И началось. Крыса и жулик давали на Бродвее оскароносные представления, в которых фигурировали все тридцать три несчастья, от крушений поездов до грабежа средь бела дня, от обвала фондовых рынков до украденных билетов. Там были умирающие матери, дерзкие грабители и больные родственники в Сиэттле. Народу погибло столько, что хватило бы на целый морг, а уж сколько младенцев появилось — целый роддом!
Однако у жулика как будто и правда оказался добрый дух. В смысле, я не верил ему ни на грош, но он был тертый калач, и я отчего-то чувствовал, что с ним мы в безопасности. За ним даже было интересно наблюдать. За ним и Крысой, его зловредной подружкой. Но в мире и согласии они продержались недолго. Вскоре между ними началось соперничество. Вместо того чтобы подстраиваться друг под друга, они принялись подпускать шпильки.
— Хватит переигрывать! — требовал жулик.
Конечно, тут он зря сотрясал воздух, но я прекрасно понимал его. Крыса прочно вжилась в роль андерсеновской девочки со спичками, стоящей босиком на снегу. Она даже дрожала! Кто будет дрожать в такую жару?! Разве что малолетняя наркоманка! Может, поэтому лопухи так щедро ей подавали. Критиковать ее игру на глазах у потенциальной клиентуры было неудобно, и я молчал.
— К твоему сведению, Томми, я принадлежу к Лакстонской школе драматического искусства! Меня учила сама мисс Маунтшафт! Так что не ты мне будешь указывать, как надо играть!
— Я брал летний курс в Джульярдской школе, — парировал Томми. — А про Лакстонскую впервые слышу. И про эту твою мисс Маунтшафт — тоже!
Потом Крыса обратилась ко мне:
— Я зарабатываю больше, и он завидует!
— Твоя сестра умеет сшибить деньгу, — сказал мне Томми, — но ей еще многому надо научиться. Уйми ее, Боб.
Я уже лелеял надежду, что после этого они закруглятся, но не тут-то было. Они продолжали свой путь по Бродвею, как жуткое воплощение Фейгина и Ловкого Плута[14]. Я подумал, что добром это не кончится. И не ошибся. Неизбежное произошло на углу Сорок седьмой и Бродвея, когда луна была на самом пике.
— Мне так нужно вернуться в Майами! — взывал жулик к группе туристов. — Поглядеть на нее в последний раз!
— Она умирает? — спросил турист.
— Она уже умерла, — вмешалась Крыса. — Но он воскресит ее, если вы дадите ему достаточно денег.
Томми помрачнел:
— Она бы не умерла, если бы ты не была такой бестолочью!
— Я?! — заорала Крыса. — Если бы ты не был такой бестолочью, она не ушла бы от тебя к клоуну! К совершенно несмешному клоуну!
— Это все ты! Из-за тебя наш брак развалился! — Томми повернулся к туристам: — Видите ли, она душевнобольная.
— Конечно, я душевнобольная! А кто не свихнется с таким папашей?
Вокруг них уже собиралась толпа.
— Ее выгоняли изо всех школ! — воскликнул Томми. — Даже из школ для трудных детей!
— Потому что он не давал мне спать! — Крыса честными глазами смотрела на зрителей. — Заставлял меня вкалывать на заводе!
— Нам нужны были деньги, чтобы платить твоему психиатру!
— Нам нужны были деньги, чтобы ты мог продуть их на скачках! И я уж молчу, сколько уходило на твою выпивку!
Толпа стала еще больше, и я занервничал.
— Пошли отсюда, — сказал я Крысе, но она не обратила на меня никакого внимания.
— Да, я пил! А что мне оставалось? Ты меня с ума сводила своими выходками! Лгала, воровала и даже подожгла нашего пуделя! Бедняга Пьер и тявкнуть не успел, как от него одни шкварки остались!
Крыса смахнула воображаемую слезу:
— А ты продал лекарства моей сестры, когда она умирала от лейкемии!
Толпа ахнула.
— Я сделал это, чтобы кормить семью!
— Ты сделал это, чтобы купить себе дурь! Причем не заплатил драгдилерам, и теперь они за нами гоняются! Меня вот-вот грохнут, и все из-за тебя!
Люди уже толкались, стараясь занять местечко получше.
— Она виновна в смерти собственной матери! — воззвал Томми к толпе.
— Это он ее убил! — взвизгнула Крыса. — Он пнул ее, когда она была беременной!
Из толпы послышались гневные возгласы. Томми отшатнулся, как от удара:
— Ты тоже ее пнула!
Все посмотрели на Крысу.
— Я случайно по ней попала! Я хотела пнуть тебя, потому что ты ее душил! Думал убить ее, когда узнал, что ребенок на самом деле от твоего брата!
Томми застыл, на него внезапно напал страх сцены. Он обвел взглядом разъяренную публику, уставился на Крысу и заорал:
— Треклятая лгунья!
— Может, я и треклятая лгунья, Томми Маттола, но врать я умею куда лучше тебя! — ответила на это Крыса.
И отвесила зрителям поклон. Толпа разразилась бурными аплодисментами. На лице Томми отразился шок, потом изумление, а потом он взял Крысу за руку и стал кланяться вместе с ней.
Крыса раскрыла объятия:
— Разве вам не понравилось представление?
Аплодисменты перешли в овации. В руках Томми невесть откуда оказалась шляпа, и он протянул ее публике. Я глазам не верил. Люди толкались, чтобы подобраться к шляпе и сунуть в нее деньги! Кто-то бросил Крысе розу, и она так и засияла. Ее первое выступление на Бродвее имело оглушительный успех.
Вдруг Томми куда-то провалился. Мы заметили двух копов, направляющихся прямиком к нам! Мы с Крысой затерялись в толпе и бегом побежали туда, где оставили велосипеды.
— Погнали! — воскликнула Крыса, и мы стали что есть духу крутить педали.
Когда мы наконец доехали до прохода в стене парка, глаза у меня слипались. Но едва я оказался в парке, сон как рукой сняло. Мы проехали по темным дорожкам до нашей лужайки, слезли с велосипедов и замерли, не смея издать ни звука. Мы опасливо озирались, разглядывая деревья и темные тени под ними. Вроде никого не было — разве что кто-то нарочно прятался.
— Пошли, — прошептал я.
Мы перебежали через лужайку, ведя велосипеды за руль, и продрались через кусты. Я сразу включил фонарь и, направляя луч на землю, стал осматриваться. Я очень боялся, что какой-нибудь жуткий бродяга уже занял наше место. Но, слава богу, в логове мы были одни.
Крыса бросила велик, скинула кроссовки и нырнула в спальный мешок:
— Классно!
Я улегся рядом. От убийц, грабителей и треклятых педофилов нас защищали только кусты, и Крыса считала, что это классно.
— Чудесный сегодня был день! — прошептала она. — Мы — в Нью-Йорке, увидели кучу всего интересного и нашли нового друга. Наверняка у Томми обширные знакомства. Спросим его про дядю Джерома.
— Да не увидим мы больше твоего Томми, — сказал я, пристально вглядываясь в кусты.
— Еще как увидим! Мы с ним партнеры. Никуда он от нас не денется… Выключи фонарик, Боб, так я никогда не засну.
Я лежал в темноте и вздрагивал от каждого шороха. Хрустнет какая-нибудь веточка или померещится какой-то силуэт в кустах, и я тут же вскакивал. Только когда Крыса захрапела, я немного расслабился. Я заложил руки под голову и лежал, глядя на луну. А потом мои глаза сами закрылись, и наш первый день в Нью-Йорке подошел к концу. И как же я все-таки устал!
Глава 13
Мне снилось, что я на Таймс-сквер и кто-то рядом поет. Когда я открыл глаза, светило солнце, и Крыса распевала:
— Помню Центральный парк осенью…
Я цыкнул на нее:
— Тихо ты! Вдруг кто услышит!
— Кто услышит, Боб?
Я огляделся. Нас надежно скрывали кусты и деревья. Даже встав в полный рост, я видел только крыши домов на Пятой авеню.
— Ты выспался, Боб?
— Да. Но в хостеле у Сладкой Сандры я бы выспался еще лучше.
— Думаю, здесь нам будет лучше. Не надо платить за жилье. К тому же в хостелах всегда полным-полно сомнительных личностей. Давай лучше тут останемся? Что скажешь?
Не успел я проснуться, как она начала мной манипулировать.
— Посмотрим. Сперва надо позавтракать.
Крыса радостно подскочила:
— Сейчас устроим! А потом будем барабанить во все квартиры подряд, пока дядя Джером не явится забрать нас.
Мы свернули спальные мешки, прицепили их к рюкзакам и повесили на ветку невысоко над землей. Велики оставили в логове и поскакали через лужайку.
По парковым дорожкам люди бегали трусцой. В основном это были девчонки. Мне еще ни разу не случалось, едва проснувшись, оказаться в окружении такого количества девчонок. Причем одетых во все короткое и обтягивающее. В Нью-Йорке полно красивых девчонок. Одна бежала прямо нам навстречу, и у нее все тряслось и подпрыгивало.
— Доброе утро! — сказала она.
— Привет! — ответил я.
Она мне сразу понравилась! Когда она пробежала мимо, я оглянулся, чтобы полюбоваться на нее со спины. А когда повернулся обратно, Крыса уже осуждающе смотрела на меня, сложив руки на груди:
— Наш бедный папа еще не остыл в могиле, а ты уже сделался извращенцем!
