдуне господине Поппеле. А дети один за другим исчезали. Родители звали и звали их, но без толку. Наконец они решили, что их дети умерли, и горько заплакали, и плакали они семь дней, а может, и больше.
Но дети не умерли, а только стали невидимыми. Они забирались к родителям на колени, брали их за руки, гладили им щеки, а по ночам пробирались в родительские сны.
«Мы не умерли, — кричали они, — мы живы!»
Но хотя родители слышали эти крики, они по-прежнему думали, что дети умерли. Они думали, что их горе над ними издевается и поэтому они слышат своих детей.
И постепенно утихли детские крики и родительское горе.
— Родительское горе утихло? — спрашивает Аманда.
— Да, постепенно, — отвечает Мартин. — Невидимые дети подумали-подумали и решили, что им надо опять стать видимыми. Тогда их родители опять будут любить их. А чтобы опять стать видимыми, надо отправиться в лес и найти злого колдуна. Сказано — сделано. Один за другим дети пробирались среди высоких деревьев в лесу. А злой колдун ловил их одного за другим и засовывал в мешок. Он своим черным сердцем чувствовал, что дети в конце концов придут к нему, потому что никому не хочется вечно оставаться невидимым.
А потом одного за другим он заживо варил их в котле…
— А потом? — перебивает Би.
— Ну а потом злому колдуну господину Поппелю оставалось только вырезать детское сердце, которое теперь билось не сильно и не слабо, а как раз так, как надо, и подать его чудовищу, — отвечает Мартин. — И крибле-крабле-бумс…
Аманда смотрит на Мартина. Взгляд у нее недобрый.
— Детей же заживо сварили, значит, сердца у них вообще не бились?
— И правда, — шепчет Би и забирается к Аманде на колени.
— Поппель — волшебник, — не соглашается Мартин. — Волшебники делают все, что захотят.
На следующий день — я как раз об этом собиралась рассказать — Мартин повел Би в лес. Сказка напугала ее, и я сказала ему:
— Своди ее в лес и покажи, что никакого колдуна и чудовища там нет.
Я стою у окна и смотрю, как они идут по тропинке. Худенькая Би с длинными темными волосами и большой Мартин. Они идут рядом. «Ты что, не можешь взять ее за руку? Возьми ее за руку, Мартин! Хотя бы возьми ее за руку!» — думаю я.
Я молчу.
Рядом со мной стоит Аманда. Она смотрит в окно:
— Он ведь бросит ее там, да?
— Нет, Аманда, — говорю я. — Он ее не бросит.
Мы все еще стоим у окна.
— Посмотри, — говорю я радостно и одновременно нетерпеливо, — он берет ее за руку! Аманда, он берет ее за руку.
Мартин взял ее за руку, и они скрылись за деревьями.
Моя Аманда. Иногда я ее так называю. Настоящего отца у нее нет. Я знаю, вы часто встречаетесь. В этом нет ничего плохого, хотя мне и хотелось бы, чтобы она больше общалась с ровесниками. Старик — так она тебя называет. Ее лучшая подруга Марианне теперь редко звонит, и, насколько я знаю, других друзей ее возраста у Аманды нет. Дома она лежит перед телевизором и играет в «Нинтендо». Это игра в принцессу, которая должна пройти один уровень за другим, она падает с одного уровня на другой и дерется в самых ужасных битвах, чтобы в конце концов найти ключ от замка, где живет король.
Я могу всю ночь просидеть на ее кровати. Она спит на животе, как в детстве. Сейчас Аманда выросла и повзрослела. Ее можно назвать красивой, но это неправильное слово, хотя мужчины на улице и оглядываются ей вслед. У нее округлые формы, у меня таких никогда не было. Я знаю, что ей снятся ужасные сны, хотя по ней не скажешь, не скажешь по ее лицу — она спит так крепко и с виду спокойно. Ей снятся призраки, калеки и умирающие. Мне хотелось бы обнять ее, прижать к себе и прогнать ночные кошмары.
Ты слышишь, Аманда? Когда тебе так плохо, я хотела бы оказаться рядом.
Когда Би была младше, она сосала соску. Она так цеплялась за эту соску, словно та была ее единственной связью с миром, и если не будет соски, то исчезнет ночь, день, мать, отец и даже сама Би. Аманда никогда не сосала соску, никогда не сосала большой палец, у нее не было плюшевых мишек, кукол или других игрушек. Но с самого раннего детства у нее появилась привычка осторожно поглаживать переносицу правым указательным пальцем. Она будто записывала ночные кошмары на собственном лице.
За завтраком она рассказывает свои сны, и тогда самые страшные кошмары становятся чуть забавными, а Би думает, что Аманда рассказывает сказки, и требует продолжения.
У Аманды есть отец. Я даже не уверена, жив ли он. То есть он, конечно, жив и здоров, но с тех пор, как он уехал в Австралию, от него нет никакого проку. Однажды он прислал нам открытку: «Дорогая Стелла. Дорогая Аманда. У меня все хорошо. Скучаю. Стелла, скажи Аманде, что я ее люблю! Целую, обнимаю и тому подобное».
Мы теперь редко занимаемся любовью. Мы больше не спим. После рождения Би мы лежим ночами на мокрой от пота простыне и прислушиваемся к дыханию Би в колыбельке. Она никогда не плакала, но все равно не давала нам спать.
Иногда, если мы не смотрим на темную шаль на окне, я тянусь к руке Мартина и сжимаю ее. Это наш условный сигнал. Мартин понимает, что он значит. В тот раз, когда он лег сверху и вошел в меня, я была еще не очень влажной. Он кончил молча и неожиданно. Потом он спустился на кухню, налил себе кофе, сел на диван и стал смотреть в темноту, пытаясь расслабиться. Во мне его семя. Из меня течет. В комнате очень тихо — слышно только дыхание Би в колыбельке. Я глажу свою грудь, вспоминая, как желание делало меня влажной, трогаю руками его сперму, сую пальцы внутрь — медленно, туда и обратно, представляю, что Мартин сейчас не внизу, в гостиной, а здесь, рядом со мной.
Здесь, со мной, и я больше не могу сдерживать слезы.
Когда Би исполняется пять лет, она начинает ходить в детский сад. Она мало говорит и пристально смотрит на всех нас: на работников детского сада, на детей, на Мартина и на меня. Взгляд ее мне непонятен. У нее большие глаза, и в них таится множество жалоб.
— Вряд ли мы успели что-то испортить, — шепчет Мартин, — но она смотрит так, будто я причинил ей зло или сделал что-то чудовищное.
У Би красивые длинные темные волосы, такие же, как у Аманды. Другие девочки в детском саду любят их расчесывать, перебирать и заплетать. Би им разрешает. Она сидит на синем ящике, а девочки вплетают красные ленты ей в волосы. Она терпелива, как собака. Но, когда я спрашиваю, кто вплел ленты ей в волосы, она не может точно ответить.
Однажды утром из комнаты Би доносится крик. Кричит Мартин. Я готовлю завтрак на кухне. Сегодня очередь Мартина будить детей. Услышав крик, я бросаюсь по лестнице, ведущей наверх. Би по-прежнему спит, она не проснулась от его крика. Темные волосы разметались по подушке.
— Подними ее голову, — шипит Мартин.
— Что ты сказал?
— Черт! — говорит Мартин.
Я сажусь на кровать, прижимаюсь щекой к Би, прислушиваюсь к ее дыханию. Такое тихое, почти не слышно. «Мой ребенок, — думаю я, — Господи, помоги». Я провожу рукой по ее волосам, шепотом бужу ее. На пальцы заползает маленькое темное насекомое. Я опять провожу рукой по ее волосам.
— У нее вши, — бормочу я. — Бывает, — добавляю я, увидев на лице Мартина отвращение.
Би просыпается и, прижав голову к моей груди, молча обнимает меня за шею. На подушке и простыне вши, и, когда я расчесываю ей волосы, они падают на пол.
— Это не кончится никогда, — говорит Мартин, — никогда.
Я не пускаю Би в сад, а Аманду — в школу. Аманда рассказывает сказку про принцессу, которая была так прекрасна, что, когда она расчесывалась, с ее волос падали золотые монеты. Вечерами она вплетает свои волосы в волосы Би. Они засыпают в одной кровати. Я так и нахожу их: привязанных друг к другу, двух девочек с одной косой. Моих дочерей.
В наследство от папы мне достались кое-какие деньги. Нам с Мартином хватает на то, чтобы взять ссуду в банке и купить часть дома на две семьи с садом на Хамбургвейен, около Дамефаллене. Мне кажется, мы переедем и все изменится. Мы станем почти обычной семьей. Я представляю себе: Мартин, Аманда и Би сидят на кухне или в саду, может, мы даже заведем собаку. Больше жизни. Да, именно так. Больше жизни.
И у меня наконец появится повод выставить за дверь водопроводчика. С собой мы его не возьмем. Не хочу, чтобы он жил в нашем новом доме.
— Ты слышишь, Мартин, я не хочу брать с собой водопроводчика!
Мартин смотрит на меня:
— Но я ему уже сказал, что он может снимать маленькую комнату на чердаке. Я думал, в этом нет ничего страшного. Он будет платить за съем. И не стоит недооценивать преимущества того, что в доме есть водопроводчик.
