Вадим. Получив квитанцию, он встревожился, сумма крупная — сто семьдесят пять рублей, а договор заключил без спроса. Пряча счет в бумажник, он успокаивал себя, что Николай Федорович не будет ругать. Деньги на лекционную пропаганду в училище есть.
Настал день лекции. Лектор — высокий худощавый мужчина в темно-синем костюме, увидя, что в зале полно ремесленников, отправился разыскивать устроителя.
— Произошла ошибка, — растерянно говорил он Вадиму, — моя лекция рассчитана на взрослую, квалифицированную аудиторию.
— У нас народ грамотный, — заверил Вадим. — По просьбе комсомольцев заказана лекция.
Лектор читал скучно. Ребят пугала лежавшая на столе стопка книг с торчавшими закладками. Многое из того, что говорил он, ремесленникам было непонятно: прибавочная стоимость, земельная рента, почему деньги не отмерли при социализме. К середине лекции в зале остались только члены комитета и тридцать четвертая токарная группа. Не будь Вадим секретарем комсомольской организации, наверно, и они незаметно ускользнули бы в парк.
Вечером Вадим закрылся на ключ в комитете, собрался написать в райком, чтобы его освободили от обязанности секретаря, да постыдился товарищей. Скажут, Савушкина критиковал, а сам в кусты? Но кому-то надо было рассказа про обиду. Если бы Камчатов находился рядом, он, конечно, крепко выругал бы ребят. Сбежать с такой важной лекции, это ли не мальчишество! В тот же вечер Вадим написал письмо на фронт.
18
По вечерам до отбоя Николай Федорович не уходил домой: теплилась маленькая надежда, что Антон вернется, в тумбочке еще лежали его записки, шашки, складной пенал, любимые безделушки, выточенные на токарном станке, их никто не трогал. Но проходили дни, а об Антоне не было ни слуху, ни духу.
Евгений Шабров ездил в Лесной к знакомым Антона. Вернулся опечаленный: говорят, даже не заходил. Шабров знал: был у Антона еще один знакомец, некий Куток. Если бы Куток не находился в заключении, Евгений знал бы, где искать товарища.
В понедельник, проходя через парк, Николай Федорович услышал, что за ним приглушенно похрустывает снег, кажется, кто-то идет следом. Несколько раз он останавливался, постоит, внимательно окинет взглядом пустынную аллею — нет никого. На трамвайном кольце, берясь за поручни вагона, Николай Федорович опять оглянулся. Из переулка медленно, несмело выходил на площадь Антон. Сомнения не было — это он шел за ним по парку. Если не осмелился зайти в училище, не подошел в аллее, то хватит ли у него духа последовать за ним в вагон. Окликнуть его? Нет. Пусть сам подойдет. И Николай Федорович отправился домой пешком.
Жил он на Васильевском острове. От училища до дому ему нужно было пройти чуть ли не через весь город. Николай Федорович нарочно шел медленно, как на прогулке, нетерпеливо ожидая, что Антон догонит его, заговорит с ним. Беглец перестал прятаться, но держался на почтительном расстоянии. Через час пути показался мост, но Николай Федорович забеспокоился: сколько раз Антон имел возможность его догнать, попросить прощения, рассказать, где он скитался последние дни.
У парадной Николай Федорович остановился. Антон задержался на углу, прислонившись к фонарному столбу. От холода, от бессонных ночей он сильно сутулился и на улице не казался таким рослым, как в училище.
— Антон! — повелительно приказал Николай Федорович. — Подите сюда!
Бежав из училища, Антон решил пробраться на юг, там скоро будет тепло. На сортировочной станции ему удалось легко отыскать симферопольский состав. Он притащил охапку сена в вагон, а уехать не решился. Бродяжничество несло невзгоды. Совсем недавно у него был дом, товарищи, он мог спокойно проходить мимо милиционера; теперь же все пропало, снова начинается полоса бесцельных скитаний. Страшило, что он опять попадет в подручные к какому-нибудь Кутку.
Николай Федорович, приоткрыв дверь парадной, сердито ее захлопнул и направился к перекрестку.
— Опять, Антон, к старому потянуло, бродяжничаете?
Многое и Антону хотелось высказать Николаю Федоровичу. Почему сбежал из училища и сколько он передумал и пережил за эти дни! А сейчас все мысли спутались. О чем говорить? Как стенную газету сорвал, Николай Федорович знает. Что он лодырь — знает, что это он научил модельщиков кататься на перилах — знает. Может, и про проделку с бельем знает?
Мимо, отрывисто звоня, проходил трамвай. Антон подумал: «Один прыжок — и в вагоне», но затем горько усмехнулся. Глупо бежать. Столько поджидал директора, часами мерз в парке. Скоро часы начнут отсчитывать новые сутки, и снова предстоит провести ночь на улице. А сколько впереди таких холодных и голодных ночей!
Николаю Федоровичу стало страшно за своего ученика, у которого нет родных. Выходит, что в его жизни самый близкий человек — директор училища. Много за Антоном провинностей, давно бы следовало исключить из коллектива. А что его ждет за стенами училища — исправительный лагерь, а может быть, и тюрьма. Неужели пятнадцатилетнего парнишку нельзя исправить? Неужели нельзя снять с его души чуждую накипь?
Свидание на улице — последняя нить, связывающая Антона с училищем, долго ли ей оборваться! Что же делать? Приказать Антону вернуться в общежитие? Утром пригласить Андрея Матвеевича и токарного мастера и поговорить с Антоном резко, чтобы дошло до сознания? А если по дороге он передумает? Трудно ли разорвать записку! Нет, отпускать его одного нельзя. Взяв Антона за плечо, Николай Федорович подвел его к дому и тихонько втолкнул в парадную.
В эту ночь в старом доме на Васильевском острове долго не спали два человека. Лежали они в разных комнатах, а думали об одном. И трудно сказать, кто из них больше переживал предстоящий разговор — директор или ученик…
Проснулся Антон поздно. На улице стоял погожий день. Солнечные лучи позолотили корешки книг на стеллаже, проникли в стеклянный футляр, стоявший на письменном столе, и высветлили бронзовую голову коня Медного всадника. Надев гимнастерку и брюки, Антон взглянул на будильник и ужаснулся: в училище закончился обеденный перерыв. С каким удовольствием он съел бы тарелку супа с добавкой! Наскоро зашнуровав ботинки, расправив складки на гимнастерке, он заглянул в столовую. Пусто. Не было Николая Федоровича и в спальне. Нехорошее подозрение возникло у Антона. «Запер, теперь сдаст в трудовую колонию». Забыв про мучивший его голод, накинув на плечи шинель, Антон кинулся в коридору к выходу из квартиры. В прихожей он отошел от двери на несколько шагов, чтобы разбежаться, ударить ногой в дверь, как заметил, что под замочной скважиной поблескивает кольцо, и на металлической цепочке покачивается связка ключей.
Не рассуждая, Антон открыл дверь ключом и выскочил на лестницу. Скорей вниз! Но он не побежал,
