Боятся. Подвернется случай, а ему подвернуться недолго, и припомнят Лушке сегодняшний страх. Не простят унижения.
А слушок про Лушку тем временем полз и полз. Вечером шла она мимо лавки хозяина, мимо мужицкого «клуба». Мужики всегда встречали её приветливо, прибаутками, на этот раз все отвернулись, сделали вид, что и не замечают Лушку. Но искоса, исподбровья оглядывали её так, как оглядывал недавно Сысой, раздевая. Ноги взаплетье пошли. «Жди теперь, непременно полезут». И сразу вспомнились бабы на речке.
Стало страшно. Страшнее, чем ночью в тёмной избе. Добравшись до кухни, уселась на лавку возле, порога.
В комнате Кузьма Иванович говорил жене вполголоса:
— По-хорошему гнать бы Лушку, но и то посуди, Февронья, в доме полно батраков. Ничего, что калечь. Калечь до баб завсегда охоча пуще здоровых. Чуть што, за ворота и к солдаткам, а в хозяйстве урон. А тут своя на дворе. Лишь бы чужие не шастали, — и закряхтел. — Сколь не неси им слово христово, а мирские греховны.
«Бежать, бежать надо, — думала Лушка. — Только куда бежать?»
Прошло ещё пять томительных дней. Каждое утро ждали: сегодня закончат шурф, сегодня «ухватят» золото. И каждый вечер ложились спать, теша себя надеждой на завтра.
Наконец шурф добит до скалы. Поднята последняя бадья породы. Замер очуп водоотливной помпы.
Иван Иванович собрал с бутары концентрат промытой породы, высыпал его в старательский лоток, забрел по колено в ключ и нагнулся. В неизменной чёрной косоворотке он походил на чёрную цаплю, караулившую гольяна. Быстрыми круговыми движениями ополаскивал лоток, на каждом кругу чуть встряхивая его, и пригоршня породы, шурша, выплескивалась из лотка.
— Осторожней, — молил Устин. — Так и золото стряхнешь — не заметишь. Господи, ежели даруешь нам золото, то мы… то я… — Устин не знал, что и пообещать богу. Он тоже забрел в воду выше колен и все приговаривал — Осторожней. Не лезьте под руку… Сёмша, Ваньша, отойди, говорю!
Красиво моет Иван Иванович. Словно играет. В лотке пуд породы, а кажется, он невесом и сам кружит в воде, сам встряхивается, сам выплескивает породу и черпает воду, а руки Ивана Ивановича только сдерживают лоток, не дают ему проявить всю его лихость и прыть.
— Господи! Опять пусто. За какие грехи ты меня наказал? — шепчет Устин.
Смыта галька. Серый песок течет по краю лотка живой, трепещущей струйкой и веером растекается в чистой воде ключа, а под ним появляется чёрный шлих. На миг проглянуло из-за туч яркое солнце, и золотистая крупинка блеснула среди чёрных шлихов.
— Есть одна! — крикнул Устин и потянулся заскорузлыми, скрюченными пальцами к лотку.
— Не мешай, — крикнул Иван Иванович.
— Вторая! — крикнул Ванюшка.
— Ещё одна. Да большая, — вторит Михей.
Золотые блёстки слились в сплошной золотой полукруг около чёрной кучи шлиха. Тут были махонькие крупицы размером с маковое зерно, покрупнее, с зерно пшеницы. Вынырнула золотая лепёшка, а под ней проглянули сразу две — круглые, как яйца трясогузки.
— Рублей на сто, а может поболе, — выдохнул Устин. — Будет, Иван Иваныч, на сто?
— Будет.
Устин вышел на берег, упал на колени и начал молиться. Помолившись, поклонился Ивану Ивановичу в пояс и обнял.
— Если б не ты… Да рази бы я без тебя добился до золота. Сгинул бы — и конец… Брат ты мой нареченный. Перед господом — брат… Не то говорю, не то… Заместо отца. В ноги тебе поклонюсь.
— Полно, полно, Устин Силантьевич. Я сделал что мог. Мы же русские люди.
Адвокат Ваницкого приехал на Безымянку не один. Вместе с ним прибыли чиновник горного ведомства, волостной писарь, волостной старшина и Кузьма Иванович. На телеге понятые — крестьяне из соседнего села и двое приискателей в широких шароварах из синего плиса.
Адвокат прямо прошёл к бутаре, где промывали пески, и обратился к Устину:
— По какому праву вы моете золото на прииске господина Ваницкого? Господин писарь, прошу записать мой вопрос и ответ… Как, кстати, ваша фамилия?
— Моё-то? — «Да где ж они тут Ваницкого прииск нашли?»— и крикнул — Ксюха, шумни-ка там в шурф, пускай Иван Иваныч с Михеем вылазят быстрей и ходом сюды. Дело тут затевается.
— Как ваше имя, фамилия? — повторил адвокат.
— Моё-то?
— Устин Рогачёв, — подсказал волостной старшина.
— Завсегда был Устин Рогачёв. Да господин моё имя знат и без тебя, староста. Помнит, поди, как в городе заявку мою торговал, шестьсот с половиной давал. Тогда небось без спроса знал, как зовут, — тянул Устин, чтоб выиграть время.
Адвокат поправил золотое пенсне, вгляделся в Устина, будто впервые видел.
— Так по какому праву вы моете золото на прииске господина Ваницкого?
— Мы-то? Иван Иваныч, иди-кось сюды быстрей. Обскажи господину, пошто мы тут золото моем.
Иван Иванович подошёл. Глина на усах, на лице, заляпана глиной порыжевшая шляпа. Вытирая травой грязные руки, поздоровался, спросил:
— Извините, господа, с кем имею честь говорить?
Адвокат насторожился и тоже чуть поклонился.
— Я Бельков, адвокат господина Ваницкого. Это, — повернулся он к своим спутникам, — уполномоченный окружного горного инженера, господин волостной старшина, понятые и писарь. А вы…
— Бывший каторжник, господин присяжный поверенный, а теперь ссыльный поселенец Иван Иванович Многореков.
— Господин волостной старшина, мне помнится, ему, — адвокат показал на Ивана Ивановича, — определено местом жительства село Рогачёво, а мы встречаем господина… в тайге. Как же так у вас получается?
— Гм… Того, значит… дивстительно… Ты чего по тайге шляешься? — напустился волостной старшина.
— Не шляюсь, а стою на берегу ключа Безымянки. В бумаге, господин волостной старшина, если помните, сказано: «Разрешить отлучки из села не далее шести вёрст».
— Видишь, шесть вёрст… А ты куды забрел?
— Зря волнуетесь, господин волостной старшина, от села до этой поляны шести вёрст не будет.
— Мерил?
— Конечно, мерил, — улыбнулся Иван Иванович.
— Гм-м… Заковыка. Выходит, он мерил, господин адвокат, — развёл руками волостной старшина. — Если б он ушел подале шести вёрст, я б его, конешно, того… А раз он тут, то значит… Это уж самое.
Адвокат поморщился. Спросил у Кузьмы Ивановича:
— Сколько вёрст от села до ключа Безымянки? Кузьма Иванович, я вас спрашиваю, сколько здесь вёрст? Это же ваш покос?
— Мой, мой! Извечно был мой, — пальцы Кузьмы Ивановича не находили покоя, мяли ворот поддевки. — Обманул меня, проклятущий. Моё это золото. Я ему покос уступил, а не золото… Антихрист! Анафема!
Адвокат зло отмахнулся и спросил понятых:
— Кто из вас знает, сколько вёрст от Рогачёва до ключа Безымянки? Ну, вот ты скажи.
Старик, стриженный под «горшок», заморгал.
— Верстов-то? А это, господин, какая погода и смотря, какой конь…
— При чем же тут конь и погода?
— Конь наипервейшее дело. Ежели ведро, дорога суха, да добрый конёк — тут боле двух вёрст не будет. Ежели в слякоть, когда дорогу размесит — версты четыре. Лонись мы с братом на лыжах в самую кить с Безымянки вышли, да ещё на горе лыжину сломали, так нам поболе тридцати показалось. Вышли засветло, а к селу добрались — смеркаться уж стало.
— Да ты меня дураком считаешь, голубчик?
— Никак нет, ваша скородь, — подтвердили другие понятые. — Ежели хороший конек — версты две тут, не больше. А в кить да с поломанной лыжей и поболе тридцати будет. У него брательник-то крепок был, царство ему небесное, а ежели кто другой, послабже, так и загибнуть можно. Кить же. Убродно.
Иван Иванович рассмеялся.
— Господин Бельков, разрешите помочь вам. Здесь за версту считается расстояние, которое человек может пройти примерно за пятнадцать минут. Вот вам пример. Господин волостной старшина, я, скажем, утром выехал на заимку, а приехал на неё к обеду. Сколько будет вёрст до заимки?
— А рано выехал?
— Чуть солнце взошло.
— Верст двадцать или малость поболе.
— Видите, господин Бельков, их версты и ваши никогда не совпадут. Поверьте мне, шесть вёрст в моем заявлении указаны не случайно. Я в своей зоне. Итак, чем могу вам служить?
— Я буду говорить только с хозяином.
— Но ведь и вы представляете другое лицо? У нас положение равное.
— Разрешите, господин Бельков, я поведу это дело. — Горный инженер вышел вперёд, достал из кармана форменной чёрной тужурки бумагу, спросил — Где Ксения Филаретовна Рогачёва? Здесь? Хорошо. Ксения Филаретовна, когда вы нашли золото в этом ключе?
— Вроде бы перед масленой.
— В марте тысяча девятьсот шестнадцатого года, — уточнил Иван Иванович.
— Вы не оспариваете эту дату, господин Бельков? Нет. Писарь, прошу записать: дата открытия золота в Безымянке Ксенией Рогачёвой — март тысяча девятьсот шестнадцатого года. На вашу заявку поступил протест. Писарь, пишите все слово в слово. Прошу, господин Бельков.
